Страница 132 из 136
Все находки к тому времени были тщательно осмотрены и внесены в реестр. Ковчег Завета подвергли скрупулезному внешнему осмотру, и его подлинность была должным образом засвидетельствована, хотя содержимое сундука оставалось нетронутым и неизвестным. Даже де Пайен, самый уважаемый член их общины, не счел себя вправе притрагиваться к такой святыне — тем более рыться в ее недрах. Он велел держать занавес задернутым и не тревожить ларец до тех пор, пока не найдутся люди, которым по достоинству не возбраняется открыть крышку и взглянуть на чудесный клад.
Меж тем содержимое загадочных кувшинов оказалось в точности тем, что и предсказывал де Монбар. В них обнаружились туго перевязанные пергаментные свитки, обернутые для сохранности тканью и запечатанные внутри сосудов для предохранения от сырости, гниения и прочих превратностей времени. Посоветовавшись с Сент-Омером и де Монбаром, де Пайен утвердился во мнении, что сосуды, обнаруженные в крипте под алтарем, важнее тех, что открыто стояли на полу в чертоге. Не зная порядка расположения кувшинов на стеллажах, собратья выбрали восемь из них наугад — по четыре с каждой стены, то есть по одному с яруса.
Руководил выемкой сосудов и доставкой их из крипты в конюшни де Монбар, и никого из монахов это уже не удивляло. Брат Андре проследил, чтобы намеченные кувшины были тщательно обвязаны веревкой по горлышку и помещены в корзины, после чего собратья по двое поднимали грузы наверх и доставляли в скрипторий, где уже во множестве были расставлены деревянные столы — по несколько в каждом углу. Посередине помещения тоже были сдвинуты столы — на них де Монбар загодя разложил документы, которые некогда лично привез из Франции.
Наконец все сосуды благополучно разместили в скрипторий, пометили и пронумеровали. Для осмотра де Монбар выбрал ту пару кувшинов на столе в углу, что располагались по концам галереи. С большими предосторожностями он взломал печати и так же аккуратно вынул содержимое.
Сен-Клер, наряду с остальными, во все глаза смотрел, как раскрывается тайна, ради которой они так долго и усердно трудились. Каково же было его разочарование, граничащее едва ли не с огорчением, когда в кувшинах оказалось не что иное, как в самом деле — просто старые свитки! Несмотря на всю свою начитанность и осознание неоспоримой древности и пресловутой ценности обнаруженных ими пергаментов, он тем не менее не мог отделаться от впечатления несоизмеримости тех громадных временных и физических затрат по сравнению с ничтожностью самой находки. Его собратья, врубавшиеся в твердую скалу бок о бок с ним, начинали раскопки в гораздо более почтенном возрасте, чем он сам. Целое десятилетие они тратили свои угасающие силы на непомерный труд каменотесов — только чтобы наткнуться на кипу этих устарелых криптограмм.
Стефану казалось, что и остальные монахи так же досадуют на несостоятельность сокровищ, как и он, но, в любом случае, ни один из них не подал вида. Все замерли в почти благоговейном молчании, а де Монбар тем временем велел принести плошку с водой. Он тщательно вымыл руки, затем насухо вытер их чистым полотенцем и, наконец, уселся за стол, на котором неторопливо расправил ладонями одну из частей свитка. Буквицы и значки на пергаменте были крошечные, искусно выписанные, но содержание написанного для всех — кроме, пожалуй, самого де Монбара — было совершенно неведомо и непонятно.
Брат Андре сидел словно пригвожденный — во всем его теле подвижными оставались только глаза, которые без устали бегали по строкам документа. Монахи понемногу начали шевелиться и ерзать на месте. Даже де Пайен с Сен-Омером нетерпеливо мялись, не сводя напряженного взгляда с ученого собрата; по лицам наставников ясно читалось, что оба они затаили дыхание. Наконец де Монбар удовлетворенно кивнул и разогнул спину, выпустив пергамент, отчего тот немедленно скатался в свиток. Затем он по очереди взглянул на старших монахов и произнес, еще раз решительно кивнув:
— Да. Да, это оно! Все подтвердилось. Именно это мы и искали.
