Страница 44 из 53
— Ясно,— прервал Конан ее словоизлияния. Бедная девочка, совсем умом тронулась от страха.— Короткую дорогу до городской стены знаешь?
— Знаю,— быстро соврала Минолия, чтобы ее не бросили одну. На самом деле она вообще имела смутное представление о том, где сама находится.
— Показывай. А по дороге расскажешь об этом своем Шлеме.
Амазонка смолчала, но довольно выразительно хмыкнула. А впрочем, стоят ли мужчины слов?
Присоединившейся к ним девушке киммериец грозно напомнил:
— Под ноги смотри и берегись смолы! Ну и всего остального тоже…
«Стреноженная вошь» была пуста как никогда. Фенди в одиночестве сидел за столом; перед ним нетронутыми стояли кружка с вином и тарелка с остывшим мясом. Он напряженно думал. О чем — не родилось и не рождалось такого человека, кому будет позволено познакомиться с его мыслями. Дверь отворилась. Быстро. И все-таки не успела отвориться раньше броска. Серебристой рыбкой мелькнул метательный нож и вонзился точно на уровне груди вошедшего: никто из псов Фенди не посмел бы так рвать дверь на себя. Значит, чужак. Чужакам — смерть. Если б между рождением мысли и воплощением ее в действие у Фенди случалась хоть какая-то пауза, не занял бы он и не удержал трон короля вагаранских воров. Разворачиваясь на скрип, атаман одновременно выбросил руку с невесть откуда появившимся в ладони метательным ножом.
С таким переживанием, как удивление, Фенди раззнакомился давно и навсегда. С детских лет его мотало по миру, окуная в самые жестокие передряги, и он всякого насмотрелся. В том числе и на всякое колдовство, и на всяких чудовищ.
Ввалившаяся тварь держала перед собой щит с воткнувшимся в него ножом. Устрашающий вид адского порождения и безуспешный бросок ножа не вызвал у Фенди ничего, кроме устремления к действию. Невысокий, подвижный шемит за время, потребовавшееся чужаку на один шаг по заплеванному полу харчевни, преодолел разделявшее их расстояние, и вот уже узкие жилистые руки короля воров вынули из-под просторной красной рубахи два стилета. Тварюга, видимо, так и не поняла, куда подевался человек, только мелькавший перед глазами.
Но два — один за другим — укола в спину указали куда. Украшенная костяной нашлепкой голова стала поворачиваться в поисках наглой жертвы, секира отводилась волосатыми лапами для рубящего удара, когда правую ступню одновременно ужалили два тонких острых лезвия.
Как убивают москитов,— не глядя шлепая себя по тому месту, где ощущается присутствие инородного тела и следующий за тем укус,— точно так же тварюга махнула секирой, не глядя, направляя полумесяц туда, где должен был находиться дерзкий человек.
Если б Фенди умел смеяться, то сейчас непременно доставил бы себе такое удовольствие, наблюдая, как чудовище, взрезав воздух своим огромным топором, поворачивается следом и таращится на то место, где по его, чудовища, разумению должен валяться располовиненный труп. В созданной для наведения ужаса башке свершается, видимо, осмысление того, куда посмело деться насекомое с несерьезными ножиками и как ему это удалось. Фенди же стоял за мохнатой спиной твари, разве что не облокотившись на нее. Не торопясь, он выбирал точки для нанесения новых ударов. Человек ясно видел исход поединка.
Тварюга обречена. Чересчур неповоротлива. С теми, кто уступал ловкому, гибкотелому шемиту в быстроте реакции и внезапности действий, он расправлялся безукоризненно, не оставляя противнику ни единой возможности выжить. Те же, кто не уступал, ошибались в чем-то другом — раз Фенди до сих пор жив и здоров. И никто — ни в Вагаране, ни где-нибудь еще — не имеет права считать себя лучшим бойцом, пока дышит одним с Фенди воздухом. А ежели кто-то возомнит о себе слишком много, то должен умереть или же попытать счастья и умертвить самого Фенди. Однако в Вагаране такие давно перевелись…
Остались, правда, залетные пташки. Например, хваленый варвар-гладиатор, которому, судя по рассказам, нет равных и который, конечно, так о себе и думает. Но ничего: скоро мы выясним, кто лучше умеет убивать. Встреча их уже не за горами.
