Комбатант

Подойдя к ней вплотную, Бестужев внезапно изменил тон, теперь его голос звучал мягко, едва ли не задушевно:

— Мисс Луиза, я не чудовище и не палач. Попробуйте поставить себя на мое место… Мы гоняемся за анархистами, похитившими Штепанека и убившими наших сотрудников, нервы у всех напряжены до предела, подозревается любой… и тут появляетесь вы с вашим несомненным интересом к Штепанеку, с деньгами и оружием, путаетесь под ногами, вмешиваетесь сплошь и рядом… Кем мы должны вас считать? Быть может, такой же революционеркой, как Гравашоль?

— Ничего подобного! Я…

— Вот и расскажите мне, кто вы, — сказал Бестужев прямо-таки отеческим тоном, беря ее за руку. — Убедите меня, что вы не имеете никакого отношения к революционному подполью. И я, даю вам слово, распрощаюсь и уйду…

— Серьезно?

Она не вырвала руку, пальцы были тонкие, теплые, откровенно подрагивали. «Вот так-то, — не без злорадного удовлетворения подумал Бестужев. — Суфражистка нашлась: женское равноправие и все такое прочее… Не нужно встревать в мужские игры, золотко…»

— Вы серьезно?

— Абсолютно, — сказал Бестужев. — Слово офицера. Я должен понять, кто вы такая — и принять решение. Я вовсе не собираюсь возводить на вас ложные обвинения, но вы, согласитесь, в данной ситуации крайне подозрительная личность. У меня есть суровое начальство… Что прикажете ему докладывать о вас?

Она, уронив голову, стояла с грустным, осунувшимся лицом.

— Присядьте, — сказал Бестужев все так же мягко. — Я не питаю к вам зла, но таковы уж обязанности… Ну, садитесь.

Луиза села, глядя на него жалобно — видно было, что сейчас она не играет, и в самом деле верит всему услышанному — ну кто же виноват, меньше надо читать произведения американских щелкоперов, сочиняющих всякие ужасы о русской жандармерии и Сибири…

— Вы действительно племянница Джонатана Хейворта? — спросил Бестужев негромко.

— Вы и это уже знаете? — встрепенулась она.

— Мы же тайная полиция, мисс Луиза…

— Да. Дядя не хотел посылать меня, но я настояла, мне хотелось попробовать себя в каком-то серьезном деле…

— Думали, получится сплошное веселое приключение? — догадался Бестужев. — Думали, по лицу видно… Наши европейские барышни зачитываются любовными романами, а вы, надо полагать — приключенческими?

Она вздернула подбородок:

— Я хотела доказать, что женщины способны на многое… Должно быть равноправие… Вам, европейцам, трудно понять, что американская девушка может кое в чем не уступать мужчине…

— Охотно верю, — сказал Бестужев. — И даже кое в чем превосходить: я, к примеру, не умею управлять автомобилем, а вы продемонстрировали нешуточное мастерство… Откровенно говоря, я вами восхищен, Луиза, вы первая американка, какую я встретил, и вы настолько не похожи на европейских домашних девиц, что впечатления у меня самые… слова не подберу.

Даже современные эмансипированные девушки не могу оставаться глухи к комплиментам и тону, каким они произнесены — Луиза бросила на него вполне кокетливый взгляд, она явно была польщена. Разговор грозил сбиться с наезженной колеи, и Бестужев уже насквозь деловым тоном спросил:

— Значит, дядя вас послал, чтобы вы приобрели аппарат Штепанека? Точнее, вместе с ним самим? Уговорили его уехать в Штаты и продать патент?

— Ну да. Никаких законов я не нарушала, никого и пальцем не тронула. Один-единственный раз пришлось грозить орудием — и вы же не станете отрицать, что это было только на пользу? Если бы я вас не выручила…

— Да, конечно, я вам многим обязан… — дипломатично сказал Бестужев, решив не вступать в дискуссии по этому поводу. — Итак, ваш дядя хотел получить патент, аппарат, Штепанека… Зачем?

— Вы хоть чуточку разбираетесь в том, что происходит в кинематографе?

— Совершенно не разбираюсь, — сказал Бестужев чистую правду. — Сказать по совести, я очень редко смотрю фильмы и уж тем более не представляю, что происходит на фабриках, где их делают. А вы имеете к ним какое-то отношение?

