Мамонтёнок Фуф

Следующие дни выдались солнечными. Утренний ветерок сдувал с кустов и деревьев капли тёплых ночных дождей, а трава обсыхала под солнцем ещё задолго до полудня.

Даже носорог Рум повеселел в эту славную пору. Впрочем, повеселел он по-своему, по-носорожьему. Всякий, кто попадался ему навстречу, спешил убраться подальше, потому что свирепая, по обыкновению, морда носорога как раньше, так и сейчас не сулила ничего доброго. Но сам же Рум полагал про себя, что он сегодня весел, добр и даже, пожалуй, симпатичен. Минувшей ночью ему досаждали проклятые долгоносики, поэтому сейчас он держал путь к знакомому плачущему дереву, заранее предвкушая скорую расправу с надоедливыми паразитами. И каково же было его удивление, когда оказалось, что с дерева содрана вся кора и чесаться об него теперь не было никакого смысла. Рум рассвирепел, как всегда, мгновенно. Он вдребезги разнёс голое и уже бесполезное дерево, потом с глухим рёвом понёсся через замерший в страхе Лес. Рум был готов крушить и топтать всё, что встанет на его пути.

С этого дня ему пришлось бушевать не переставая, потому что следующее плачущее дерево, найденное им с большим трудом, тоже оказалось без спасительной коры. Это повторилось и в третий, и в четвёртый раз... Такого наглого издевательства над собой Рум не только не испытывал ни разу в жизни, но даже и вообразить себе не мог, что кто-то осмелится на подобное. Однако же так оно и было. Кто-то старательно разыскивал плачущие деревья и начисто сдирал с них кору.

Всё на свете имеет конец, даже ярость шерстистого носорога. На пятый день понурый, обессиленный Рум вяло бродил по Лесу и, еле двигая челюстями, без всякого удовольствия жевал первые подвернувшиеся кусты. Ни устрашающе реветь, ни носиться, наставив рог, у него уже не было мочи. Иногда он останавливался и начинал чесаться, не разбираясь, о любое дерево. Тут ему и подвернулся Фуф.

— Здравствуйте, дядя. Что, долгоносики замучили? — участливо поинтересовался он.

— Ступай, ступай,— буркнул Рум, отвернулся и грузно потопал прочь. Лопоухий родственник раздражал его сейчас своим довольным видом.

— Я вижу, вам тяжело,— лебезил Фуф, забегая вперёд.— Разве вы не знаете, кто вредит вам?

— Кто? — взревел Рум так, что вокруг закачались кусты.— Назови мне этих негодяев!

— Смотрите,— вытянул хоботок Фуф.— Вон они, эти двуногие, что живут в хижинах на берегу реки. Они обдирают ваши деревья.

Близорукий носорог уставил свои маленькие поросячьи глазки туда, куда указывал Фуф, долго всматривался и наконец увидел вдали, на берегу Амгау, несколько суетящихся человечков. Обнаружив, что бобры перестали подгрызать плачущие деревья, Длиннорукие начали обдирать их прямо на корню, а так как забираться в глубь болот им было лень, они в первую очередь набросились на те деревья, что росли поблизости и издавна были неоспоримой собственностью шерстистого носорога.

Словно гром прокатился по Лесу. Наконец-то Рум знал, на ком выместить злобу. Его жуткий рог вмиг словно удлинился и стал ещё острее. Не осталось и следа от его вялости. Сейчас он снова был грозным Ремом, самым страшным зверем во всём древнем Лесу. Далеко вокруг попряталось и разбежалось всё живое, и даже деревья, казалось, расступаются перед его стремительно несущейся громадной тушей. За ним вприпрыжку с трудом поспешал Фуф. Ещё дальше, на почтительном расстоянии, скакал Гай, потом — Аф, и уже в конце этой диковинной цепочки бежала Ола, размахивая своим кремнёвым ножом.

— А ещё я знаю, где растут нетронутые плачущие деревья! — кричал на бегу Фуф.

— Потом, потом,— прохрипел Рум.— Сначала я этих...