Гуг де Пайен громко охнул, а Сент-Омер вдруг шлепнул его по плечу. Сероватое, изборожденное рубцами лицо брата Годфрея расплылось в улыбке. Остальные монахи озадаченно переглядывались, не скрывая своего непонимания. Де Монбар тем временем уже поднялся и перешел к столу в середине помещения, где были аккуратно разложены различные документы. Он принялся перебирать их, наскоро просматривая, и наконец взял один и вернулся с ним к старинному свитку. Только тут брат Андре заметил устремленные на него вопросительные взгляды и остановился в нерешительности, затем улыбнулся и, присев на краешек стола, осмотрел всех поочередно. Его улыбка неожиданно сменилась удрученной гримасой.
— Вижу я, — начал он, — что никто из здесь присутствующих не имеет полного представления о происходящем, поэтому позвольте мне объяснить вам все, чтобы частично избавить от неведения…
Удостоверившись, что каждый монах внимает его словам, де Монбар указал на пары кувшинов, помещенные на столы по углам скриптория:
— Друзья мои, ваши находки… эти кувшины и прочие, что хранятся внизу… и есть воскрешение в Сионе. Наше открытие… оно воскресило наш древний орден Воскрешения именно здесь, в Сионе. В этих свитках — неоспоримое подтверждение верований наших предков, их вековых устремлений… по сути, тысячелетних поисков. Честь и слава первооткрывателей по праву принадлежит всем вам.
Немного справившись с волнением, брат Андре продолжил:
— Мы — вернее, вы — обнаружили ковчег Завета, наиболее ценную и овеянную преданиями древнюю реликвию. Мы пока не притрагивались к ней, и никто из нас не представляет, что может храниться внутри; меж тем для многих из вас это просто огромная деревянная шкатулка, возможно, пустая, хоть и покрытая чеканным и резным золотом. Никто, разумеется, не сомневается, что это в высшей степени ценная вещь… Но для кого она более ценна? Как нам хотя бы подступиться к оценке ее стоимости? Нам известно, что ковчег сработали для хранения двух каменных скрижалей, принесенных Моисеем с горы Синай. На них записаны те самые десять заповедей — доказательство Завета, заключенного Богом с людьми; однако никто из нас не смеет и не дерзает прикоснуться к ковчегу, тем более открыть его и заглянуть внутрь. Таким образом, мы, заурядные люди, никоим образом не можем рассуждать об истинной стоимости его содержимого… Очевидно, что оно это величайшее из сокровищ, но на данный момент, исходя из нашего положения, оно просто не имеет никакой цены…
Де Монбар помолчал и потом махнул рукой в направлении кувшинов:
— Но мы нашли и другое… запечатанные кувшины, а в них — старинные ветхие свитки. Подозреваю, что кое-кто из вас весьма разочарован, что сокровище, к которому вы усиленно стремились, оказалось на первый взгляд таким несущественным. Некоторые, наверное, считают его и вовсе пустячным, жалкой наградой за столь долгое самоотвержение и изнурительную работу. Уверяю вас, братья мои: будь все эти кувшины доверху наполнены драгоценными каменьями — они и то не смогли бы приблизиться по своей ценности к тому, что сейчас хранится в них. Вот это… — он потряс неким документом и указал на другие, разложенные позади него на столе, — всё ключи к их содержимому. Я не настолько учен, как многие из тех, с кем мне привелось встречаться в жизни, — с людьми, положившими жизнь на уяснение истины, содержащейся в архивах и преданиях нашего ордена. К счастью, я почерпнул у них достаточно, чтобы по крайней мере установить подлинность наших находок, признать в этих документах истинные письменные свидетельства, оставленные общиной, что известна нам под названием Иерусалимского братства. Вот, вы все сидите и молчите, — брат Андре вдруг улыбнулся, — а меж тем я слышу, как жужжат в ваших головах мысли: «Именем Господа, что еще за Иерусалимское братство?» Немногие из нас, а именно брат Гуг, брат Годфрей, брат Стефан да я, углублялись в анналы ордена настолько, чтобы слышать о таком братстве ранее. Это предание — одна из наших величайших тайн, и постижение ее до сих пор было сопряжено с долгими годами усердных и кропотливых исследований. Впрочем, вы потратили не меньше времени, пусть и не преуспев в учении, зато выполняя самую неблагодарную и тяжелую работу, чем заслужили право знать, чего в результате достигли, — пусть вам и покажется, что сама истина сложновата для вашего восприятия…