Ну а прежде — эта ящерица с топором. Тут все до скуки понятно. Несмотря на прочную, как скорлупа старого ореха, кожу, он истыкает эту погань стилетами, выколет глаза. И пугало, превратившись в слепое решето, будь оно хоть из самого Мира Демонов, туда и отправится. А он не получит и царапины. Не тот случай.
Почти так и произошло.
Нанеся еще три стремительных удара ножами — в бок, спину и мохнатую ляжку бестии, Фенди совершенно неожиданно для нее оказался спереди и подпрыгнул.
Холодный блеск металла — вот последнее, что увидел Древний. Точно раскаленные прутья вонзились ему в глаза, и мир померк. От боли, внезапности нападения и страха чудовище впервые в жизни издало хриплый, истошный вопль, закрутилось волчком, круша секирой все, что оказывалось на пути; выколотые глаза сочились мутной желтоватой кашицей.
Отпрыгнув на безопасное расстояние, Фенди выбирал место для следующего, последнего удара, когда краем глаза вдруг уловил движение в дверном проеме.
Повернулся, пригляделся — такое же пугало, а за его плечами отсвечивает шлем третьего.
Решение было принято моментально. Что ж, первому чудовищу повезло. Вновь прибывшим — тоже. Фенди совершенно не интересовало, что это за твари и откуда они взялись в резиденции короля воров; главное, что врагов было много. «Бросаться в бой с превосходящими силами противника — это тупость, а не храбрость» — так звучал его девиз, и он тут же надумал бежать из «Стреноженной вши», избрав для вынужденного и непозорного бегства самый надежный путь.
Из обеденного зала — на кухню. С кухни — в пристройку, где разделывают туши. Все двери за собой он успевал закрывать на засовы. В пристройке шемит отодвинул стол, распахнул крышку потайного люка и нырнул в подземный ход, соединяющий харчевню с расположенной в пятидесяти шагах конюшней. Тоннель вырыли для ухода от облав, то и дело учиняемых городской стражей, но пользовались редко — разногласия со стражниками чаще всего улаживались по-мирному, по-свойски.
«Вода. Никто не следит. Разгильдяи. Я им устрою». Фенди сделал два шага в воде, которой набралось по щиколотку, и на третьем шаге почувствовал, что не может выдернуть ногу.
Шемита всегда выручало безотказно срабатывающее правило «ощущение опасности — молниеносное действие». Высвободив в прыжке ноги из сафьяновых сапог, атаман уперся руками и ногами в стены узкого лаза. Он не знал почему, но чувствовал: прикосновение к тому, в чем увязли его ноги, смертельно.
Протащиться, перебирая конечностями, до конюшен представлялось более опасным и утомительным занятием, чем вернуться и покинуть харчевню через крышу на веревке. От ящериц с топорами, сколько бы тех ни было, он уйдет. Да и к чему уродам лезть на крышу, скажите на милость?
И Фенди, как муха по стене, двинулся обратно.
Вот и люк над головой. Макушкой он приподнял крышку, просунул правую руку под нее, ухватился за край. Левой распахнул люк настежь, потом вцепился в доски рядом с правой. Принялся вытаскивать тело наверх.
Как они успели, медлительные, нерасторопные — не должны ведь были успеть!…
Но сверкнул над головой бронзовый полумесяц, и обрубленные кисти скользнули в провал люка. Сорвавшееся тело издало звучный шлепок, соприкоснувшись с вязкой жижей.
Что-то похожее на тихое, удовлетворенное урчание издавало как мед густое, черное липкое вещество, в котором увяз человек с покалеченными руками. Он еще пытался вырвать тело из вяжущих объятий, но с каждым новым судорожным движением чувствовал себя все менее свободным — и скоро оказался в полной власти черной жижи. Муха, попавшая в мед…
Одновременно в ноздри Фенди ударила тошнотворная вонища, и тело пробрал холод — или то, что походило на холод, вгрызающийся в каждую пору, врывающийся в кровеносные вены, тисками сдавливающий мозг. Последним испытанным шемитом в этой жизни чувством оказалась досада. На то, что так и не доказал зазнавшемуся гладиатору, кто лучший из живущих на свете боец.