Обитель спящих

Мы научились с ними справляться, не рассчитывая на волшебное оружие предков, но Рана Риорда — талисман, могущественный и древний. Когда установлен мир, выиграны все войны и развешаны по стенам доспехи, такие талисманы остаются защитниками и хранителями своего народа, даже если речь идет о мирных днях. Я думаю, каждый народ должен иметь свой талисман, который мог бы передаваться из поколения в поколение, вселяя веру в сердца, даря исцеление и покой в мире и силу — в битве…

— Ты прав, Раттера, — кивнул Конан. — Тогда я был моложе и думал иначе, а сейчас не оставил бы Рорту одному только себе. Если талисман призван охранять чей-то род, он должен принадлежать этому роду. Только сычи Сета копят в своих башнях талисманы для себя и никого больше. Ну, — тут он усмехнулся, — оттого-то, наверное, долго и живут.

— Если талисман сделан, чтобы защитить не одного, а многих, он не принесет счастья, запертый в сундуке мага, — покачал головой Раттера. — Иначе все земли давно бы уже оказались под властью одного бессмертного безумца… К счастью, это не так. Рано или поздно могущественный талисман зла приносит зло тому, кто его создал, а талисман добра — мир и и благополучие многим.

Рана Риорда, утраченная нашим родом, побывала в разных руках, долго томилась в плену у стигийцев, пролила потоки крови, но, лишь вновь попав в руки, для которых была откована, обрела всю мощь и силу настоящего талисмана. Я хотел бы, чтобы каждый мудрый и справедливый правитель Хайбории имел бы свой светлый талисман, оберегающий его народ н сильный только в добрых руках. Такому королевству не страшны бы были все козни стигийцев и кхитайцев вместе взятых. Тогда, быть может, удалось бы сокрушить наконец жуткие обители мрака, откуда тьма расползается по всему миру…

Раттера замолчал, прикрыв глаза. Взгляд его был туманен и мечтателен. Конан, хмурясь, думал о том, что, если не считать Рорту, до сих пор ему не приходилось сталкиваться с талисманами власти, приносящими добро, зато не однажды добирался он до вершины темной башни, где сидел какой-нибудь иссохший от чернокнижия маг и колдовал себе кольцо или камень, или волшебный скипетр, суливший ему власть над всем миром. И сколько таких будет еще…

Их размышления оборвал резкий голос призрака:

— Потерпите, потомки Гидаллы, еще будет в Хайбории король, которому боги пошлют талисман невиданной силы. Он восстановит долгожданный порядок, и после веков тьмы придет к нам время света! Правда, не навсегда, ибо даже самые могущественные талисманы можно украсть, очернить или замуровать в древней крепости Файон. Но это будет, и будет очень скоро!

Я уже вижу могучего владыку на троне, правящего мудро и справедливо. В руке у него страшное оружие, света его бегут и жрецы Сета, и маги Красного Кольца, и приспешники Белого Квадрата. Он сравняет их твердыни с землей, он разметет по свету их тени, они будут бояться одного только звука его имени!

— Что-то у меня в последнее время начинает живот болеть от пророчеств, так меня ими перекормили, — недовольно проворчал Конан. — Все вы, провидцы, одинаковы: говорите загадками и намеками, никогда от вас не добьешься ничего путного.

— Скоро ты убедишься в том, что истинные пророчества не повисают в воздухе, а всегда исполняются в срок, — возразил ему на это Рана Риорда. Полумесяц секиры лежал на коленях у Раттеры, в его зеркальной поверхности на миг промелькнуло изображение высокого широкоплечего гиганта в черных доспехах, с сияющей короной на голове. На бедре у него был огромный меч с усыпанной камнями удачи и счастья рукоятью, в левой руке держал он огромный щит, а в правой, высоко поднятой над темноволосой головой, сжимал нечто, от чего исходил ослепительный алый свет.

— Так будет, — сказал призрак, и глаза его сверкнули смехом. — И так будет очень скоро. Ну, раз тебе не нужны пророчества, то я сделал для тебя все что мог и большего сделать не могу. Твой дракон спит, когда он проснется, будет снова свеж и бодр. А пока он спит, ты…

— Ты будешь желанным гостем на моем корабле, — перебил его Раттера, вставая. — Я с радостью принял бы тебя в своем доме в Торанноре, но до наших гаваней отсюда два дня пути, вряд ли твой дракон проспит столько времени, чтобы ты смог побывать у нас в гостях по-настоящему. Но мы не уйдем, пока вы не двинетесь в дальнейший путь.

