Цыганское гадание

– Что он сказал тебе? – спросил Рэбби.

– Поскольку я тоже попал в темницу, он сделал вывод, что мы оба схвачены регентом. Я не стал уверять его в обратном. – Уильям приподнял бровь. – Но мне хотелось бы знать, почему он так думает.

– Возможно, я и покаюсь тебе в своих грехах, когда ты выложишь свои, – проворчал Арчи. – Продолжай.

– Он думает, что мы оба находимся в шотландской тюрьме, и абсолютно уверен, что завтра утром его повесят, – продолжил Уильям. – Но он злобно радовался тому, что перехитрил регента и что план короля Генриха уже не остановить.

– А почему ты предупреждаешь нас об этом? – спросил Арчи. – Может быть, вы сговорились? Может, это новая игра Масгрейва, в которой ты принимаешь участие?

– Это я объясню позже, – сказал Уильям, – а сейчас вам стоит предпринять срочные меры, потому что Масгрейв сказал, что план короля уже вступил в действие. Он сказал, что устал ждать список, который, скорее всего, так никогда и не увидит. Я не мог сказать ему ни да, ни нет. Он сказал, что уже нашел помощь, которая была ему необходима, – Уильям тяжело посмотрел на Арчи, – и что уже заплатил каким-то цыганам и мошенникам, которые на их стороне. Они пообещали ему сделать то, за что он им заплатил.

– И что же это такое? – спросил Арчи зловещим тоном.

– Мы все равно опоздали, Арчи. Королева в опасности, – ответил Уильям.

– Иисус! – Арчи повернулся к Рэбби. – Пойди-ка выясни, сэр регент, что, черт возьми, он сделал!

Рэбби и Катберт оба кивнули и быстро вышли из комнаты. Арчи подошел к Уильяму. Под его ногами захрустели осколки кувшина.

– Ну, а теперь, Рукхоуп, – сказал он, сложив руки на груди, – говори.

Уильям протянул к нему связанные запястья.

– Никаких веревок, пока мы будем разговаривать.

Арчи нахмурился.

– Могу ли я доверять тебе? – спросил он. – Я проклинал себя за то, что доверил тебе свою дочь. – Он помедлил. – И все-таки я дам тебе шанс объясниться. Только из уважения к твоему покойному отцу.

– У нас немного времени, Арчи. Если Масгрейв сказал правду… – Уильям посмотрел мужчине в глаза. – Поверь, все, что ты слышал обо мне, – выдумки. Попробуй поверить, что я – то, что ты на самом деле обо мне думаешь.

– И что я должен о тебе думать? – Арчи прищурился, испытующе глядя на Уильяма.

Уильям помолчал, подбирая слова, но потом просто сказал:

– Я сын своего отца.

Арчи глубоко вздохнул. Он вытащил из ножен, которые всегда носил на поясе, кинжал и подошел к Уильяму, чтобы перерезать веревки. Один взмах острого лезвия – и веревки упали на пол.

– А теперь говори.

Уильям слегка наклонился вперед, оперся локтями о колени и начал свой рассказ.

Тамсин сидела на своей постели в темноте, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Она не стала зажигать свечи. В потухшем камине тускло мерцали черные с красным угольки. Подсвечник стоял на столе, рядом с кроватью, но Тамсин не обратила на него внимания. Она не стала открывать ставни на окнах. Лунный свет постепенно померк, на небо наползли тучи, пошел дождь, в отдалении послышались раскаты грома. Дождь сильнее застучал по крыше и ставням.

Тамсин дала волю душившим ее слезам. Рыдания накатывали на нее, как порывы шторма, утягивая в свою глубину, унося застаревшую боль и сменяя ее новой, еще более мучительной болью. Вспышки эмоции проносились одна за другой, оставляя ее каждый раз все более опустошенной и безучастной.

Наконец Тамсин подняла голову и вытерла лицо о рукав. Она устала от рыданий, у нее кончились силы. Сейчас она сидела тихо и перебирала в памяти все, что случилось с ней за последние две недели.

С их странной женитьбой было покончено. Любовь, подаренная судьбой, покинула их слишком быстро, едва начавшись. Тамсин чувствовала себя разбитой на мелкие кусочки, как тот кувшин, который она разбила у его ног. Ни кувшин, ни ее сердце уже нельзя было собрать и склеить.

