Атака из Атлантиды

Вначале Амос подумал, что где-то ошибся. Он начал искать малый вход, который, возможно, уже обрушился. Однако на расстоянии двух футов обнаружилось отверстие, и он потянул за собой доктора.

Проход был тесным. Комки земли то и дело осыпались, и их приходилось отбрасывать. В некоторых местах продвигаться удавалось только ползком. Наконец они наткнулись на кирпичную стену и принялись копать вдоль нее. Это заняло еще десять минут. Откуда-то слабо доносились вопли священников Михча. Под конец Амос и доктор ободрали руки в кровь, но встречи с инопланетянами можно было не опасаться. Они вышли из тоннеля в лес, перевели дыхание и двинулись дальше.

Самая большая опасность была связана с дренажной канавой, которая в нескольких местах становилась более глубокой. Но удача сопутствовала им: эти места скрывала тень.

Вскоре их взорам предстала речка Репабликен; приблизившись к ней, они обнаружили плоскодонку.

Вскоре они плыли вниз по течению, наслаждаясь чистым воздухом. Управлять лодкой было очень просто. Была еще ночь; светила луна, но опасность преследования была невелика. Амос видел лицо доктора, когда тот нащупывал сигарету. Он зажег сигарету и сделал глубокий выдох.

— Хорошо, Амос, — ты был прав, и Бог существует. Но, черт возьми, мне от этого не лучше. Я не вижу, чем Бог мне помогает и чем Он помогает существам Михча. Что они получают от этого, кроме некоторых чудес природы? Они просто выполняют для Бога грязную работу.

— Я полагаю, они завоевывают землю, если хотят, — с сомнением проговорил Амос. Он не был уверен, хотят ли; не мог он и понять, каким образом другие инопланетяне вписываются в эту схему; если бы он знал ответы, то их с доктором здесь бы теперь не было.

— Миллер, ты до сих пор атеист, хотя уже знаешь, что Бог существует.

Толстяк-доктор горько усмехнулся.

— Боюсь, ты прав. Но по крайней мере я всегда остаюсь собой. А ты, Амос, не мог. Ты всю свою жизнь исходил из того, что Господь прав и что ты должен ему служить. При этом единственный способ — помогать человечеству. Что же делать сейчас? Естественно, Господь прав, но все, во что ты когда-либо верил, делает его во всем неправым, и ты можешь ему служить, только предавая свой народ. Какая этика, повашему, будет здесь действовать?

Амос устало покачал головой, закрыв лицо руками. Его мысли занимала та же проблема. В первую минуту он решил признать свою безусловную преданность Богу. За этим стояли шестьдесят лет осознанного выбора. И все же такого решения он принять не мог. Как человек, он не мог поклоняться тому, что он считал законченным злом, а существа Михча были злом по любому определению.

Мог ли он рассказывать людям о фактах, отнимать у них веру во все, во что они верили до сих пор? Мог ли он переметнуться к врагу, которому он был нужен лишь как продукт питания? Мог ли он вдохновлять людей на борьбу с помощью старых слов, говорить, что Господь с ними, — когда он знал, что эти слова фальшивы? Ведь их сопротивление могло быть обречено на вечное адское пламя сопротивления Богу.

Его неприятно задело, что он не мог ничего точно вспомнить, что случилось потом — либо он был за, либо против чего-либо. Что произошло с людьми, когда Бог их покинул?

Действительно ли были покинуты только их тела, но души их оставались вольны достичь спасения? Или они утратили эту возможность необратимо? Остались ли души, которые смогли избежать гибели? Обречены ли эти души на ад, независимо от того, поскольку они были праведны?

У него не находилось ответа ни на один вопрос. Он знал, что Бог существует — но он это и раньше знал. Теперь, кроме этого, он ничего не знал. Он не знал даже, когда Бог противопоставил человечеству этих Михча. Казалось невероятным, что все это было недавно, как его юность. Иначе как бы он мог испытывать необычайное духовное рвение, которое он ощущал как евангелист?

— Есть только один разумный ответ, — проговорил он наконец. — Нет никакой разницы, что решил я. Я всего лишь человеческая единица.

