Атака из Атлантиды

Но Палмер и Хокусаи не стали дожидаться разрешения.

В этот момент главным нервным центром завода был Йоргенсон. Он притягивал к себе, не отпускал. Они нерешительно приблизились к столу и посмотрели на его неподвижное тело, а затем отошли и сели так, чтобы хорошо видеть операционный стол и не пропустить ни малейшего признака возвращения Йоргенсона к жизни. Обращаясь одновременно к Хокусаи и Дженкинсу, Палмер продолжил разговор с того места, где оборвал его перед дверьми операционной.

— Черт бы побрал этот постулат Линка-Стивенса! Раз за разом он не срабатывает, и так до тех пор, пока ты не начинаешь сомневаться, что за ним вообще что-нибудь стоит, а потом на тебе! Это какая-то черная магия, а не наука. Если мне суждено пережить это приключение, я найду какого-нибудь умника, у которого больше задора, чем мозгов, чтобы он выяснил, почему это так. Хок, вы уверены в вашей тета-последовательности? Вы же знаете, что вероятность осуществления такой реакции один к десяти тысячам. Этот элемент нестабилен, реакцию трудно запустить, да еще он имеет тенденцию распадаться до простейших атомов при первом же удобном случае.

Хокусаи развел руками, из-под тяжелых век одним глазом вопросительно посмотрел на Дженкинса и кивнул ему.

Молодой человек заговорил глухо, почти монотонно:

— Это как раз то, о чем я и думал с самого начала, Палмер. На этой стадии ни при какой другой цепочке не выделяется столько энергии, как об этом можно судить из вашего рассказа о поведении расплава. Возможно, последние меры, которые мы предпринимали, чтобы погасить реакцию, привели к изменению концентрации изотопа, и создались подходящие условия для течения именно такой реакции. Мы рассчитывали, что у нас есть, самое меньшее, десять часов, а реакция взяла и пошла по короткой шестичасовой последовательности.

— Да…

Палмер снова принялся нервно расхаживать взад и вперед по операционной, но куда бы он ни шел, он не спускал глаз с Йоргенсона.

— Через шесть часов всех должны будут отсюда эвакуировать, но сделают они это, или нет, мы в любом случае обязаны попытаться рискнуть. Док, теперь я не могу больше дожидаться, когда Йоргенсон придет в себя. Я должен срочно позвонить губернатору!

— Известно, что случаи линчевания наблюдались до самого последнего времени, — мрачно напомнил ему Феррел.

Когда у него была частная практика, он видел однажды, что бывает, когда толпой овладевает жажда насилия. Также он знал, что сколько бы ни прошло лет, люди в основном останутся прежними: они согласятся уйти, но прежде потребуют жертвы.

— Лучше бы сначала эвакуировать всех рабочих. И разреши мне дать тебе совет, Палмер: спрячься лучше и сам куда-нибудь подальше. Я слышал, что у ворот уже были стычки, но это ничто по сравнению с тем, как они отреагируют на приказ об эвакуации.

Палмер усмехнулся.

— Док, можешь не верить мне, но мне совершенно все равно, что случится со мной или моим заводом прямо сейчас.

— А с рабочими? Если здесь окажется разъяренная толпа, они непременно встанут на твою защиту. Они же знают, что в случившемся нет твоей вины, и они видели, как ты сам работал в конвертере и рисковал собственной жизнью. В то же время, когда толпа заводится, ей уже все равно, на кого выплеснуть свою ярость, и здесь начнется самое настоящее смертоубийство. Кроме того, Йоргенсон уже почти готов.

Несколько минут проволочки ничем не могли повредить эвакуации, а док просто не мог представить себе, что будет с Эммой, его женой. Скорее всего, она откажется ехать куданибудь без него. Его взгляд упал на небольшую коробку, которую Дженкинс нервно вертел в руках, и на мгновение Феррел задумался.

— Насколько я помню, вы говорили, что разбивать объем расплава на маленькие области рискованно, но ведь в этой коробке лежат куски вещества самого разного размера, включая один довольно большой кусок, который мы вытащили, да еще и загрязненные инструменты. Почему они не взорвались?

Как будто обжегшись, Дженкинс отдернул руку от коробки и отступил на два шага назад, но потом взял себя в руки.

