Влюбленные из Хоарезма

«Дай мне только спуститься отсюда, о, ты, недостойный и мизинца своего благородного отца, — пробормотал Конан с коротким злым смехом, — я расскажу тебе, какие здесь вкусные крысы».

Но сейчас на площади перед дворцом толпились стражи, а у Конана не было даже обломка ножа. До темноты оставалось еще не менее пяти часов, и киммериец, руководствуясь здравым смыслом варвара, решил выспаться на солнышке. Кровоподтеки его понемногу подживали, головная боль прошла. Он вытянулся на теплых досках и мгновенно заснул.

Снился ему отец. Отблески пламени плясали на его мокрой от пота и жара горна спине. Он мерно ударял тяжелым молотом по куску стали, превращая его в тонкую полосу, сияющую ослепительным белым светом.

Конан, почему-то не мальчик, а уже взрослый, такой, каким он был сейчас, трудился над мехами.

— Тише ты, медведь!— прикрикнул на него отец,— отрастил себе руки, а ума не набрался. Сожжешь мне все, охолонись!

Конан перевел дыхание и выпрямился. Сталь пласталась по наковальне, в ней уже можно было узнать будущий меч.

— Жаль,— сказал Конан, завороженно глядя на белую полосу, переливающуюся жидким огнем.

— Что — жаль?— буркнул отец, не отрываясь от работы.— Давай теперь, только полегоньку.

— Жаль, что меч не остается вот таким навсегда,— пояснил Конан, снова берясь за мехи.— Какое это было бы оружие — струя белого пламени! Как молния Эрлика.

— Это еще что за речи?— загремел отец.— Какого такого Эрлика? Твой народ чтит Крома, Владыку Могильных Курганов, а не заморских богов! Пошатался по белу свету, волчонок, нахватался всякого мне на позор! Ума надо было набираться, а не новых богов искать. Сиди вот теперь в своей Черной башне, как привязанный!

Отец отвернулся, а Конан с ужасом осознал, что он снова в темном и душном подвале, только лестницы наверх больше нет. Он вскочил на ноги и заметался, застонав во сне. И снова услышал голос отца:

— Оружие воина не в руках у него, а в голове, сын мой. Ты убиваешь не рукой, ты убиваешь желанием убить, яростной, стремительной мыслью, быстрой, как молния Эрлика…— Конан изумленно обернулся: его отец не мог сказать так!

Перед ним, маяча призраком во мраке подвала, стояла скрюченная фигура Магриба.

— Ищи, и обретешь эту силу. И она не так далеко от тебя, как кажется, она всегда рядом, стоит только захотеть. Если желание достаточно сильно, пусть даже это желание сравняться силой и властью с богами — неси его в себе всю жизнь, ищи пути достичь желаемого, борись за него. И оно исполнится. Ибо нет в подлунном мире ничего, что не было бы в силах человеческих. Ты слушаешь меня, Конан? Конан!..

Киммериец открыл глаза. В первый миг он подумал, что сон обернулся явью — вокруг царила тьма. Но тут же понял, что это просто ночь. Ясная весенняя луна, предвестница добрых всходов, заливала белым светом вершину Башни.

— Конан! — услышал он снова. — Да проснись же ты!

Он приподнялся на локтях. За стеной, скрестив ноги, словно вендийский заклинатель змей, парил в воздухе Юлдуз.

Глава 8. Ночной полет. Волшебный ковер

Конан вскочил, готовый голыми руками драться не на жизнь, а на смерть с этим полукровкой, сыном страны, о которой ни один путешественник, ни один купец, ежегодно водящий туда караваны, не мог рассказать ничего определенного. Парень все-таки оказался колдуном! Иначе как бы он мог вот так висеть на высоте более двухсот локтей?

— Тише!— зашептал Юлдуз.— Давай ко мне сюда! Только осторожно, а то он может перевернуться. Я сам не встаю, чтобы случайно не накренить его.

Конан подошел поближе — и помотал головой, не веря собственным глазам. Под Юлдузом, чуть покачиваясь в потоке воздуха, как покачиваются на мелкой волне корабли в порту, распластался голубой ковер со стаями диковинных птиц, тот самый, который так часто рассматривал Конан в томительные часы ежедневных церемоний. Край ковра приходился вровень с краем стены, вот почему казалось, что Юлдуз парит в воздухе.

— Кром Владыка! Как ты заставил его подняться?— вымолвил, наконец Конан. — Скажи правду, парень, ты все-гаки колдун?

