Страница 45 из 51
Другого Шергина, в сущности говоря, никогда и не было. Наблюдая его в быту, читая его книги, слушая его сказы, я всегда видел всё того же Шергина, с которым однажды, будучи семнадцатилетним юношей, встретился в отдаленном уголке одной из классных комнат Архангельской гимназии, где он сказывал печальную повесть жизни и страданий бедного Кирика.
Забыть прочитанное в книгах Бориса Шергина, как забыть прочитанное в любой даже самой прекрасной книге, возможно. Но забыть, как Шергин сказывал сказки, - я не в силах. И сейчас, более полувека спустя, я слышу характерный архангельский говорок Шергина и могу воспроизвести его на память в совершенной точности.
Случается, что в добрый и легкий час я сказываю в узком дружеском кругу сказки Шергина «Золочёные лбы» или «Волшебное кольцо», сказываю так, как слышал эти сказки от самого Шергина. В том, что я сказываю точно так, как сказывал их сам Шергин, я совершенно уверен. Его говор, его манера, его интонации, врезались в мою память, вошли в меня накрепко и навсегда.
Когда я говорю, что сказываю сказки Шергина точно так, как сказывает он сам, я, понятно, не ставлю себя на одну доску с этим великолепным художником устного слова. Его талант неповторим, его дар сказителя уникален. Я просто копирую его сказ, его наговор, потому что не могу отделить его сказок от него самого, потому что эта особая манера сказывать так врезалась в мою память, в моё сердце, что стала уже навечно моим личным, достоянием.
Я даже записал как-то на магнитофонною плёнку «Золочёные лбы». Интересно бы однажды заявиться к Шергину и прокрутить перед Борисом Викторовичем эту плёнку. Но для того нужно прежде собраться в Москву, разыскать Шергина на Рождественском бульваре, где он живёт зимами, или в подмосковном местечке Хотьково, где он обычно проводит лето. После того надо напроситься к Борису Шергину в гости и спустя полстолетие наново познакомиться с ним.
Говоря о Шергине, я до сих пор не касался одной важной и, как мне кажется, чрезвычайной черты его творчества, особенно ярко проявившейся в последние годы, в поздних вещах Шергина.
Что же это за черта? И чем она чрезвычайна? Давайте разберёмся. Вот открываю я вышедшую несколько лет назад книгу Шергина «Запечатленная слава» и неотрывно впиваюсь в неё. Вот первый раздел её: «Отцово знание». Вот первая глава раздела: «Рождение корабля» Вот начальные её строки: «Знаменитые скандинавские кораблестроители прошлого века - Хейнц Шифмейстер и Оле Альвик, рассмотрев и сравнив кораблестроение разных морей, много дивились искусству архангельских мастеров:
- Виват, Ершов, Загуляев енд Курочкин, мастере оф Соломбуль. Равных негде взять и не сыскать, и во всей России нет».
К этому знаменательному абзацу Шергин делает сноску, помещенную, как это полагается в добропорядочных обстоятельных трудах, внизу страницы: «Курочкин Андрей Михайлович (1770-1842), Ершов Василий Артемьевич (1776-1850), Загуляев Фёдор Тимофеевич (1792-1868) - знаменитые кораблестроители Архангелогородского адмиралтейства. Доставили кораблям архангельской конструкции мировую славу. Во второй половине XVIII века славился мастер адмиралтейства Поспелов».
Характер сноски, её чёткость и скрупулезная обстоятельность, прибавление к упоминаемым в иностранном источнике фамилиям знаменитых архангельских судостроителей их имён, отчеств, дат рождения и смерти - всё это под стать научному исследованию с его детализирующим основной текст сопроводительным аппаратом. Что ж, в сущности говоря, весь этот раздел, как и другой раздел книги «Государи-кормщики», несмотря на вольное, подчас художническое изложение материала, есть всё же именно исследование, дознание, допытывание и розыски фактов истории северного и, в частности архангельского судостроения, публикация архивных находок, изысканий о славных кораблестроителях, их обычаях и характерах, тайнах их мастерства. Это прекрасные и поучительные главы, раскрывающие в равной степени как материал, так и самого разыскателя его и рассказчика.
Последнее обстоятельство мне особенно приятно и интересно, ибо в этих материалах о Севере и северянах, его былях и буднях, истории и сегодняшней зримости, материалах, прилегающих к автору, как пропотевшая в спорой работе рубашка к телу, раскрывается и углубляется материал моего крохотного исследования - то есть сам Борис Шергин.
Вот один пример. Я рассказывал, как, придя впервые в комнату Бориса Шергина в Архангельске, увидел расписанную им печь и северные ручные поделки. Я тогда подивился этому чудесному рукомеслу и художническому умельству, но объяснить его корни и происхождение не смог. Но вот я прочёл в книге «Запечатлённая слава» такой абзац, посвященный Борисом Викторовичем отцу: «Виктор Шергин мастерски изготовлял модели морских судов. Был любитель механики. Любовь к слову сочеталась с любовью к художеству. Двери, ставни, столы, крышки сундуков в нашем доме расписаны его рукой. В живописи своей отец варьировал одну и ту же тему: корабли, обуреваемые морским волнением».
Вот они где - корни художнических вкусов, привычек, устремлений писателя, сказителя, художника Бориса Шергина. Они унаследованы, они потомственны, они взращены сызмальства средой, в которой жил и рос Шергин. И отец рисовал, и отец сказывал сказки и былины, да и не только отец. В предисловии своём к «Запечатлённой славе» Шергин говорит: «Отменной памятью, морским знаньем и уменьем рассказывать отличались и друзья отца, архангельские моряки и судостроители М.О. Лоушкин, П.О. Анкудинов, К.И. Второушин (по прозвищу Тектон), В.И. Гостев. Кроме того, что каждый из поименованных имел многолетний мореходный опыт, каждому из них сословие наше приписывало особый талант. Пафнутия Анкудинова и в морских походах и на звериных промыслах знали, как прекрасного сказочника и певца былин».
Максим Осипович Лоушкин, который в перечне капитанов, судостроителей и сказочников упомянут первым, - это как раз и есть тот самый «поморский капитан» Лоушкин, о котором рассказывает Н. Пинегин в своей книге «Георгий Седов» и который нашёл и рекомендовал для экспедиции Седова к Северному полюсу «Святого Фоку».
Как явствует из рассказанного Шергиным в «Запечатлённой славе», Лоушкин был не только капитаном, не только искусным рассказчиком, но и знатоком истории и практики своего родного отечественного судостроения на Севере и горячим его пропагандистом.
Командуя морским судном, на котором в девяностых годах архангельский губернатор Энгельгардт путешествовал по Северу, Лоушкин при всяком удобном случае старался внушить влиятельному сановнику мысль о древности и стародавней славе северного мореходства и судостроения, о высоких мореходных качествах судов, которые строились северными мастерами-корабелами.
Это истовое, душевное, уважительное отношение к северному искусству, к мастерству северных умельцев унаследовал от своего отца; от дедов, от Лоушкина, Анкудинова, от всего своего окружения и Борис Шергин. Он унаследовал не только их жаркую приверженность к русской северной старине, но и их пропагандистский пыл, утверждающий самобытное и прекрасное.
К этой активнейшей и чудеснейшей черте шергинского творчества я и обращаюсь в конце своего рассказа о рыцаре Севера, о волшебнике Северного Слова. Впрочем, раз уж речь зашла о волшебстве слова, не могу не обратиться ещё к одному примеру из творческой практики Шергина.