Страница 13 из 29
Когда из дымных клубов к рогаткам выскочил Конан, услышавший последние слова последней женщины своего клана, над ее утыканным стрелами телом толпились ваниры.
— Это была сама смерть! Хотел бы я знать, какой демон вселился в эту бабу. — С этими словами говоривший нагнулся и, перевернув мертвую Дьяру, тронул пальцем остатки голубой глины на ее щеке.
Это движение спасло ему жизнь — лезвие рогатины, брошенное Конаном, прошелестело у него над головой и воткнулось в грудь одного из лучников, швырнув того на рогатки.
— Вот он! — закричало сразу множество голосов, и Конан нырнул в лабиринт разворошенного лагеря.
Нечего было и думать отбить тело Дьяры и тем более — вытащить его из лагеря. Ваны уже пришли в себя и организовали на него настоящую охоту. Больше он не могим причинить ни малейшего вреда, а лишь бесславно погибнуть. Долг мести был сполна уплачен.
— Благодарю тебя, Кром! — вознес юноша к чернеющим вечерним небесам бесхитростную молитву. — Тени погибших киммерийцев уже идут к твоим чертогам. Я не просил у тебя жизни, но не стану и отказываться от дара.
Он наклонился, набрал полные горсти красного от крови снега и с остервенением растер лицо, смывая маску смерти. Затем нашел место почище и наскоро смыл с себя остатки крови и глины.
Несколько раз мимо него проходили жаждущие боя ваниры, однако юноша прятался, со злорадством прислушиваясь к их разговорам об огромных потерях, о демонах, хозяйке смерти и взбесившихся турах.
Когда на лагерь упала кромешная темень, легкая, неслышная тень заскользила меж кострами и трупами. Одна из рогаток была аккуратно выдернута из снега, и тень ускользнула в пустоши, объятые мраком.
В эти самые минуты к лагерю подъезжала упряжка, рядом с которой брели усталые аквилонцы, Атли и четверо его воинов. Главарь наемников уже видел по мечущемуся в лагере огню, крикам и царящему хаосу, что дело неладно.
Кроме того, совсем недавно их едва не затоптали выросшие вдруг из мрака гигантские зубры, которые неслись со стороны предполагаемого местонахождения его наемников, не разбирая дороги. Туши их были буквально истыканы копейными древками и стрелами.
— Они, что же, у тебя охоту устроили? — спросил Сапсан, едва поспевая за ванирами, устремившимися к лагерю.
— Не знаю, но кое-кто поплатится головой за этот гвалт! Имир и все, сколько их есть, великие гиганты! Да на этот шум сюда к утру сбежится пол-Киммерии! — прорычал в ответ Атли.
— Сейчас тут самое безопасное в пустошах место. Все черноголовые или у своей священной горы клянутся перед Кровавым Копьем пролить реки аквилонской крови, илиуже под стенами крепости, — пробурчал один из дружинников.
— Заткнись, Хорса, и иди назад, постереги этого мальчишку, еще не хватало, чтобы в темноте его затоптала какая-нибудь бешеная корова, или застрелил один из часовых. Кстати, а где часовые, побери их прах! Нет, пару-тройку голов я сегодня снесу, дайте только разобраться! — С этими словами Атли остановился и принялся молча разглядывать рогатки, которые словно бы были живыми — мычали, шевелились, кое-где были повалены.
Пока они созерцали разгром, учиненный киммерийцами, примчался Хорса, отправившийся было к упряжке и Эйольву.
— Там, там… кто-то увел мальчишку. Я нашел только его меч. Сопляк что-то заметил, или собаки подали голос, он отошел от саней… потом кто-то на него напал, выбил из рук меч…
— И что еще? — ледяным тоном спросил Атли. Было видно, что его совершенно не волнует судьба никчемного с его точки зрения пажа.
— А еще кто-то украл тюк с одеждой. Темно, следов уже не найти.
— Так, вначале разберемся, что тут произошло, а с рассветом — в погоню, — сказал Сапсан, и они направились к проходу в рогатках.
В эти минуты Конан гнал перед собой Эйольва и гадал, пустят или не пустят собак по следу.
