Воздушный замок

Жили у Сани дома. В начале лета в ящичках на балконе зацвели анютины глазки. Света полюбила эти скромные цветочки и ревностно за ними ухаживала. В дождь накрывала полиэтиленовой скатертью, в жару прыскала на них из лейки. А Саня, выходя покурить на балкон, часто гасил окурок о землю в ящичке и оставлял его торчать среди цветов. Света огорчалась. Санина мама, тоже большая цветочница, во всех конфликтах принимала сторону Светы. И когда та появлялась на кухне с заплаканными глазами, Санина мама грозно отправлялась в комнату молодых и заставала там Саню, лежащего на диване и читающего книгу.

— Я думала, — грустно говорила мама, — что когда ты женишься, мне будет трудно полюбить твою жену. А теперь я вижу, что мне становится всё труднее и труднее любить тебя — моего сына.

— Она уже успела нажаловаться? — спрашивал Саня.

Мать уходила, хлопнув дверью.

— Ваши характеры проходят сейчас процесс грубой притирки, — объяснял Сане отец. — Ты не должен так обращаться с женой. Она прекрасная девушка. Нам её жалко.

— Откуда? — тихо интересовался Саня. — Откуда вы знаете, как я с ней обращаюсь? Откуда вы знаете, что она прекрасная девушка?

— Да мы видим… — отвечал отец.

— Ты хочешь, чтобы она превратила меня в тряпку? — шептал Саня. — Чтобы она командовала, а я стоял навытяжку в прихожей, когда она приходит домой?

— Что с тобой случилось? — спрашивал отец.

— Когда я повешусь в ванной, тогда вы узнаете, что со мной случилось! — не выдерживал Саня. — Я не знаю… Понимаешь, я не знаю… — хватал он за руку отца. — Зачем всё это? Зачем учиться? Чтобы потом работать, растить детей, копить деньги на квартиру… И всё время она, она рядом! Сколько же можно? Я не хочу себе ломать из-за неё жизнь! Понимаешь… Я уже не люблю её… Мне скучно! Скучно стало жить! Каждый день одно и то же… Скучно! Скучно!

— Саня… Скажи, зачем ты тогда женился? — тихо спрашивал отец. Ведь ты же взрослый человек, ты отлично знаешь, что ничего другого человечество пока не придумало, и миллионы людей женятся, работают, растят детей, копят деньги на квартиру… Помнишь, ты как-то сочинил фразу для семейного романа? В счастливых семьях растут скучные, бесхарактерные дети? Я бы её слегка переделал — в счастливых семьях растут бездушные, жестокие дети!

Саня уходил на кухню, где у окна сидела и плакала, глядя на холодильник, Света.

Но бывали и хорошие дни. Наташа прибегала на кухню и говорила маме и папе, что Саня в комнате пишет конспект, а Света читает книжку. Родители облегчённо вздыхали. Когда Саня спокойно сидел в комнате и писал конспект, он становился им как-то ближе. Такого Саню они знали и любили. А когда он ходил, расстроенный, по квартире, задевал плечами двери, стискивал зубы и бледнел, родители пугались. Этот Саня был чужим и незнакомым.

Как-то Света, лёжа в кровати и попыхивая сигаретой, спросила у Сани, почему в тот солнечный зимний день именно они, а не Ольга с Юркой, должны были уехать? И Саня ответил, что уехать, собственно, собирался он один, а Свете позвонил просто так, от нечего делать, и вовсе он не думал, что она вот так сразу согласится уехать, а раз уж уехала, да ещё потом несколько дней прожила у него на даче, то нечего теперь задавать глупых вопросов. После свадьбы Саня перестал быть реалистом, и вещи виделись ему не в истинном своём значении, а в зависимости от настроения, в котором он находился. И быть может, будь у него в ту ночь прекрасное настроение, он сказал бы Свете, что позвонил ей единственно потому, что почувствовал, как сильно любит её, и что нельзя ему без неё уезжать. И окажись их семейная жизнь более счастливой, дети их рассказывали бы своим детям, как дедушка и бабушка всё решили, созвонившись на второй день после знакомства, и это ли не настоящая любовь, это ли не судьба?

Но первой всё-таки была Юркина свадьба, которая грянула в начале весны неожиданно и весело. Юрка прибежал к Сане домой, примеривал у зеркала его синий костюм и ругался: костюм был тесноват, а Юрка не признавал другой одежды, кроме свитеров и джинсов. Не хотелось ему даже в день собственной свадьбы влезать в костюм.