Сейчас, немного успокоившись, она думала, что им уже никогда не удастся загладить обиды, которые оба нанесли друг другу. Эти раны не залечит даже время. И виной тому – его тайны и ее бурный темперамент. Если бы Уильям рассказал ей раньше то, что она узнала сегодня, это, возможно, повлияло бы на ее решение, но не на ее чувства. У Тамсин не было иного выбора, кроме как любить его. Она впустила его в свою душу и в свое сердце. Она и Уильям были неразрывны, как свет и тепло, излучаемые костром. Она могла бы существовать без него, она знала это, ведь жила же она без него раньше. Но теперь все изменилось, она познала новое восхитительное чувство, и ей теперь было мало просто жить, она хотела жить в любви.

Тамсин посмотрела на сжатую в кулак по привычке левую руку и раскрыла ладонь. Уильям и ее семья, сами того не ведая, приучили ее не стыдиться увечной руки. Эта одна маленькая свобода была драгоценным даром. Уильям принял ее целиком такой, какая она есть, он восхищался ею. Его тихая любовь придала ей силы по-новому взглянуть на себя, понять, что она привлекательна, что у нее больше достоинств, чем недостатков.

Тамсин очень сильно изменилась. И сейчас она застряла на распутье, не зная, как ей жить дальше. Она не могла вернуться к прошлой своей жизни, а без Уильяма не хотела даже заглядывать в будущее.

Снова зазвучали раскаты грома, полыхнула молния. Немного побаиваясь, Тамсин все же встала и подошла к окну. Она открыла ставни и долго смотрела на ливень. Ее лицо и волосы намокли. Через открытое окно в комнату врывался ветер, неся с собой брызги дождя.

Она страстно желала услышать объяснение Уильяма, но ей не хватило смелости. Она выбежала из комнаты, охваченная гневом, растерянная. Но, если бы она задержалась хоть минутой дольше, это принесло бы лишь мучение им обоим. Она видела страдание и боль в его глазах. Сейчас Уильяма, скорее всего, уже отправили назад, в темницу. Она не будет пытаться увидеться с ним до завтрашнего утра, а к тому времени ей, возможно, удастся выплакать все слезы, удастся справиться с собой и со своей глупой любовью. В данный момент Тамсин хотелось только одного – забраться под одеяло и забыться сном до утра.

Дождь барабанил по крыше и не думал кончаться. Тамсин отвернулась от окна и принялась медленно расстегивать крючки на кожаном дублете. Потом она разделась, оставшись в одной длинной льняной сорочке, да так и застыла, в задумчивости изучая пальцами ее рваные края. Уильям отрезал снизу полоску ткани, чтобы сделать повязку для ее отца в ту ночь, когда они были в тюрьме Масгрейва. Она вспомнила, как добр и участлив он был тогда. Благодаря ему и Тамсин научилась относиться снисходительнее и терпимее к самой себе. Сострадание было частью его натуры. Это был тот Уильям, которого она знала. И Тамсин не могла понять, как и почему он мог обидеть Джен Гамильтон. Он был просто не способен на такую жестокость по отношению к девушке, только для того, чтобы отомстить своему врагу.

«Верь мне!» Его страстные слова все время возникали в ее голове. «Верь мне!» «О, господи, – подумала она, – мне так хотелось верить ему!» Доверяя Уильяму, она начинала больше верить в саму себя. Теряя веру в него, она теряла и веру в себя. Две нити их существования были связаны вместе, скручены одна в другую, как нити шелка. По отдельности они тонкие, их легко разорвать, но скрученные вместе они превращаются в более прочную, более красивую нить. Она должна была выслушать его, попытаться понять. Но она позволила своей горячности взять над ней верх и разрушила то, что было между ними.

Утомленная своими мыслями, она подняла руки к голове.

Ей нужно разобрать прическу. Заплетенные в косы волосы были для нее последней нитью, связывающей с замком Рукхоуп, со счастьем, которое она познала там. Теперь все ее надежды разрушены, и не стоит возвращаться к воспоминаниям.

Ничто не должно напоминать ей о счастливых временах.

Тамсин вытащила шпильки, которые держали прекрасную шелковую сеть, покрывающую ее волосы, и потянула за нее.

Она не знала, с чего начать, потому что никогда не носила на голове сетку и гребни из слоновой кости. Тамсин попыталась распустить косы, но вскоре поняла, что, освобождая их от шпилек, только еще больше запутывает. С ее губ сорвалось несколько нетерпеливых ругательств.