— Не совсем. Я просто работаю секретарем у дяди. Вы хоть слышали, что кинематограф приносит огромные доходы?

— Подозреваю, — сказал Бестужев. — Кинематографических театров развелось превеликое множество, и коли уж они не прогорают, предприятие, надо полагать, доходное…

— Будьте уверены.

— А при чем здесь Штепанек? Его аппарат, насколько я могу судить, никакого отношения к кинематографу не имеет. Я собственными глазами видел его действие…

— Я тоже.

— Ну вот, — сказал Бестужев. — При чем тут кинематограф? Все проходит, если можно так выразиться, по другому ведомству. Зрелище, конечно, захватывающее, но, хоть убейте, не пойму, какое отношение это имеет к кинематографу…

— Если честно, я тоже не вполне понимаю. Как-то не вникала в детали. Дядя, конечно, знает, и инженер Олкотт тоже… но мне это было неинтересно, я торопилась…

— С головой окунуться в приключения? — усмехнулся Бестужев.

Она потупилась не без смущения: похоже, нашлось все же немножко самокритичности. Передернула плечиками:

— Признаться, я полагала, что Европа — это ужасно патриархальный, тихий уголок, где жизнь течет сонно, и действовать будет очень легко…

— Господи боже ты мой! — сказал Бестужев с укоризной. — Мисс Луиза, Европа — это тесный загончик с хищниками, которые за последнее тысячелетие накопили громадный опыт как драк, так и пожирания слабого… И что там с вашим кинематографом?

— У нас возникла самая настоящая монополия. Образовался картель, монополист, если вам непонятно. Компания «Моушн пикчерс патент компани». Она объединила и взяла под контроль все американские кинофабрики: «Эдисон», «Байограф», «Вайтагр аф», «Эссеней», «Любин», «Зелиг», «Джордж Клейн» — и вдобавок французские «Пате» и «Мельес». Они купили кучу патентов, в их руках еще, что очень важно, контроль над кинотеатрами. Именно МППК поставляет фильмы. Они захватили все, понимаете? Производство фильмов, прокат. Тот, кто не соглашается на условия картеля, просто-напросто не получит фильмов для проката, а значит, моментально разорится. Кинотеатры обязаны платить картелю еще и ежемесячный налог — патентные выплаты…

— Интересно, — сказал Бестужев. — Я и подумать не мог, что кипят такие страсти…

Луиза глянула на него, честное слово, свысока, как взрослый на несмышленыша:

— Интересно, а как вы это себе представляли? Каждый делает что хочет? Увы… У нас, в Штатах, крупные дельцы стремятся именно что к монополии. Есть крупные прокатчики, которым эта монополия МППК не нравится, но они ничего не могут поделать — у картеля в руках патенты. У нас примерно десять тысяч кинотеатров, и половина из них охотно вышла бы из-под диктата картеля, пользовалась бы европейскими фильмами… но в том-то и беда, что европейцы не в состоянии объединиться, создать в противовес картелю столь же крупный концерн. Каждый действуем сам по себе или идет на сговор с картелем…

— И ничего нельзя сделать?

— Пытаемся, как видите, — сказала Луиза не без грусти. — Дядя как раз и пытался создать независимую от концерна фирму. У него есть компаньон, Мердок, он вообще считает, что следует создать не только самостоятельную систему кинотеатров, но и новую независимую кинофабрику, он даже подыскал хорошее место, где-то на западном побережье, местечко называется то ли Обливуд, то ли Холливуд… Картель, как легко догадаться, на него навалился со всем усердием, Мердок на грани банкротства. Дядя хочет не только заработать, но и отомстить, он из-за картеля потерял огромные деньги — а он кротким нравом не отличается и обиды помнит долго… Да и выгода при удаче может получиться ошеломительная.

— А Штепанек здесь при чем? Его аппарат вроде бы не имеет отношения к кинематографу…

— В том-то и дело, что имеет, — сказала Луиза. — Мне было некогда разбираться в подробностях, это, в принципе, не мое дело, но инженер Олкотт клянется: аппарат Штепанека способен нанести по нынешней системе кинопроката сильнейший удар… Вот только в полной тайне сохранить все не удалось…