Глава 5
Атли рвал и метал. До такой степени рыкающим и бешеным его не видели со времен ссоры со старейшинами по поводу похода в эти злосчастные предгорья.
Он метался по разворошенному, дымящемуся лагерю, как барс, с красными, налитыми злобою глазами, кричал дурным голосом на правых и виноватых, а его меч при ходьбе в разболтавшейся портупее хлестал его по бокам, словно чувствовал себя хвостом гигантской снежной кошки, что вернулась домой и застала берлогу разоренной, а детенышей — израненными и полумертвыми.
Было от чего прийти в отчаяние. Набег снежных туров стоил дружине полусотни бойцов, затоптанных, задавленных и зарезанных киммерийцами. Кроме того, равное им количество ваниров в ближайшее время не могли участвовать в боевых действиях — с раздробленными руками, сломанными ребрами, исполосованные горскими кинжалами, они мало того, что ослабляли и без того крохотную дружину.
Тан понимал, что оставить их зализывать раны в киммерийских пустошах значило бы обречь их на верную и лютую смерть. Следовательно, их надо было каким-то образом перебросить на родину — а это означало выделение охраны. Нечего было и думать прорваться в Венариум с ранеными.
Самым неприятным было то, что нападение мстителей не только нанесло непоправимый ущерб боеспособностималенького отряда наемников, уменьшив количество мечей. Оно ввергло дружину в пучину нелепейших, с точки зрения Атли, суеверий и мифов.
Вот и сейчас, бродя по лагерю, тан слышал на все лады пересказываемые подробности нападения, расцвеченные следами дремучих нордхеймских преданий — тут была и хозяйка смерти Хель, которая якобы лично металась по лагерю, пожирая всех на своем пути, и сам Дикий Охотник, пронесшийся средь поля битвы, снося головы и предвещая скорую гибель мира, была тут и воля Имира, отвратившего одно из турьих стад от добычи, поощряя сильных и умелых.
Одним словом, все то, что для цивилизованных хайборийцев звучало туманной сказкой, а для ничего на свете не боявшихся грозных ванирских наемников было теми нитями, из коих сотканы их сны.
Атли не был бы Атли, если бы не понимал — именно из этой питательной среды страхов и суеверий, запретов и героических деяний вырастает железное древо власти старейшин.
Его ноздри, словно у встревоженного животного, раздувались — он словно бы уже чуял, как скальды, каковых немало было в его дружине, начнут распевать «О Погибели Мира», особенно громко и голосисто выделяя кенинги, посвященные причинам вселенской катастрофы — забвение воинами заветов туманных, но мудрых предков.
Если военный вождь был воплощением Имира и всей его свиты хримтурсов на поле брани, то на привале думами воинов полностью и безраздельно овладевали бродячие скальды. В чем-то мудрые и суровые, а в чем-то — сущие дети, жители Нордхейма не мыслили своего существования вне уложений древних бесчисленных преданий.
Другое дело, что суровая реальность окружающего мира, грозная и требующая полной концентрации в себе, уводила ваниров из былинных пучин в мир огня и стали, призраки тускнели и отступали в глубины сознания. Наиболее циничные из молодых ваниров и те, кого, как и Атли, задела сияющая колесница просвещенной хайборийской культуры,совершенно не оглядывались в своих действиях на эти выцветшие тени. Но то — до поры, до времени.
Как только парадоксальный северный мир выкидывал очередное коленце, вполне напоминающее внешне один из узловых моментов преданий старины, как ваниры из ситуации «здесь-и-теперь» могли в мгновение ока соскользнуть в мифологическое измерение с другим временем, другой географией, другими правилами игры.
Атли уже не раз и не два видел, как его начинания разбиваются, словно бессильные волны, об этот гранитный утес: воины оказывались потерянными в самом гиблом месте Срединного Мира, окруженные чудовищными хресвельгами, гармами и драконами, с тверди небесной на них беспощадными ледяными глазами смотрел Имир из своих Чертогов, земля, не скрепленная исполнением обычаев предков, расползалась и разверзалась у них под ногами, и в трещины бредовой реальности в любую секунду могли хлынуть жители Тролльхейма или бесплотные слуги Хель, и откуда мог вырваться, сшибая звезды, солнце и луну Дикий Охотник.