Страница 21 из 30
Храбрость была повсюду, кроме здесь в этот вечер, поскольку боги уже тянулись к содержимому своих мандаринских рукавов в тех желтых царствах, где и решаются подобные вещи, к добру ли, к худу. Жалкий в своей подобострастной любезности, Сол объяснил, что может скоротать время, пока гости играют в телефонные игры в кармазинных передних. Полицейские, цвет кливлендской правоохраны, согласились выпить и станцевали древние полицейские танцы правоприменения и лишения свободы. Музыка волшебным образом просочилась обратно под дырчатыми гуамскими дверями; сердце от такого зрелища истекло бы слезами.
— Эта Перпетуя, — пожаловался Сол, — ну почему она так ко мне относится? Почему лампы пригашены, а записки, что я ей посылал, возвращаются нераспечатанными, заштампованными красными печатями «почтовый сбор не уплачен»?
Однако Бак со всей серьезностью поспешил прочь.
Его вызывало воздушное судно, их несмываемые полетные планы нашептывали его имя. Он приложился щекой к заклепанному боку дерзкого «707-го». «В случае появления оранжевых и голубых языков пламени, — написал он на крыле, — высвободитесь из воздушного судна, при необходимости прорубив дыру в днище. Пускай вас не смущает ковровое покрытие; оно верблюжье и очень тонкое. Я бы предложил вам при этом встревожиться, ибо ситуация крайне тревожна. Вы находитесь в воздухе, на высоте, вероятно, 35 000 футов, снаружи — оранжевые и голубые языки пламени, а в половицах — рваная дыра». И тут еще Нэнси. Он раскрыл объятия. Она пришла к нему.
— Да.
— Мы разве не?
— Да.
— Не важно.
— Для тебя. А для меня…
— Я трачу наше время.
— А остальные?
— Мне стало стыдно.
— Это оттого, что здесь, в Кливленде.
Они вернулись вместе в наемном автомобиле. Три стоянки были заполнены избыточными толпами в мерзком настроении. Я устал, я так устал. Человек из Южной Родезии обращался к коридорным, которые слушали его слова ненависти и думали о своем.
— Но тогда, — сказал Бак, но тогда Нэнси приложила палец к его губам.
— Ты представляешься мне таким недосягаемым, таким возвышенным над прочими мужчинами, — сказала она. — Я созерцаю тебя с такой странной смесью смирения, восхищения, отмщения, любви и гордости, что еще немножко суеверия, и я стану поклоняться тебе как высшему существу.
— Да, — сказал Бак, ибо заграничный скульптор, без сомнения — баварец, запел «Можешь взять свою любовь и засунуть себе в сердце», хоть и был весь покрыт каменной крошкой и грогом. Толпа ревела: аккомпаниаторы наяривали на экзотических инструментах Кливленда — «долоре», «каландре», «крале». Тренькайте, пальчики, шустро! Дворецкие не колебались ни минуты.
— История отпустит мне грехи, — заметил Бак и принял протянутую руку с громадными сапфирами, сияющими, аки гараж. Тут к нему подтанцевала Перпетуя, ее огромные потрясающие каштановые ресницы манили.
— Где Нэнси? — спросила она и, не успел он ответить, продолжила отчет о величайшей любви всей своей экзистенции, об отношениях со своим мужем Солом. — Он забавный и утонченный, — сказала она, — добрый и злой. Вообще-то мне о нем так много нужно вам рассказать, что, боюсь, не успею до комендантского часа. Вы не против?
Бряцанье танцев в Кливленде было уже таково, что многих, не ведавших о плане, оскорбило.
— Это оскорбление Кливленду, это адское бряцанье! — сказал один; и грог полился еще неистовее. Государственный секретарь по делам эротики вылетел из Вашингтона, столицы нации, чтобы лично во всем удостовериться, и человеку из Южной Родезии спасенья не стало. Он прокрался в Кливлендский авиатерминал.
— Можно мне билет до Майами? — спросил он танцующую девушку в билетной кассе «Дельта Эйрлайнз» без особой надежды.
— В этом году на Майами ничего нет, — огрызнулась девушка.
— Как я могу с ним разговаривать в таком бедламе? — задавалась вопросом Нэнси. — Как может белая птица надежды благословить наше туманное прошлое и будущее в таком шуме? Как? Как? Как? Как? Как?