В этот день племя Длинноруких готовилось к особенно большому и торжественному пиру. Накануне из набега в полуночную сторону вернулся многочисленный отряд воинов с пленными и богатой добычей. Тут были и ожерелья из пёстрых ^раковин, амулеты из кости, прочные плетёные ремни из ослиных хвостов, кремнёвые ножи, красивые меховые одежды, большие кожаные мешки с высушенным и растёртым в порошок мясом, искусно сделанная глиняная утварь и многое другое. Но самое главное — это были, конечно, длинные, выше самого высокого воина, копья из выпрямленных мамонтовых бивней, оружие очень редкостное. Всё награбленное добро было сложено в большие кучи перед хижиной Великой Матери. Сморщенная, высохшая старуха ковыляла от одной кучи к другой и радостно хихикала.

Пленные — шесть воинов, две женщины и двое мальчиков — лежали связанные на земле. Их тоже осмотрела Великая Мать и тоже осталась довольна.

— Их сердца,— она ткнула костлявым кулачком в Сторону пленных воинов,— я дарю самым храбрым из моих воинов. Пусть съедят сырыми. Остальное разделить всем. Женщин и мальчишек оставим на завтра.

И, поддерживаемая двумя рослыми воинами, она удалилась в хижину.

А между тем племя готовилось к пиршеству. Уже было принесено и сложено в громадную кучу сухое топливо для праздничного костра. Воины заново окрашивали красным руки, навешивали ожерелья из волчьих и медвежьих клыков, обвязывались косматыми шкурами. В отдельной хижине заклинатели духов готовили жуткие оскаленные маски для ритуальных плясок и проверяли остроту кремнёвых ножей, которыми обычно разделывали пленных.

День обещал быть по-настоящему праздничным, а обед — обильным и вкусным.

Уже косматые, с раскрашенными лицами женщины принесли шесть громадных плоских корзин из прутьев, обмазанных глиной,— как раз в рост человека,— на которые должны были положить пленных. Уже из стоящей на отшибе хижины заклинателей духов донеслись первые устрашающие вопли и зарокотали бубны, перед этим подогретые для звучности у огня.

Пленные, даже женщины и мальчики, лежали спокойно. Они были готовы мужественно встретить свой неизбежный и ужасный конец. Недаром они были из неустрашимого рода Небесного Огня. Вдруг лежавший с краю высокий воин с густой чёрной бородой приник к земле ухом.

— Земля гудит! — взволнованно сказал он.— Бежит кто-то огромный. Может, мамонт.

Остальные торопливо последовали его примеру. Твёрдая сухая земля доносила мерный тяжёлый топот.

— Приближается...— прошептал другой, более молодой, воин.

Пленные с недоумением переглянулись.

Длинноруких перед хижиной Великой Матери всё прибавлялось. Торопливо подбегали отставшие. Но вот толпа колыхнулась и замерла. Опираясь на воинов, вышла сама Великая Мать. Одновременно, извиваясь и корчась в пляске, появились и стали приближаться три заклинателя духов. Передний нёс факел для костра. И тут откуда-то с края селения донёсся одинокий крик ужаса и сразу оборвался. А то, что произошло вслед за этим, оставшиеся в живых Длиннорукие помнили потом всю жизнь и даже передали своим детям и внукам. Между хижинами вдруг выросла необъятная туша шерстистого носорога. Вид толпы будто подхлестнул его. Он ринулся вперёд, опустив к земле рог. Взлетели в воздух неестественно изломанные тела. Толпу разрезало надвое и разбросало в стороны. Взвился к небу отчаянный вопль сотен голосов. Носорог развернулся, взрывая ногами землю, и снова бросился в атаку, исчез на мгновение за хижинами и появился снова. Почти половина селения уже лежала в развалинах.

Длиннорукие, охваченные ужасом, бежали к реке и бросались с крутого берега. Большинство из них разбивалось о прибрежные камни, тонуло, лишь немногим удалось спастись на челнах.

Только отплыв далеко вниз по течению, посмели они оберну УЫШ и посмотреть назад. На высоком берегу они увидели одинокую девочку, глядящую им вслед. «Это она в образе страшного носорога напала на нас»,— решили Длиннорукие и ещё сильнее налегли на вёсла. G того дня о них никто в этих краях больше не слышал.

Учинив Длинноруким страшнейший погром, Рум несколько успокоился, выспросил у Фуфа, где растут плачущие деревья, и удалился обратно в Лес. Когда его сердитое сопение стихло вдали, Ола смогла наконец спокойно оглядеть своё освобождённое, правда, порядком разрушенное селение. И тут выяснилось, что все десять пленников живы и здоровы. Это было тем более удивительно, что разбушевавшийся Рум успел снести и втоптать в землю даже тот прочный столб, на который Длиннорукие вешали черепа своих жертв.