Влюбленные из Хоарезма

— Напугал, — проворчал Харра, поднимаясь с земли и идя за ним следом.— Хоть одну ночь поспи первым, я выспался днем.

— Втирание в доверие к начальству путем подкупа и лести, — бросил ему через плечо ун-баши, и помощник вздохнул с облегчением: не злится.— Иди ложись, я тебя сегодня растолкаю раньше, чем обычно.

Харра, еще что-то ворча, полез на свой топчан, а Конан забрался на крышу и сел, подставив лицо убывающей луне. Харра был прав в одном: он слишком подозрителен. Какие бы цели ни преследовал Юлдуз, ни к свитку, ни к Мардуфу они, пожалуй, не имели отношения… А из парня и в самом деле можно было бы воспитать славного воина. Вот только заносчив он слишком, хоть и вежлив. Ну, добро бы был он сыном какого-нибудь вельможи, было бы все ясно… Значит, в чем-то он все-таки лжет, повторил себе Конан и снова нахмурился. Вот только зачем?

Шорох внизу прервал его мысли. Где-то возле дома прятался человек. Конан насторожился. Спрыгнув со стены, он начал по-кошачьи бесшумно подбираться к тем кустам, откуда доносились подозрительные звуки.

Это могла быть и ласка, крадущаяся в курятник, и новый посланец Мардуфа. Шорох сместился. Переместившись вслед за ним, Конан услышал разговор. Говорили двое, но так тихо, что слов было не разобрать. Ун-баши затаился в кустах, ожидая, когда воры начнут подбираться к ларцу. Но они почему-то не торопились. Разговор становился все громче, и Конан, пользуясь тем, что его явно не слышат, подошел поближе. И тут все стихло. «Прах и пепел» — почти беззвучно выругался киммериец и скользнул по траве к дверям внутреннего двора, боясь упустить злоумышленников.

Но звук возобновился в другой стороне, там, где выходила в сад большая веранда. Что-то быстро прошуршало по траве среди деревьев и исчезло в саду. Конан кинулся к ларцу — свиток был на месте.

Осторожно закрыв крышку, он снова прислушался, сдерживая дыхание. В доме кто-то плакал. Конан неслышной тенью вышел в сад и заскользил вдоль стены дома, подбираясь к тому окну, откуда доносились тихие всхлипывания.

Ун-баши перевел дыхание. Похоже, кто-то просто приходил к одной из девушек-служанок, и они поссорились. Наверно, какой-нибудь деревенский парень. Двое служанок Мейры изредка появлялись во дворе и в саду, пробегая мимо солдат Конана шаловливыми ящерками.

Обе были смуглые, румяные, с лукавыми ямочками на щеках. Деревенского воздыхателя одной из них Конан даже как-то видел: он однажды приходил к дому вечерней порой. Киммериец уже собрался вернуться на свой наблюдательный пост, как вдруг из окна высунулась девичья головка и быстро огляделась вокруг. Конан почти слился со стеной и травой, боясь вздохнуть. Короткое время спустя из окна вылезла девушка. Повисла на карнизе, сползая на животе, а потом спрыгнула вниз.

Встав и отряхнувшись, она решительно пошла через сад. Конан, заинтригованный, двинулся вслед за ней. Он бесшумно крался между деревьев, перебегая с места на место, но вскоре понял, что мог бы просто идти по тропе, ведущей к озеру, — девушка не заметила бы ничего. Она шла, низко опустив голову, прижимая к груди стиснутые руки и что-то быстро бормоча про себя. Конан не разобрал ни слова, кроме многократного призыва к всеблагому Эрлику и милостивой Иштар.

Тонкая белая фигурка почти светилась в темноте. Девушка вышла к берегу озера и молитвенно вскинула руки. На запястьях у нее звякнули браслеты. Она сняла одну туфлю и попробовала воду пальцами ноги. Потом вздохнула и, не раздеваясь, вошла в озеро.

«Кто же это купается в платье и украшениях?»— успел подумать Конан, но тут девушка вскрикнула по-птичьи, потеряв опору под ногами — видимо, ступила в яму — и скрылась под водой. На миг ее головка вынырнула, всколыхнув равнодушную гладь озера, — и тотчас же снова пропала, увлекаемая тяжелыми косами.

Конан, сам когда-то попавший в реку, не стянув в узел своих длинных волос, хорошо помнил, какой тяжестью они становятся в воде. А косы у ночной купальщицы были чуть не до земли.

