Страница 46 из 58
Я смотрела, как Джейк курит, пока он не прикончил сигарету. Я подумала, что он всегда выглядел глупо с сигаретой, почему-то излишне женственно, как будто декламировал, лежа на тахте.
— Так ты женишься на Фин?
Джейк мгновение поразмыслил.
— Вероятно, нет.
— Почему?
— Она знает свое дело.
— В смысле?
— Она отлично организует званые обеды и поездки.
— И кормит собак?
— Я давным-давно перенес на них свои чувства.
— На Мило и Грейс?
— На животных в целом.
— Не слишком похоже на тебя.
— Вот чем я кончил. — Он улыбнулся. — К тому же я слишком люблю бороться. Сама знаешь.
— Бедняжка, — вздохнула я.
Он посмотрел на меня. Я никогда прежде не видела его глаза такими, как будто они были сокрушены, расплющены самим моим существованием в мире.
— Я любил тебя, Хелен.
То, что я сделала, не только с матерью, а со всеми, внезапно показалось непостижимым.
И тут из меня вдруг вырвался громкий, надорванный хрип, похожий на звук рвоты, а затем откуда ни возьмись хлынули слезы. Пазухи распахнулись, и слюна и мокрота затопили рот и нос. Спрятаться было негде, и я закрыла голову руками и рухнула набок, чтобы зарыться лицом в землю.
— Все хорошо, Хелен, — произнес Джейк. — Все хорошо.
Он опустился на колени рядом со мной, легонько коснулся рукой моей спины, затем плеча. Я изо всех сил старалась не реагировать на его прикосновения. Мне казалось, я едва могу дышать, но глубоко втягивала воздух. Я плакала, и кашляла, и терла кулаком грязь.
— Хелен, прошу тебя.
Он взял меня за запястье, и я посмотрела на него.
— Я все разрушила! — воскликнула я. — Все!
Водитель автофургона сделал радио погромче. Вдаль понеслись призывы к изгнанию нелегальных иммигрантов.
— Ты должна держать себя в руках, — строго сказал Джейк. — Ради девочек, ради меня. Кто знает, может, ничего и не случится.
Почему-то это показалось мне еще хуже. Так мало нашлось бы свидетельств разрушительного воздействия матери на мою жизнь, что мне могло даже сойти с рук ее убийство. По большому счету, я была такой незначительной. Не это ли смирило меня? Или то, что, когда я села и Джейк принялся промокать мое лицо своей футболкой, я увидела, что водитель грузовика повернул свою машину боком, поставив ее поперек трех парковочных мест, наверное, чтобы спокойно есть свой обед, не глядя на нас. Я заметила это, а потом увидела женщину в зеркальном стекле. Себя. Я сидела на траве в заброшенном парке в Пенсильвании. Мужчина, за которым я когда-то была замужем, от которого родила детей, пытался притянуть меня к себе. Я видела деревце, сломанные грили и край шоссе за спиной.
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
Джейк немедленно отправился за водкой, и, когда он поднял подушку с бара, я увидела, что на старухофоне отчаянно моргает индикатор сообщений.
— Проиграть их?
— Да.
После сообщений от Натали, оставленных вчера, заговорила Эмили и сказала, что записала еще одно сообщение на другом моем телефоне.
«Но этот почему-то кажется более подходящим, — продолжала она. — Помни, у тебя начинается новый и волнующий жизненный период. Я позвоню попозже вечером, когда уложу детей спать».
— Половину того, что она говорит, я всегда слышу как «бу-бу-бу», — заметила я.
Джейк направился на кухню за стаканом.
Далее следовала Сара. Ее голос с обычной силой ворвался в тихий дом.
«Мам? Черт, не трогай меня, хрен собачий. Извини, мам, тут один придурок явно любит толстые задницы. Слушай, твой другой телефон занят. Я еду на Пенсильванский вокзал, чтобы сесть на электричку пораньше. Я буду где-то в полтретьего, идет? Если не сможешь меня встретить, посижу в том кошмарном „Т. Ж. И. Фрайдис“ через дорогу, если он еще там. Может, жареного сыра поем. Сдохни, козлина! Я серьезно. Извини, мам. В полтретьего, ладно? Пока».
Я зависла над баром и подождала, пока автоответчик скажет мне, в какой день и время было оставлено сообщение. Это веха времени «до», подумала я: до того, как мои дети узнают, что я убила их бабушку.