Но Сол вовремя помахал с веранды Стоянки Номер Два. Ремень он спустил на бедрах опасно низко.
— Повсюду совокупление, — прокричал он, обмахивая себе шею, — это из-за танцев! Да, это так!
Так оно и было, как ни трудно в это поверить. Симпатии оголтело свирепствовали под предосудительно алыми небесами. Мы все боялись.
— Немыслимо, немыслимо, — твердил себе Бак. — Даже среди тех, от кого никогда бы такого не ожидали!
Перпетуя мерцала ему в ухо.
— Даже среди тех, — нашептывала она, — от кого бы не ожидали… ничего.
На какой-то миг…
— Нэнси, — воскликнул Бак, — ты, наверное, самая славнющая, черт возьми, девчонка в Кливленде!
— А как же твоя жена в Техасе? — спросила Нэнси.
— Она тоже очень мила, — ответил Бак. — Вообще-то чем больше я об этом думаю, тем больше верю, что из-за таких славных девчонок, как вы с Иродиадой, и стоит жить. Жаль только, что в Америке их не так много, чтобы каждому досталось хотя бы штук по пять.
— Пять?
— Да, пять.
— Мы никогда с тобой не сойдемся на этой цифре, — сказала Нэнси.
Резиновый дух Акрона, города-побратима пакистанского Лахора, в тот вечер раскинулся по плато выбросом пламени всех наших надежд.
Когда воздушное судно неполадкой двигателей по левому борту оказалось принуждено к посадке в Акронском Воздушном парке, чего Бак, разумеется, ожидал, он сказал:
— Но это же… это… Акрон!
Это и был Акрон — знойный, молекулярный, переполненный жителями, прижимающими крохотные транзисторы к крохотным ушам. Его захлестнула волна неблагодарности.
— Жопа, жопа, — сказал он.
Он промерил свое сердце. Граждане Акрона, проведя долгие часы на заводе, обертывались в дурноскроенные любовные треугольники, никогда не содержавшие меньше четырех персон различных степеней рождения — высоких, низких и посредственных. Прекрасный Огайо! с твоими транзисторизированными гражданами и неуважением к геометрии, мы любили тебя вечером у камина, дожидаясь, когда задремлет наша жена, чтобы можно было выскользнуть и повидать двух наших девчонок, Манфред и Беллу!
Первый телефонный звонок, поступивший ему в изюмно-ромовый гостиничный номер «Чарлза», был из «Акронской службы гостеприимства».
— Добро пожаловать! новое человеческое существо! в Акрон! Алло?
— Алло.
— Вы еще не влюблены в кого-нибудь из жителей Акрона?
— Я только что из аэропорта.
— Если нет, или даже если да, мы хотим пригласить вас на большую вечеринку знакомств — сегодня вечером в Клубе выпускников колледжа, в 8.30.
— Для этого я должен быть выпускником колледжа?
— Нет, но пиджак и галстук обязательны. Их, разумеется, можно будет получить при входе. Какого цвета на вас будут брюки?
Бак прошел по пружинистым улицам Акрона. Голова его пылала от противоречивых идей. Неожиданно его остановил пронзительный вопль. С вершины Циммер-билдинга, одного из благороднейших зданий Акрона, группа акронских любовников совершала самоубийственный прыжок в восемь рук. Воздух! — подумал Бак, следя за падением крошечных фигурок, — какая авиационная страна, эта Америка! Но мне следует как-то примениться. Он вошел в булошную и приобрел сладенькую зелененькую булошку, и позаигрывал там со сладенькой зелененькой девушкой, называя ее «пупсиком» и «фуникулерчиком». Затем — снова на улицу, прислониться к тепленькому зелененькому фасаду Циммер-билдинга и посмотреть, как работники оттирают кармазинную мостовую.
— Не могли бы вы указать мне путь в акронские трущобы, работник?
— Меня зовут не «работник». Меня зовут «Пэт».
— Ну так, «Пэт», куда идти?
— Я был бы более чем счастлив сориентировать вас относительно трущоб, кабы не тот факт, что с трущобной жизнью в Акроне разобрались раз и навсегда благодаря муниципальной прогрессивности. Муниципалитет повлек за собой возведение там, где некогда процветала трущобная жизнь, гигантских квадратических инвенций, дающих ныне приют как некогда трущобным супругам, так и некогда трущобным их супругам. Эти неописуемо прекрасные структуры располагаются вон в той степи.