Страница 13 из 16
— Наверное, следует запретить тебе бывать в этой части дома чаще раза в день. Я вижу, что ты не умеешь вести себя как нормальное цивилизованное человеческое существо. Может быть, в вашем парижском доме терпели твои хулиганские выходки, но здесь мы привыкли...
— Это мой дом! — сказал Филипп.
Ответ прозвучал тихо, но мрачно и решительно. Леон хотел добавить еще что-то, но эти слова остановили его. Произнесенные слабым детским голосом, они показались мне нестерпимо трогательными, и в то же время я удивлялась поведению Филиппа, обычно не любившего открыто проявлять свои чувства. И тут мальчик прибавил, все еще тихо, но очень ясно:
— И стул тоже мой.
Наступило томительное молчание. Что-то дрогнуло в лице Леона де Вальми — беглое выражение, словно вспышка фотокамеры, но Филипп отступил на шаг, а я инстинктивно бросилась к мальчику, как дикая кошка, защищающая своего детеныша.
Леон де Вальми, подняв голову, увидел меня, но обратился к Филиппу спокойно, словно только что не смотрел на него с бешенством:
— Когда ты придешь в себя и обдумаешь свое поведение, ты извинишься передо мной за эти слова.
Его темные глаза обратились ко мне, и он сказал по-английски, очень сдержанно, но вежливо:
— А, мисс Мартин. Боюсь, что у нас тут произошло небольшое недоразумение. Может быть, вы отведете Филиппа в его комнату и постараетесь убедить, что вежливость по отношению к старшим — одно из тех качеств, которые мы ожидаем от джентльменов.
Когда Леон заговорил со мной, Филипп со вздохом облегчения повернулся ко мне. Лицо его было бледнее, чем обычно, и выглядело изможденным и мрачным. Но глаза смотрели на меня умоляюще.
Я взглянула на мальчика, затем перевела глаза на его дядю.
— Вряд ли понадобится убеждать его, — сказала я, — он сейчас же извинится перед вами.
Я тихонько взяла Филиппа за плечи и повернула лицом к дяде. Минуту я держала его так. Плечи были тоненькие и хрупкие, но мускулы на них напряглись. Он весь дрожал. Я отпустила мальчика.
— Филипп? — сказала я.
— Я прошу у вас прощения, если был с вами груб,— с трудом произнес он, проглотив слюну.
Леон де Вальми посмотрел на меня, потом на племянника:
— Прекрасно. Я уже забыл об этом. А теперь мисс Мартин отведет тебя наверх.
Мальчик быстро повернулся, собираясь уходить, но я остановилась и сказала:
— Конечно, стул испорчен и Филипп виноват, но я тоже виновата. В мои обязанности входит следить за тем, чтобы ничего подобного не случалось. Это моя вина, и я тоже должна принести вам извинения, мсье де Вальми.
— Прекрасно, мисс Мартин. Благодарю вас. Забудем этот эпизод, хорошо? — обратился он ко мне уже более мягким голосом.
Когда я поднималась по лестнице, перед глазами у меня стояла уродливо укороченная, словно обрубленная, фигура, молча наблюдавшая за нами.
Я закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Мы с Филиппом посмотрели друг на друга. Лицо его было еще бледным и хранило следы пережитой обиды. Рот сжался в прямую линию, но я увидела, что губы немного дрожат.
Он молча глядел на меня.
Это был момент, когда я должна была проявить свою власть. Мисс Мартин читает нотацию. Леон де Вальми совершенно прав: Филипп глупый, безалаберный и грубый ребенок...
— Ягненочек, я целиком на твоей стороне, но все-таки ты неуклюжая маленькая совушка, — сказала я.
— Нельзя быть ягненком и совой одновременно, — сказал мальчик сдавленным голосом.
Потом он прижался ко мне и залился слезами. После этого происшествия я старалась, чтобы он не попадался на глаза своему дяде.
ГЛАВА 5
Сплетается все туже наш сюжет...
Все еще стояла чудесная весенняя погода. На ближайших горах лежал снег, а высокие дальние вершины, вздымавшиеся к облакам, были покрыты шапками льда ослепительной белизны, не тронутой солнечными лучами. Но долина уже зазеленела, и с каждым днем зелень становилась все ярче; на склонах расцвели фиалки, и все каменные вазы и ящики для цветов, обрамляющие террасу замка, сверкали созвездиями белых и желтых нарциссов, которые словно плясали на длинных стеблях под порывами ветра.
