Влюбленные из Хоарезма

Юлдуз вскинул гордую голову. В глазах его полыхнул недобрый огонь. Но мгновение спустя он ответил тем же тихим и ровным голосом, каким говорил всегда:

— Владение мечом — это искусство. Бой с равным себе и воином — это искусство. Бой с уличным забиякой — это позор. Но другого оружия у меня при себе не было.

Киммериец удивленно вздернул брови и переглянулся с Закиром и Альмидом. Те пожали плечами.

— А если бы было?— спросил Фархуд.

— Если хотите, я расскажу вам одну историю, пока мы едем домой, — предложил Юлдуз. — Кхитайскую легенду. Или, может быть, не совсем легенду.

— Валяй,— разрешил Конан. Близнецы отвязали всех лошадей, отряд расселся по седлам, и начался неторопливый рассказ.

— Когда-то давно в провинции Чжэнь правил благородный Унь Ши из рода Вэй, справедливый и честный наместник Императора. Был у него дайгон по имени Итсан Па, опытный и умелый воин. С другими дайгонами он вел воинство Унь Ши в битвах против камбуйцев, что постоянно тревожили северные границы Кхитая.

И вот однажды наместник заболел. Заболел так тяжело, что все думали, он уже никогда не поправится. А наследовать ему должен был его сын, с которым у Итсан Па однажды вышла ссора — как обычно, из-за прекрасной девушки. Их бой чести не кончился ничем, то есть оба были изранены и не смогли продолжить поединок. Но девушка выбрала сама. Она выходила Итсан Па и стала ему женой. И сын наместника затаил злобу на них обоих.

И вот, когда лекари объявили, что Унь Ши не проживет более недели, Итсан Па пришел к своей любимой и сказал: «Жена моя, возьми детей, возьми столько драгоценностей, сколько сможем мы унести и бежим в Камбую, потому что не будет нам здесь жизни, если наш недруг придет к власти.

— «Как,— удивилась его жена,— ты бросишь своего господина и благодетеля в трудный для него час?»

— «Да, ибо пекусь о благе наших с тобой детей.

Прекрасная Ута-но промолчала, но когда дайтон вернулся с лошадьми, он застал и жену, и детей мертвыми, ибо они предпочли смерть предательству и бегству…»

— Как это?— удивился Закир. — По-твоему, лучше умереть, чем жить в изгнании?

— Лучше умереть, чем предать своего господина,— возразил Юлдуз. — Если не на своих дайгонов ему рассчитывать, то на кого же? Тем паче, что Итсан Па намеревался перейти к его врагам, камбуйцам. Если бы он сделал это миг спустя после смерти своего господина, не нашлось бы никого, кто осудил его. Но моя сказка не об этом. Слушайте дальше.

— «И тогда дайгон Итсан Па проклял своего господина и его сына, проклял и себя самого. И бежал в Камбую. Император Камбуи и Пограничных Островов принял его приветливо и любезно и сделал военачальником над всеми своими войсками. Итсан Па женился второй раз, обзавелся домом и детьми и был счастлив. Он редко вспоминал свою родину, а если вспоминал, то не тосковал по ней. А Унь Ши выжил и правил далее. И вот однажды Император призвал его к себе и сказал: «Я желаю проверить твою преданность мне и трону Камбуи. Завтра утром наши войска выступают походом на провинцию Чжэнь, и ты поведешь их.

— «С великой охотой, ибо там правит мой старинный враг»,— ответил Итсан Па.

— «Чем же так обидел тебя Унь Ши, что ты его ненавидишь?»— спросил его Император.

— «Он обрек меня на вечные страдания и клеймо предателя тем, что не умер, тяжело заболев».

И бывший дайгон повел камбуйское войско на провинцию Чжэнь. Две армии сошлись на широкой равнине, и трава под копытами коней побурела от крови, а неба не стало видно за тучами стрел. И вот Итсан Па, воспользовавшись суматохой боя, пробился к шатру наместника, где он сидел в складном кресле в окружении всего только двух дайгонов. Итсан Па всегда был лучшим воином всей армии Унь Ши, он легко зарубил бросившихся на него дайгонов. А затем упал на колени перед креслом наместника и закричал: «Прости или убей меня, господин, ибо я не в силах так жить больше!» Но Унь Ши молча сидел в своем кресле, и лицо его было неподвижно. «Тогда я убью тебя и избавлюсь, наконец, от этой пытки!» — крикнул дайгон и кинулся на своего бывшего господина. Унь Ши имел при себе и меч, и метательные кинжалы, но не стал обнажать благородного оружия против предателя. Он отбивался сложенным металлическим веером и даже не встал со своего кресла. А потом подоспели другие дайгоны наместника и убили предателя».