Он метнулся через всю комнату к контейнеру с И-631, вернулся и неистово принялся засыпать содержимое коробки белым порошком. Хокусаи тоже вышел из своего обычного спокойного состояния и стал широкой струей лить в коробку воду, чтобы заполнить пустоты и обеспечить контакт между И-631 и всем содержимым контейнера. Несмотря на относительно небольшой выход энергии, оттуда почти сразу же вырвалось густое облако пара, образовавшееся так быстро, что кондиционер не смог с ним справиться; но скоро туман осел и исчез.

Хокусаи медленно вытер пот со лба.

— Что со скафандрами?

— Я уже давно отправил их обратно и приказал затопить в расплаве внутри конвертера. Так будет безопаснее, — ответил Дженкинс. — Но я совсем забыл об этой коробке! Какой же я глупец. Уф! Нас спас только случай, или выброшенное в результате всплесков вещество распадается по какой-то длинной последовательности, которую я просмотрел или недооценил…

Со стороны операционного стола послышалось неразборчивое бормотание.

— Йоргенсон!

Все как один бросились к нему через всю комнату, но Дженкинс достиг стола первым. Глаза Йоргенсона были открыты, и он беспорядочно водил ими из стороны в сторону.

Руками он неуверенно шарил вокруг себя. Молодой человек низко склонился над больным. Его лицо, казалось, светилось изнутри от напряжения.

— Йоргенсон, вы слышите меня? Вы понимаете, что я говорю?

— О…

Глаза Йоргенсона перестали блуждать и остановились на Дженкинсе. Одной рукой он схватился за горло, опираясь на другую, попробовал приподняться на столе, но безуспешно.

Похоже, что одним из последствий всего перенесенного был частичный паралич.

Все это время Феррел едва смел надеяться на то, что Йоргенсон сможет адекватно воспринимать окружающее, и теперь к облегчению, которое он испытывал при виде пришедшего в себя пациента, примешивалось сомнение. Он не дал Палмеру подойти слишком близко и удержал его на расстоянии:

— Нет, стой. Пусть он сам разберется с этим. Он достаточно хорошо подготовлен, и его расспросы не вызовут у Йоргенсона шок, а ты — нет. На него сейчас нельзя особо наседать.

— Я… э-э… Дженкинс младший… Это ты? Ты был прав. Я ошибался во всем… с самого начала!

Где-то в глубинах могучего организма Йоргенсона забил новый ключ жизненной энергии, и он силой заставил себя сесть. Он не сводил с Дженкинса глаз, а одной рукой все так же держался за непослушное горло, которое отказывалось нормально служить. Слова комкались, голос дрожал, но его целеустремленность и воля преодолевали эти препятствия, и можно было понять, что он говорил.

— Твой отец говорил мне…

— Мой отец мертв, Йоргенсон. Сейчас…

— Точно. И я тоже повзрослел. Тебе было лет двенадцать тогда… Что с заводом?!

— Спокойнее, Йоргенсон, — Дженкинс пытался и сам говорить как можно более спокойным голосом, но кисти его сцепленных под столом рук побелели от напряжения. — Послушайте меня и не пытайтесь говорить, пока я не закончу. Завод пока стоит на месте, но нам потребуется ваша помощь. Вот — что произошло…

Из дальнейшего разговора Феррел мало что смог понять.

Для него это было скорее какой-то тарабарщиной, хотя он и понял, что Дженкинс объяснялся с помощью своеобразной устной машинописи, понятной только физикам. Судя по тому, что во время разговора Хокусаи одобрительно кивал головой, Дженкинс обрисовал ситуацию кратко, но в полном объеме.

Пока молодой человек говорил, Йоргенсон неподвижно сидел на столе и не сводил с него глаз.

— Черт побери! Надо было предвидеть это…

Он попытался лечь снова, и Дженкинсу пришлось помочь ему. Врач с тревогой вглядывался в лицо больного, напряженно ловя каждое судорожное изменение его выражения.

— Вы все поняли?

— Угу…

Сказано было, несомненно, с утвердительной интонацией, но то, как он хватался руками за горло, говорило совершенно о другом. Временный прилив сил быстро прошел, для дальнейшего разговора ему уже не хватало сил. Он теперь просто лежал, тяжело дыша, все мускулы были напряжены. Несколько раз он шепотом пытался еще что-то сказать, но слова получались совсем неразборчивые, и в конце концов он безвольно расслабился. Палмер схватил Феррела за рукав: