Страница 14 из 110
О воспитавшей ее бабушке, жене Сениора, и о бабушкиных родственниках, Рикклях, потомках Антала Риккля, родившегося в 1748 году от Яноша Липота Риккля и Анны Борбалы Вагнер, в 1812 году уже дебреценского гражданина, — о бабушке своей матушка рассказывала много и с удовольствием, совсем не так, как о живущих в Будапеште братьях и о загадочной своей матери, о которой она склонна была сообщить лишь, что та происходила из знатной, богатой и пользующейся всеобщим уважением семьи, но потом потеряла все свое состояние, замужество ее оказалось неудачным, и хотя развестись со своим законным мужем, Кальманом-Юниором, она и не развелась, однако всю жизнь жила отдельно от него. Вот и все, что дети Ленке Яблонцаи смогли узнать о своей бабушке, о которой даже тетушка Пеликан и та говорила неохотно; лишь однажды вырвалось у нее не очень понятное замечание: «Хороши были гуси, и мамочка, и ее муженек». В истории же семьи Риккль мы с братом начали ориентироваться довольно быстро; по крайней мере тот фон, что стоял за воспитывавшей матушку Марией Риккль, не был для нас чем-то темным и непонятным. Что касается купца Йожефа Антала, родившегося еще в Шооше, сына Яноша Липота, помещичьего эконома, то он, вероятно, в какой-то период своей жизни жил в Пеште, поскольку Ансельм Риккль I, дед Марии Риккль, жены Кальмана-Сениора, за восемь лет до заговора Мартиновича (само собой разумеется, в заговоре замешан был и один из Яблонцаи, который в результате и потерял все, что имел, да еще для полноты картины пожертвовал и своей кальвинистской верой: слишком уж скверные слухи ходили о Куфштейне,[59] а о Наместническом совете[60] и того сквернее; и просто подумать страшно, как дрожал за свою участь во время всех этих событий родственник, королевский советник!) проживал в Пеште, там он и женился на Розине Иванич, с которой затем перебрался в Дебрецен, открыв в одном из красивейших домов города, возле Малой церкви, огромную торговлю колониальными товарами. В лавке этой часто бывали и парки, и даже маленькая Ленке; с потолка там свисало на веревке чучело какой-то огромной черной рыбы, оно будто магнитом тянуло к себе взгляды детей. Это процветающее заведение было известно в Дебрецене как лавка «У турецкого императора»; Ансельм и Розина не только вели здесь торговлю, но и выполняли разного рода поручения. Их повозки, объезжая страну, скупая и перепродавая товар, брались и за доставку почты, ценных пакетов. Казинци[61] несколько раз упоминает господина Риккля в письмах, надеясь на его посредничество в пересылке своих ценных книг. Сын Ансельма, родившийся уже в Дебрецене «высокочтимый и достопочтенный» Ансельм II, член Торгового общества, основанного еще в XVI веке, разбогатевший настолько, что уже не в образном, а в буквальном смысле слова греб серебро лопатой, взял в жены дебреценскую уроженку, дочь городского присяжного заседателя Бруннера, Марию Йозефу. Свадьба Ансельма II и дочери Бруннера состоялась в 1842 году, а семь лет спустя пятилетняя Мари, будущая бабка Ленке Яблонцаи, цепляясь за материну юбку, наблюдает за вступлением в город после Дебреценской битвы русских войск, и от нее, от очевидицы, через много лет Ленке узнает о том, что в доме Рикклей, одном из самых красивых в городе, стояли на квартире сначала князь Паскевич, потом граф Рюдигер. Этот самый граф, рассказывала Мария Риккль внучке, выставил на подоконник свой кивер: пусть все еще с улицы видят, что здесь живет русский офицер, и зря не беспокоят хозяев. Пятилетнюю Мари Риккль кивер этот тянул к себе с магической силой, она с благоговением гладила его, когда никто не видел; однажды Рюдигер, застав ее за этим занятием, сунул кивер ей в руки: пусть поиграет, если хочет. Марию Риккль сфотографировали в 1912 году: она сидит на камышовом стуле, глядя в объектив, на ней траурное платье, на шее траурная цепь, свисающая почти до колен, на лице ее нет улыбки, хотя она не выглядит и мрачной; спокойно и бесстрастно смотрит она из-под невероятной по размерам, сплошь состоящей из мягких черных матерчатых валиков шляпы, словно вознамерившись еще раз со вниманием рассмотреть мир, в котором она так давно проводит время. Ленке Яблонцаи говорила, что охотно отдала бы часть своей жизни, чтобы каким-нибудь чудом увидеть, как ее бабушка, пятилетней девочкой, в длинных панталончиках с оборками, вбегает в комнату, где обедают русские офицеры, которых она ни капельки не боится, и на голове у нее кивер графа Рюдигера.