Юрка по-прежнему сидел на лекциях и семинарах рядом с Саней, они вместе курили на переменах, но прежней дружбы между ними уже не было. С того самого момента, как Юрка приехал из Ленинграда и Саня спросил его: «Ну как?»

— Ты зря смылся, — ответил Юрка. — Была отличная погода.

— Я не про погоду опрашиваю…

Юрка развёл руками. На другие темы он говорить не желал.

И Саня понял, что правильно смылся.

Юрка больше по институтским лестницам не носился, стал тихим. За бесконечные прогулы его изгнали из старост. «Наверное, в историю с какой-нибудь девицей влип… — предполагали сокурсницы. — Теперь выпутывается…»

Когда Саня пытался рассказать Юрке о Свете, об их отношениях, о том, стоит ли на ней жениться, Юрка начинал злиться. «Старина, — сказал он однажды (Саня ненавидел, когда Юрка называл его «старина»). — Я в этих делах тебе не советчик. Никто здесь не советчик. И вообще… Пожалей хоть девицу… Несёшь чёрт знает что».

После окончания занятий Юрка убегал к Ольге в мастерскую. А Саня гулял по улицам и думал, почему всё-таки Юрка так изменился. «Наверное, зря мы тогда поехали в Ленинград, — грустно думал Саня, — надо было ехать ко мне на дачу — кататься на лыжах…»

Свадьбу играли у Ольги дома. Юрка сидел во главе стола в синем Санином костюме, гордый и бледный, а Саня весело наяривал на пианино, и все ревели: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там…», словно собирались немедленно проводить Юрку в далёкое плавание. И девяносто процентов гостей думали, что, пожалуй, семейка эта развалится самое раннее через месяц, а самое позднее через год. Потому что жена скульптор, и, говорят, способный, уж она-то за себя постоит, а мужу ещё три года учиться, а родителей у него нет, так что жить им особенно не на что, хорошо, хоть квартира у него однокомнатная есть, переселили туда неожиданно, потому что старый дом на снос пошёл…

Через месяц, зайдя к жене в мастерскую, Юрка обнаружил там стройных девушек с вёслами, дискобола в трусах и сосредоточенного толкателя ядра. Вся эта спортивная компания привольно расположилась в мастерской, а прочие Ольгины скульптуры, которые так нравились Юрке — хрупкие, страдающие, плачущие, — жались по углам. Заломив руки за голову, стояла на коленях и рыдала глиняная Света. Когда заходил Саня, Ольга всегда прятала эту скульптурку за портьеру, и скоро рыдающая Света оделась в серый нищенский плащ из пыли. «Такая весёлая девушка, — удивлялся Юрка. — Почему ты её так вылепила?» Ольга морщилась и пожимала плечами. Она не любила слова «лепить».

Ольга оформляла спортивный комплекс. Когда пришли деньги (Юрка собственноручно извлёк из почтового ящика жёлтый листок перевода), он с грустью подумал о трёх оставшихся институтских годах, об уплывающей за двойки стипендии, о пятидесяти рублях, что ежемесячно присылала ему на жизнь тётка из Таганрога. Юрка вертел в руках квитанцию, призывающую явиться в местное отделение связи, и удивлялся, что за спортивную братию так много заплатили. Юрка вспомнил Ольгины скульптуры, прячущиеся по углам и в ужасе смотрящие на бодряков-спортсменов.

— Вот что! — сказал вечером Ольге Юрка. — Чтобы спортсменов в мастерской я больше не видел! Халтурщица! Поди, уже всем рассказала, как содержишь альфонса-мужа?

Ольга усмехнулась и помахала переводом.

— Теперь никакой халтуры, — сказала она. — Теперь я могу спокойно стирать твои носки и рубашки.

Вскоре две Ольгины работы отобрали на выставку. В мастерской появились нагловатые фотографы — делали слайды, снимки, щёлкали вспышкой. И Юрка однажды целую ночь просидел на кухне, глядя в окно и размышляя о том, как он долгие года будет работать где-нибудь в НИИ, а его жена будет устраивать выставки, ваять, везде ездить — одним словом, жизнь её не будет похожа на его, Юркину, жизнь. Так Юрка пришёл к выводу, что грязные носки придётся стирать самому…