— Так же клялся и Колумб — что земной шар круглый. Но он не видел этого собственными глазами! Не видел — так ясно, как я вижу твое лицо! А мы собственными глазами видели Бога! Теперь я знаю, что означают слова Библии о том, что лицо Моисея сияло после того, как он сошел с горы, до тех пор, как он должен был его покрыть завесой. Если я прав, человечеству будет очень мало проку, если твое решение будет неправильным!

Доктор выбросил сигарету за борт лодки и закурил другую, но Амоса потрясло, что руки доктора дрожали. Доктор пожал плечами, и тон его голоса понизился до обычного.

— Я хотел бы знать больше. Ты всегда мыслил почти эксклюзивно в терминах Ветхого Завета и нескольких отрывков из «Откровения»   — как и многие, ставшие евангелистами. Я фактически о Боге никогда и не думал, я не мог принять Его, поэтому я опускал Его. Может быть, поэтому мы Его и увидели в этот раз. Я бы хотел знать, где, например, находится Иисус. Слишком много пропусков в этом. Слишком много пробелов и чего-то неопределимого. У нас только два факта, и нам ни один не понятен. Бог продемонстрировал, что он думает в отношении Михча и в отношении человечества; он заявил, что собирается стереть с лица земли человечество. Мы должны исходить из этого.

Амос сделал еще одну попытку отрицать проблему.

— А ты не допускаешь, что Господь только испытывает человека, как Он это часто делал раньше?

— Испытывает? — казалось, доктор покатал это слово во рту, перед тем как выплюнуть. Необычно поседевшие волосы, казалось, делали его старше, а отсутствие издевки в его голосе почти превращало его в чужака. — Амос, евреи работали как черти, чтобы заполучить Ханаан, и через сорок лет скитаний ни с того ни с сего Господь сказал им, что это их земля — и тогда они должны были получить ее тем же способом, каким люди всегда завоевывают страну. Чудеса в жизни ничего не решают. Они вышли из Вавилона, потому что старые пророки постоянно пытались сделать их всех единым народом и потому что они умудрились избавиться от этого, и в конечном итоге все изменилось. В наше время евреи сделали то же самое, чтобы получить Израиль, и без всяких чудес! Кажется, что Господь всегда отбирал его, а они уже должны были сами возвращать его. Я не думаю, что в данном случае это какое-то испытание. Амос чувствовал, что все его моральные ценности кружатся и ускользают, точно листья, подхваченные ветром. Он понял, что держал себя в руках только благодаря доктору; в ином случае он бы сошел с ума, как любой интеллигент, вынужденный решать неразрешимую задачу. Он больше не мог себя понимать, не то что Бога. И в нем крепло чувство, что Бог тоже не во всем его понимает.

— Может ли создание отрицать нечто, достаточно значительное, чтобы быть его создателем? И должно ли, если может?

— Большинство молодежи — должно, — сказал доктор и покачал головой. — Это уже твоя проблема. Все, что я могу сделать — это указать на некоторые моменты. Может быть, это и не важно. Нам еще долго ехать по территории Михча, а скоро наступит утро.

Лодка скользила вперед. Амос пытался привести свои мысли в порядок, но запутывался все больше и больше. Что мог сделать человек, преданный Богу и поклоняющийся ему, если он узнал, что Бог противопоставил себя всем, кого он считал хорошими людьми? Теория категорического императива, принадлежащая Канту, пришла ему на ум. Кто-то однажды процитировал ее — наверное, доктор: «Поэтому относись к человечеству так же, как и к себе или к любому другому, и в каждом случае как к конечной цели, но не только как к средству достижения цели».  Рассматривал ли Бог человека как конечную цель — или просто как средство достижения цели, в котором человек потерпел неудачу? И рассматривал ли когда-либо человек Бога всерьез как цель, а не как средство достижения духовного бессмертия и как решающий аргумент против страха смерти?

— Нас догоняют! — вдруг тихо сказал доктор. Он показал назад, и Амос увидел слабый свет, мерцающий позади, за изгибом речки. — Смотри, вон там какое-то строение. Когда мы окажемся на мелководье, побежим туда!