— Я не колдун, сколько раз тебе повторять!— прошептал Юлдуз сердито.— Садись скорее! Уже три часа пополуночи, а летает он очень медленно. Надеюсь, коврик, ты выдержишь нас обоих, — добавил юноша и ласково погладил густой ворс. Оглянулся на недоверчиво разглядывающего ковер Конана и снова замахал рукой:— Садись, садись, я все расскажу по дороге!

— Хо! Это будет самый удивительный способ бегства из всех, какие я пробовал!— пробормотал Конан.

Сев на стену, он начал осторожно спускаться, постепенно перенося тяжесть с рук, опирающихся о камни, на ноги, тонущие в мягком длинном ворсе. Ковер, в первое мгновение просев под ним, но скоро выровнялся и снова принялся покачиваться на ветру.

— Не стой, сразу садись, так ему будет легче,— сказал Юлдуз.

Конан сел рядом с ним, так же скрестив ноги. Юлдуз негромко произнес что-то по-кхитайски, и они полетели. Выглядело это так, словно Черная башня дрогнула, и начала плавно удаляться. Она становилась все меньше, как корабль, постепенно уходящий за горизонт, потом сдвинулась в сторону, и из-за нее показались ярко освещенные факелами дворы и золотые крыши дворца Мардуфа.

— Погоди-ка,— спохватился Конан.— У меня тут остался один должок…

— У нас нет на это времени,— возразил Юлдуз.— Не скачи, как белка, свалишься.

— Останови ковер!— рявкнул Конан.— Я поклялся, что доберусь до горла этого ублюдка, и я…

— Сделаешь это в другой раз,— твердо закончил Юлдуз.— Ковер летит не быстрее, чем идет лошадь. А мы должны быть на озере до света. Если тебе все равно, что станется с твоим отрядом, после того, как тебя за убийство племянника Повелителя казнят на главной площади Аграпура,— при этих словах Конан презрительно фыркнул, — представь хотя бы горе отца Мардуфа, благородного Магриба ибн Рудаза. Я буду последним человеком, который причинит ему зло, вольно или невольно.

Видя выражение упрямства на лице своего командира, Юлдуз сердито продолжал:

— Хочешь сводить счеты — прыгай вниз. Но не для того я помчался за тобою к Башне. Ребята этой ночью собирались разнести весь город, да я отговорил. Сказал, что так мы ничего не добьемся, и что я лучше сначала потолкую с одним парнем из дворцовой стражи. Они мне дали сроку до утра и ждут с ответом. Если я вернусь без тебя или не вернусь вовремя, Харра пойдет брать Башню приступом. Так что выбирай — либо утоленная месть, либо весь наш отряд, перебитый людьми Мардуфа.

Слова эти прозвучали с вызовом, почти сурово. Но Конан против обыкновения не стал спорить. После упоминания имени Магриба, в продолжение всей остальной тирады Юлдуза, он молча сидел на ковре, подставив лицо ночному ветру, задумчиво глядя на множество огней внизу. Желтые, красные, оранжевые, они горели приветливым домашним светом, и мигающими светляками мерцали в ночи огоньки лампад в садах перед домашними алтарями. Близился праздник, и в канун его каждый спешил высказать заветное желание. Если лампада не погаснет до утра — желание непременно сбудется.

— Сегодня канун Солнцестояния,— вымолвил наконец Конан.— А ты загадал заветное желание, Юлдуз?

— Мое заветное желание уже исполнилось,— ответил юноша.— Нынче утром мы улетим с Фейрой в Кхитай, как завещал мне отец. Ты уж не брани меня, но поднять этот ковер в воздух и было единственной моей целью, когда я пришел к тебе в отряд.

— Это я давно понял,— усмехнулся Конан.— Что же это все-таки за чудо-ковер?

— Я расскажу,— кивнул Юлдуз.— Слушай.

Он уселся поудобнее и начал свой неторопливый рассказ, словно не летел по воздуху на головокружительной высоте, а сидел у костра, коротая с друзьями ночь за сказкой и кувшином вина.

— Да будет тебе известно, о, прославленный ун-баши туранской армии, что отец мой, Юэй Тай Цзы, был начальником личной гвардии Императора Ян Суня, и носил шапку придворного четвертого ранга. Род моего отца старинный и знатный, потомки его и сейчас процветают в Кхитае. Но даже для потомка знатного рода мой отец быстро возвысился в глазах Императора — слишком быстро, как полагали многие завистники. Отцу не было и двадцати пяти, когда он занял свой пост, он был самым молодым из придворных высших рангов. А его дружба с принцем Ясу Вэй Сунем и госпожой Весенних покоев, матерью принца и любимой женой Императора, еще больше вселяла тьму в сердца иных людей, годами добивавшихся хоть какой должности при дворе.