Страница 46 из 87
Трудней всего приходилось артиллеристам. Колеса орудий безнадежно застревали в снегу. Лошади валились на бок и бились в рыхлой снежной каше. Чтобы поднять лошадей, приходилось их распрягать, и при этом всякий раз обнаруживалось, что изношенная сбруя где-нибудь лопнула. Надо было чинить её, а для этого обязательно снимать рукавицы, но работать без рукавиц означало потерять пальцы.
Приходилось останавливаться и разводить костёр. Пока его разжигали, пока чинили сбрую, отряд уходил далеко вперёд. Артиллеристы приходили на привал позже всех, а так как выступали они вместе со всеми, то у них никогда не было времени отдохнуть. Они извелись и, что ещё хуже, задерживали движение колонны. Дальше так продолжаться не могло. Надо было что-то придумать.
И артиллеристы придумали.
Они повалили несколько сосен, ободрали их, сколотили из брёвен большой треугольник и впрягли в него часть лошадей. Треугольник, двигаясь острым углом вперед, вспахивал верхний, самый рыхлый слой снега, раскидывая его на стороны, и прочищал широкую, гладкую дорогу.
Это несколько облегчало движение. Дорога была ровна, но всё ещё слишком рыхла и не держала орудий. Тогда на каждое из бревен, составляющих треугольник, посадили по нескольку красноармейцев и снег стал уминаться плотней. Однако для лошадей такая волокуша была слишком тяжела. Число лошадей в запряжке нельзя было увеличить, так как тогда пушки остались бы вовсе без конной тяги. И в помощь лошадям впряглись люди. Они густо облепили привязанные к бревнам длинные верёвки и, багровея от натуги, хрипло крича, тащили сквозь лес свою диковинную волокушу. Лес отвечал на их крики глухим лающим эхом. Сосны трещали от мороза. От людей валил густой пар.
- Не трогай - обожжёшься! - кричал соседям Маенков, и шагавшему с ним рядом Мите казалось, что об Маенкова можно в самом деле обжечься. Он весь окутан был паром, красное, опаленное жгучим ветром лицо горело.
Маенков стал душой пушкарской артели. Его добродушие и веселые прибаутки поддерживали в людях бодрость и уверенность в своих силах. При нём невозможно было жаловаться на утомление, и, чем сильней измучен был человек, тем с большей охотой тянулся он к Маенкову.
- Учитесь политработе у Маенкова, - сказал как-то комиссар колонны.
Митя сперва не понял его, а кто-то из присутствующих при разговоре заметил, что Маенков беспартийный.
Комиссар усмехнулся и ничего не ответил. А Митя, уходя от него, вспомнил, как встретился впервые с Маенковым в теплушке, занятой буйной матросской вольницей. Вспомнил он и Видякина, давшего ему «маленькое поручение от партии» сделать из вооруженной толпы крепкий боевой коллектив. Маенков делал коллектив, и делал не бессознательно. Последнее обстоятельство обнаружилось для Мити случайно.
На привале Маенков пошел искать для костра валежник. Ему посчастливилось - в двухстах шагах от стоянки он приметил торчавший из-под снега навал бурелома. Прежде чем приняться за разделку его, Маенков присел отдохнуть, и тут-то и набрел на него Митя.
Маенков думал, что он один и никто его не видит. Он сидел, бессильно опустив плечи; топор, выпавший из рук, валялся подле него в снегу. Митя едва узнал Маенкова. Глядя на это измученное лицо, Митя впервые подумал, что бодрость и оживленность Маенкова не есть только следствие весёлого нрава и крепкого телосложения. Многое подумалось Мите о Маенкове такого, чего раньше он не думал о нём. Проваливаясь по колено в снег, Митя добрел до навала и наклонился за топором.
Маенков, тяжело качнувшись всем телом, поднял голову, глаза их встретились. Митя отвернулся. Он не мог смотреть в эти запавшие, мутные от усталости глаза.
Крепче сжав топор, Митя подступил к торчащим из сугроба ветвям бурелома. Маенков проследил его движение глазами и сказал смущенно:
- Я сам, товарищ комиссар.
- Ладно, - сказал Митя, зная, что значит это «сам», и, хоть и был измучен не меньше Маенкова, ударил топором по толстому узловатому суку. - Дай и мне погреться.
Вечером на походе Митя почувствовал, что у него мерзнет правая нога. Валенки его были стары и изрядно стоптаны. Когда колонна пришла на ночевку, два пальца оказались помороженными.
По счастью, ночевка случилась не в лесу, у костров, а в деревне. Заняв избу, Митя принялся в холодных сенях оттирать пальцы снегом. Одеревенелые пальцы ожили, в них вспыхнули колючие огоньки, боли, они покраснели и распухли, но были спасены. Пока ничего страшного не было, но только пока. И Митя знал это. Сидя на лавке, он рассматривал злосчастный валенок, когда в избу ввалился Маенков. Это был не тот Маенков, что прятал в лесу свое утомление, а тот, которого всё знали, - шумный, веселый, с улыбкой на обветренном лице, с готовой прибауткой на губах.
- Привел бог и собачке свою конуру! - сказал он, оглядывая с порога избу. - Как живёте, что жуете? Здорово, хозяюшка!
- Здравствуйте и вы! - ответила стоявшая у печи молодайка.
Маенков оглядел её с ног до головы и щелкнул языком. Но тут взгляд его упал на Митин валенок, и он забыл о хозяйке.
- Протерся? - спросил он, подсаживаясь к Мите на лавку.
- Протерся, - ответил Митя угрюмо.
- Было б не так ходко бегать, товарищ комиссар, - пошутил Маенков по привычке, хотя лицо его стало серьезным и озабоченным. Он знал, что значит рваный валенок на походе при сорокаградусных морозах.
В эту ночь Митя, несмотря на усталость, долго не мог уснуть. Он знал, что завтра маленькая дырка расползется в большую дыру и к двумстам помороженных прибавится ещё один. Морщась от боли, он будет ковылять позади колонны, если только вообще сможет идти. Митя ворочался в темноте и чертыхался, пытаясь утешиться тем, что в конце концов осталось всего четыре дня пути, что о помороженных пальцах никто не знает и что, выложив валенок изнутри подкладкой от папахи, можно как-нибудь добрести до Шенкурска.
В четыре часа, как было у словлено, его разбудил разводящий ночных караулов. Хозяйка слезла с печи и зажгла лучину (керосина в деревне, давно уже не было). При её свете Митя увидел, что валенки его лежат рядком возле него на лавке и на них новые подошвы.
Не веря своим глазам, Митя схватил валенки и принялся рассматривать их. Шорник-артиллерист, чинивший обычно конскую сбрую, вложил в работу всю свою изобретательность. Тройная подошва была выкроена из маенковского одеяла и прошита ссученными обрывками верёвок.
Ровно в пять утра колонна выступила из деревни и, пройдя версты четыре по накатанной дороге, свернула в лес. Митя шагал впереди, рядом с командиром колонны, и усердно приминал снег отяжелевшими от подшивки валенками.
Около восьми часов со стороны ушедшей вперед лыжной разведки послышались отдаленные выстрелы. Митя прислушался. Командир остановился и поднял руку. Бойцы стали. Колонна подтягивалась. Вдоль неё, к головному батальону, бежал комиссар отряда. Командир быстро перестроил передовой батальон. Выстрелы застучали чаще. Передние ряды двинулись вперёд.
Через четверть часа последняя из наступающих на Шенкурск колонн вошла в соприкосновение с противником.