Конан снова подумал о хорошем куске мяса и сглотнул слюну.

— Ты спрашивал, что ты можешь для меня сделать, Раттера… Достаточный ли запас вина на твоем корабле? — спросил он озабоченно. — Я не брал в рот ни капли с тех пор, как кончился последний кувшин, а было это шесть дней назад.

Атлант заново оглядел мощную фигуру киммерийца и не менее озабоченно покачал головой.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво сказал он. — Кажется, у меня еще оставался бочонок — тот, что не влез ни на одну телегу, когда мы перевозили вино последнего урожая. Небольшой такой бочонок… Примерно с меня ростом!

— А ну-ка, где он? — хищно поинтересовался Конан и вскочил на ноги. — Надо бы проверить, может, он гораздо меньше, чем ты рассказываешь!

— Ну, — рассудительно ответил Раттера, шагая с ним по берегу к покачивающимся на мелкой волне кораблям. — Проверить это очень просто. Я выше тебя, и, значит, если ты поместишься в него с головой и еще останется место, я не соврал!

Киммериец расхохотался.

— А если он влезет в меня и еще останется место?

— Ну, тогда я скажу, что ты гораздо больше, чем кажешься на первый взгляд! — расхохотался в ответ предводитель атлантов.

ГЛАВА 9

Остров, где рождаются драконы

Три дня пути до заветного острова были исполнены мучительного безделья для Конана и нетерпеливого ожидания для дракона.

Уподобившись гигантской черепахе, дракон день и ночь плыл на северо-восток. Панцирем ему служила лодка, для удобства освобожденная от таких излишеств, как мачта и парус. Аридо удерживал ее в изгибе сильного тела, извиваясь по-угриному только хвостом. Голова его гигантской рострой возвышалась над бушпритом, все вместе выглядело величественно и странно.

В лодке, словно младенец в колыбели или какая-нибудь знатная госпожа в открытых носилках, восседал Конан. Пожалуй, сравнение с младенцем было более близко к истине, потому что почти всю дорогу киммериец только и делал, что ел и спал.

И еды, и питья щедростью Раттеры у него было вдоволь, будь его воля, атлант набил бы лодку от носа до кормы всевозможными яствами и мехами с вином. Киммериец чувствовал себя гусем, которого аквилонские хозяйки откармливают к зимнему празднику Митры — подвешивают в кладовой, чтобы он не мог двигаться и не согнал накопленный жир, и насильно запихивают в клюв лущеные орехи.

Время от времени он уговаривал-таки дракона несколько умерить бег и дать ему выкупаться. Аридо и сам был не прочь просто порезвиться в теплой ласковой воде, подныривая под Конана и щекоча ему бока длинными усами. Плескаться и дурачиться он мог бесконечно.

Пока они плыли, Аридо рассказывал ему, что драконы бывают четырех разных окрасок: голубые, как он, красные, бурые и золотые. Голубые — драконы воды, красные посвящены огню, бурые — земле, а золотые — ах! — здесь Аридо мечтательно вздыхал — золотые, крылатые, самые прекрасные из всех, принадлежат воздуху.

Судя по его ахам и вздохам, на островах среди золотых драконов была одна, к которой Аридо особенно благоволил.

Однажды Конан прямо спросил его об этом, и дракон, смущаясь, признался: да, есть такая, он зовет ее Золотая Птица, а все остальные зовут ее по-другому, но на его имя она примчится быстрее ветра, как если бы ее позвал сам Повелитель Драконов. Конан на это только удивленно покрутил головой: ничего подобного он от Аридо до сих пор не слышал. Или по мере того, как они приближались к заветным островам, дракон вспоминал все больше и больше?

За последние три дня Аридо вообще очень изменился. Если к островам материка My плыло угрюмое, усталое старое существо, то теперь в море летел, как стая дельфинов, резвящийся мальчишка в драконьей шкуре. От его язвительных речей, подозрительности и хитрых, злобных гримас не осталось и следа, он был беспечен, добродушен, только что не пел.