У Ансельма II было пятеро детей; кроме Мари, родились еще три дочери; сына, Ансельма III, унесло воспаление легких. Осталось четыре дочери, четверо сказочно богатых существ; весь Дебрецен знал, что все четыре получат одинаковое приданое: сто тысяч форинтов наличными — это была такая невероятная сумма, что в нынешних форинтах ее и выразить-то невозможно, — а сверх того по дому в городе и земельному наделу. В годы освободительной войны и после нее состояние Ансельма II не только не уменьшилось, но даже выросло; дела свои он по-прежнему вел сам, жена присматривала за приказчиками, и когда внуки их, Кальман-Юниор и парки, приходили в лавку «У турецкого императора», приказчик не смел угостить их сладостями — пока третья парка, самая хитрая, для отвлечения внимания не пускалась посреди лавки в пляс и скрип половиц под ее башмаками не заглушал шум выдвигаемого ящика. Мария Йозефа Бруннер знала цену деньгам и умела беречь их. Вместе с Ансельмом II они вели тщательный учет расходов и доходов, подводя ежедневный баланс; им принадлежала одна из паровых машин города, они арендовали мельницу — но охотно тратили они и на культурные развлечения, особенно на театр. Ежевечернее посещение театра стало в семье как бы обязательным ритуалом, отдыхом от дневных забот. Позже, когда никто уж его и не ждал, появился и наследник; из суеверия родители не решились снова назвать его Ансельмом. Страна готовилась к празднованию тысячелетия,[62] хмель предстоящих торжеств уже начал туманить людям головы, и мальчика нарекли Гезой.[63]
Казалось, горький баланс освободительной войны в семье Рикклей закрыт с прибылью: имения, хутора, недвижимость, владельцы которой вынуждены были скрываться или, разорившись до нитки, идти по миру, попадали в руки Рикклей по самой ничтожной цене. В то время как чуть не в каждой семье лились слезы, дебреценские Будденброки процветали и каждое утро, каждый вечер, преклонив колена на подушечку лилового бархата, просили царицу небесную и далее простирать свой плащ над торговым домом под названием «У турецкого императора». И все же в один прекрасный день счастье, сохранявшее им верность даже тогда, когда оно отвернулось от самой страны, вдруг покинуло дом на Рыночной улице, и спугнула его та, о которой никто и никогда даже предположить такого не мог, — самая умная из дочерей, больше всех похожая на отца, Мари. То, чего не достигли ни поражение революции, ни террор, бушевавший после Вилагоша,[64] достигла шестнадцатилетняя Мари; она принесла в дом Рикклей тревогу, страх и несчастье.
Мари, познакомившись с Кальманом Яблонцаи, влюбилась в него с такой страстью, что в этом даже был какой-то оттенок непорядочности. Это была катастрофа, катастрофа более серьезная, чем скандал с английской принцессой, выбравшей себе в мужья молодого офицера не очень высокого ранга. Ансельм II и Мария Бруннер хорошо знали семью Яблонцаи — да и кто в Дебрецене и окрестностях не знал этого имени. Какое имело значение, что Имре, будущий их сват, богат как Крез, а жениха в скором будущем ожидает образцовое хозяйство в Кёшейсеге, кроме того, жених может похвалиться дипломом землеустроителя, так как отец заставил его пройти университетский курс в Пеште. Ансельм II и Мария Бруннер с ужасом смотрели на синеглазого, темноволосого, стройного как тополь красавца, гарцующего на коне под их окнами. Купцам — купцы ровня, а не помещик с родословной чуть не от Арпада, гордый, как герцог. Чего он хочет: их дочь или их деньги? Да ведь деньги у него и так есть, а когда умрет отец, он один останется владельцем кёшейсегского чудо-имения. Зачем Кальману Яблонцаи Мари? Конечно, она умна, до того умна, что женщине такой умной вроде бы и не полагается быть, но красавицей ее и сейчас, в шестнадцать лет, не назовешь; и танцует не ахти как, и волосы редки, а перед фотографом держит в руке розу, словно это не роза, а луковица. Что влечет их друг к другу, какая непонятная сила? Не будет, не может быть счастливым их брак, у Имре Яблонцаи еще один сын был, Бела, бездельник и картежник, который давно куда-то сгинул бесследно, жена у него баронесса какая-то, но что это за люди, если ребенок у них стал калекой, не уследили; отец неизвестно где, девочку же просто уронили со стола, будто какую-то тарелку.
59
Куфштейн — городок в Австрии, в Тироле, где находилась тюрьма, в которую были заключены многие венгерские патриоты, борцы за независимость страны.
60
Наместнический совет в 1723–1848 и 1861–1867 гг. высший исполнительный орган в Венгрии.
61
Казинци, Ференц (1759–1831) — венгерский писатель, один из виднейших деятелей венгерского Просвещения.
62
В 1896 г. Венгрия отмечала Милленниум — тысячелетие образования венгерского государства (королевства).
63
Геза — имя венгерского князя, правнука Арпада, и двух венгерских королей из династии Арпадов.
64
В августе 1849 г. при Вилагоше главнокомандующий войском Венгрии А. Гёргей сложил оружие перед русскими царскими частями.