Помянув Нергала, он ужом выскользнул из перевязи с мечом, на всякий случай зажал в зубах кинжал, скинул сапоги и прыгнул в теплую, как парное молоко, воду. В несколько гребков сильными руками он достиг того места, где еще расходились круги, и нырнул. Подводная яма оказалась неглубокой, чуть выше его роста, он схватил девушку за косы и вытянул на поверхность.

Как ни скуден был свет ущербной луны, Конан тотчас узнал ее. Это была Фейра, любительница сказок. Славную сказку решила она рассказать своему озеру напоследок!

Вытащив на берег мокрую добычу, киммериец, имевший весьма смутные представления о том, что делать с утопленниками, пристроил девушку головой себе на колени, разорвал ворот платья и принялся растирать ей холодную грудь. По счастью, Фейра не успела наглотаться воды и еще дышала.

Терка его жестких, загрубевших мозолистых ладоней оставляла красные отпечатки на нежной коже, и если не побежавшая живее кровь, то боль от его усилий заставила девушку очнуться. Она застонала и открыла глаза. И увидела склонившееся над ней темное от торфяной воды лицо в обрамлении черных мокрых волос.

— Кто ты?— слабым голосом спросила девушка.

— Дух озерных глубин, который забирает таких вот дурочек, как ты,— сердито ответил Конан.

С него текла вода, в волосы набились тина и водоросли, его вполне можно было принять за озерного демона.

— А мне все равно,— ответила Фейра и закрыла глаза.— Делай со мной что хочешь, хоть ешь.

Киммериец выругался и несильно, но хлестко ударил ее по щеке. Девушка вскрикнула.

— Очнись, детка,— сказал он тоном, в котором ясно читалось: «Тебе же будет хуже, если ты этого не сделаешь». — Я не намерен торчать тут над тобой до рассвета. Ты подхватишь лихорадку, если будешь дальше лежать мокрая на холодной земле, — добавил он тоном ниже.

Утопленница выглядела так жалко, что язык не поворачивался бранить ее.

— Так я жива!— поняла, наконец, Фейра и с неожиданной яростью набросилась на своего спасителя:— Зачем ты это сделал? Разве я кричала «помогите»? А?! Кто тебя просил меня спасать? Это входит в твои обязанности ун-баши — вытаскивать девушек из воды, когда они хотят утопиться?

Натиск ее был так внезапен, что Конан на миг лишился дара речи. Девушка еще что-то выкрикивала с ненавистью, сжимая маленькие кулачки, когда он молча сгреб ее в охапку и решительно направился вдоль берега, туда, где над озером поднимался высокий глинистый обрыв. Встав на краю, он поднял отбивающуюся дерзкую девчонку на вытянутых руках. Она затихла, боясь шевельнуться.

— Ну? Швырнуть тебя вниз или отпустить, о, ты, жаждущая смерти в зловонной тине?

— Пустить, пустить! — поспешно пискнула она.

Конан рассмеялся и опустил Фейру на землю.

— Дурочка,— сказал он ласково. И назидательным тоном повторил фразу, услышанную на днях от мудрого Магриба:— Ибо живой еще может повернуть колесо своей судьбы, мертвые же — мертвы.

Фейра без сил опустилась в траву и разрыдалась.

— Колесо моей судьбы крутит отец!— услышал Конан сквозь всхлипывания.— Я вольна только умереть. Может, я и в самом деле умру от лихорадки, если просижу на земле остаток ночи…

— Вот заладила! Ну-ка, вставай, и пойдем со мной, нам обоим надо обсушиться и переодеться. Я дам тебе мяса и вина, что остались от ужина, и ты расскажешь мне, с чего это такая хорошенькая девчонка, как ты, захотела вдруг свести счеты с жизнью.

Всхлипывая, она побрела за ним к казарме. В доме все спали, не было только нескольких солдат, которых Конан отпустил в город до рассвета. Киммериец стянул с себя мокрые штаны и рубашку, оставшись в одной набедренной повязке, растопил печь во дворе, вытащил из своих вещей теплый плащ из верблюжьей шерсти, кинул Фейре:

— Снимай все мокрое и укутайся пока в это.— И, чтобы не смущать девушку, ушел за низкую глинобитную стену, бросив через плечо:— Крикнешь, когда управишься.

Ждать ему пришлось долго. Зато когда он вернулся, наконец, во двор, на большой жаровне уже шкворчало мясо, распространяя в ночном воздухе восхитительный запах, а мокрая одежда — и ее, и его — была развешана на низких ветвях кривого тутовника, росшего над виноградной решеткой. Фейра, обмотанная одеялом по самые подмышки, сидела у пышущей жаром печи и расплетала свои мокрые косы.