— Это все?— спросил Конан.

— Все,— ответил Юлдуз.— Эту сказку рассказал мне отец, когда я подрался первый раз в жизни и помчался домой за катаной, чтобы порубить обидчиков на куски. Их было больше, и они тогда здорово избили меня. Но позже я свел с ними счеты, а еще позже крепко подружился и не раз думал потом, что было бы, если бы отец не успел меня тогда остановить.

— Это его слова: «Лучший бой — это тот, который не состоялся»? — спросил Конан.

— Нет, это старинная кхитайская поговорка.

— Я бы назвал тебя трусом, Юлдуз, если бы не видел, как ты дерешься, — задумчиво сказал Конан.— Ты прав, из тебя плохой воин. Но из тебя вышел бы хороший правитель.

— Пока что из меня вышел хороший ткач!— весело рассмеялся Юлдуз.— Я подарил Руте за лошадь ковер своей работы из тех, что не распродал, и она благодарила меня так, словно получила луну с небес. А что может быть лучшей музыкой для ушей мастера, чем похвала?

— Звон катаны!— ехидно ввернул Фархуд.— Я не видел тебя за ткацким станком, но видел с мечом в руках. Не пройдет и трех месяцев, как ун-баши сделает из тебя настоящего воина!

Конан, хмурясь, о чем-то напряженно думал.

— Скажи, Юлдуз, твоего отца звали не мастер Тай?— спросил он вдруг негромко. — Ты еще ни разу не говорил, что ткешь ковры, а не шелк или бархат.

— Моего отца звали Тай Цзы,— ответил Юлдуз.— Это его ковер лежит у Бахрама во дворе.

— И ты хотел его украсть? А я тебе помешал?

Юлдуз помолчал. Конан смотрел на него чуть сощуря синие глаза, и не было в них ни осуждения, ни злости.

— Я сказал тебе, что я хотел сделать,— ответил, наконец, Юлдуз.— Можешь назвать это «украсть», если хочешь.

Фархуд, Закир и Альмид спорили о предательстве и чести наемника и не слышали тихий разговор ун-баши и новобранца.

— Запомни, парень: мне нет дела до ссор твоего отца и почтенного Бахрама, — раздельно произнес Конан. — Но если я еще раз застану тебя во Дворе Гаданий в неурочное время, я спущу с тебя шкуру, ты понял?

Юлдуз склонил голову:

— Я понял, ун-баши.

Прибыв в усадьбу, Конан предоставил своим молодцам распускать хвосты перед остальными, а сам отозвал в сторонку Харру и рассказал о нападении так, как было. Упомянул и о предсмертном крике одного из наемных убийц.

— Это были не подвыпившие гуляки, Харра. Это были наемные убийцы. Мардук начал действовать в открытую. Поэтому никаких вылазок в город меньше, чем ввосьмером. Я тут как-нибудь справлюсь с остальными.

— Так Юлдуз дрался за троих?— не без удовольствия переспросил Харра.— А ты еще не хотел брать его. Теперь ты ему веришь?

— Теперь я верю ему еще меньше, чем прежде,— мрачно ответил ун-баши.

— Да почему же, выгрызи Нергал тебе сердце?!— вспылил Харра.— Знаешь пословицу: по какому месту не ударь, все тебе больно!

— Он — сын ткача?!— вспылил в ответ Конан.— Кром Владыка! Тогда я — сын короля Аквилонии! Где ты видел ткача, который разговаривает, как принц крови, и дерется, как берсерк? Зачем-то он лжет, и я много дал бы за то, чтобы узнать правду!

Харра расхохотался.

— Этот дурацкий ларец с дурацким свитком сделал тебя подозрительнее ревнивого мужа, Конан!

В следующее мгновение он уже лежал на земле, сбитый с ног тяжелым ударом кулака.

— Когда все это закончится,— сказал ун-баши,— можешь как-нибудь за бутылкой обозвать меня даже евнухом, так и быть. А пока придержи свое веселье при себе, иначе, видит Кром, останешься без зубов.

Харра в ответ на это только что-то прорычал, потирая челюсть. Но охота смеяться у него пропала.

А Конан уже шел к казарме, зычно крича:

— Эй, ночные болтуны! Попетушились и хватит! Всем спать, не то завтра подниму до свету и заставлю бегать по дюжине кругов вокруг озера!