Мы с Филиппом каждый день выходили на прогулку одетые в пальто и закутанные в шарфы, потому что со снежных вершин дул холодный ветер. Казалось, горный воздух идет на пользу мальчику: его бледные щеки покрывались румянцем, иногда он даже смеялся и бегал, хотя большей частью солидно шел рядом со мной и медленно отвечал на правильном английском языке на мои вопросы, когда я старалась завести с ним беседу.
Одним из наших излюбленных маршрутов была крутая, но хорошо протоптанная тропинка, которая шла через луг к селению. У подножия склона узенький деревянный мостик пересекал реку Мерлон, тихую и глубокую в этом месте, где она как бы отдыхала на пути между сверкавшими стремнинами. От моста тропинка вела прямиком к селению, через заливные луга и огороды, где уже пробивались зеленые ростки.
Если становилось известно, что во время прогулки мы дойдем до Субиру, нам давали небольшие поручения — обычно требовалось что-нибудь купить для миссис Седдон, Берты, иногда для Альбертины или даже для самой мадам де Вальми.
Однажды утром — было первое апреля, понедельник,— мы с Филиппом сразу же после завтрака отправились в селение. Обычно в понедельник по утрам в замок приходил монсеньор Сент-Обрэ, кюре Субиру, чтобы обучать молодого графа де Вальми латыни, греческому и основам римской католической веры. Но мсье кюре подвернул ногу, и, поскольку было нежелательным, чтобы Филипп пропускал уроки, я повела его в дом священника, расположенный рядом с церковью, и оставила там.
Впервые я оказалась в Субиру одна, и мне некуда было спешить. Я стояла на маленькой площади перед церковью и осматривалась.
День был теплый: нагретые солнцем плиты мостовой и стены домов ярко блестели и излучали тепло. На низкой стенке, под которой были высажены примулы, грелся в солнечных лучах белый кот. Перед входом единственного в Субиру бистро сверкал черными и красными полосками холщовый навес. Дома с открытыми дверями и поднятыми жалюзи выглядели уютно и весело, несмотря на выцветшую и облупившуюся краску, которой были покрыты стены. В маленькой клетке, вывешенной за окно магазина, заливалась канарейка. Несколько черноволосых детей с загорелыми до черноты руками и ногами рассматривали что-то лежащее в канаве. У дверей лавки были разложены кочаны капусты, круглые сыры и подсохшие апельсины, образуя яркое цветовое пятно. Мимо меня промчался мальчик на велосипеде, держащий под мышкой батон белого хлеба длиной почти в ярд.
Все вокруг было таким веселым, уютным и мирным — на сердце у меня тоже было спокойно. Стояло чудесное утро, и я могла провести его по собственному усмотрению: я была свободна на целых два часа! В кармане лежало немного денег; тень приюта Констанс Батчер для девочек съежилась и растаяла в волшебном свете альпийской весны. Легкий и теплый ветер разносил благоухание примул, осыпал стену дождем лепестков цветущей ранней вишни. Весна!
Я медленно прошлась по площади, удостоверилась, что ребятишки играют в шарики, а не мучают лягушку или котенка, потом направилась к аптеке рядом с бистро, чтобы выполнить возложенные на меня поручения.
— Мадемуазель Мартин?
Аптекарь вышел из темного, похожего на пещеру помещения за аптекой. Мы уже были с ним хорошо знакомы. Миссис Седдон в промежутках между покупкой антигистаминных препаратов поддерживала свое существование, по всей видимости, исключительно аспирином и дешевым мылом, которое называла «Воде Калон»; я же после вынужденного длительного употребления детского мыла «Белый Виндзор» предпочитала более изысканные сорта.
— О, доброе утро, мсье Гарсен. Очень красивый день, не правда ли? И вчера тоже было чрезвычайно красивый день. И завтра, я думаю, тоже должен быть красивый день. Нет? Я, как привычно, пришла для покупать мыло, — весело обратилась я к аптекарю, говоря с самым страшным английским акцентом, который только могла изобразить.