Джейк стоял в дверях столовой и пил неразбавленную водку из стакана для сока.
— Ты уже по второму кругу пошел, — напомнила я.
— Правила не в счет.
В подвале нашего дома была коробка, в которой хранились письма отца ко мне в тот период, когда мы с Джейком проводили два месяца за морем сразу после рождения Эмили. Джейк выиграл в университете туристический грант, и мы решили отправиться в самое очевидное место — Париж.
Пока он ходил по музеям или встречался с другими художниками, я бродила по улицам с Эмили в чем-то вроде центральноамериканского детского слинга на груди. Было жарко. Я чувствовала себя такой одинокой. Я выучилась заказывать сырную тарелку и пиво в одном кафе и ходить во франко-американский книжный магазин. Я проходила одни и те же пятнадцать кварталов каждый день и ни с кем не говорила, вялая от сыра и хмеля; слинг натер мне язву на плече. Светом в окошке для меня была не возможность посетить Лувр или окунуться в глубины «Ле бон марше»,[45] но письма отца, в которых он описывал свои дни, рассказывал, как дела на огороде, и что сов, возможно, две, а не одна, поскольку к первой присоединился приятель и поселился в деревьях между домом миссис Левертон и родительским.
— Итого, у нас два часа, — сказал Джейк. — Я в душ. Что ты собираешься ей сказать, Хелен?
— Пока не знаю.
— Лучше поразмысли. Сара не идиотка, и это не телефонный разговор.
— Эмили, — сказала я.
— Перезвони ей.
— Не могу.
— Перезвони, — повторил Джейк и вышел из комнаты.
Однажды, когда я была в Сиэтле, Эмили показала мне, как вынимает витамины из заводских упаковок и кладет в прелестные фарфоровые контейнеры на вращающемся подносе из вишневого дерева ручной работы посреди одного из многочисленных островков их кухни. Когда я сдуру спросила, как же дети отличают, где чьи жевательные драже, Эмили ответила, что цвету легче проникнуть в память ребенка, чем тексту, и посему Дженин знает: ее драже — в горшочке с бледно-голубой глазурью.
Эмили всю жизнь шла на шаг впереди меня. Научилась самостоятельно одеваться и завязывать шнурки, прежде чем я была готова отказаться от этих обязанностей. Она стала брать ответственность на себя, как только смогла. Если я пыталась прочитать ей рассказ или насыпать хлопьев в миску, она выхватывала «Гарольд и фиолетовый мелок»[46] или коробку хлопьев у меня из рук и вопила (чертовски властно, как мне всегда казалось): «Я сама!»
Я услышала Джейка наверху, в ванной девочек. И вспомнила, как он бросал штаны валяться на полу ванной там, где они упали. Я предвкушала звук их падения, звон пряжки ремня и карманов, полных мелочи. Когда я услышала его, взяла трубку старухофона и набрала номер Эмили.
Три долгих гудка.
Никто не говорил «алло», но я слышала дыхание в трубке.
— Дженин?
Ничего.
— Дженин, это бабушка. Мама дома?
Я услышала, как трубку уронили на стол или на пол и маленькие ножки потопали прочь.
— Алло?
Я подождала, на мой взгляд, вполне разумное время.
— Алло? — повторила я, на этот раз громче.
Над моей головой гудела вода в трубах. Джейк принимал душ. Я заметила, что он не убрал бутылку водки. Вспомнилось, как четыре года назад я нашла мать на полу бельевого шкафа, где она лежала, свернувшись клубком, хотя я искала и звала ее по всему дому.
— Что ты делаешь? — спросила я.
— Прячусь, — ответила она.
Я вытащила ее оттуда, как животное, застрявшее под домом. На левом боку у нее была полоса плотной пыли с пола шкафа. Я похлопала мать по платью, отряхивая.
— Не бей меня! — завопила она. — Не бей меня!
И мне пришлось напомнить миссис Касл держать шкаф для белья закрытым.
45
«Ле бон марше» — парижский универмаг, один из первых и самых знаменитых универмагов в мире, основанный в 1838 г.
46
«Гарольд и фиолетовый мелок» (1955) — книга американского карикатуриста и иллюстратора Крокета Джонсона (1906–1975).