Румынские сказки

Проворнее девчонки разводит она щёлок, готовит всё для купания и, зная толк в повивальном деле, обмывает как следует поросёнка, хорошенько смазывает маслом из коптилки, за нос его тянет, щекочет, чтобы от дурного глаза заговорить. Щетинку потом расчесала и так за ним ухаживать стала, что через день-другой и вовсе его выходила. На очистках, на отрубях стал поросёнок здороветь и расти не по дням, а по часам, так что глядеть любо-дорого. А баба не знала куда деваться на радостях, что такой у неё сынок — пригожий, упитанный, как огурчик свежий. Хоть бы весь свет говорил, что некрасив он и озорной, она одно заладила: мол, другого такого нет и быть не может! Одну только обиду носила баба на сердце — что не может сынок назвать их отцом-матерью.

Собрался однажды дед в город купить кой-чего.

— Старче, — говорит баба, — не забудь стручков сладких для мальчика купить, очень уж он их любит, малышенька наш.

— Ладно, старуха, — отвечает дед, а сам думает: «Леший его возьми, рыло свинячье, житья от него не стало. На себя хлеба и соли не хватает, а тут откармливай его сластями… Лучше уйти куда глаза глядят, чем старухе во всём потакать!»

Отправился дед в город, всё купил что хотел, вернулся домой, а баба спрашивает:

— Ну, старче, что в городе слышно?

— Да что слышно, старуха, не больно хорошо: хочет царь дочь свою замуж выдать.

— И что же в этом, старче, дурного?

— Погоди маленько, старуха, не об этом одном речь. От того, что услышал я, волосы дыбом на голове встали. Думаю, когда тебе всё как есть расскажу, тоже дрожмя задрожишь!

— В чём же дело-то, старче? Ишь беда какая!

— Да ты слушай, старуха! Послал царь по всему свету гонцов: кто от своего дома до царского дворца золотой мост проложит, самоцветами вымощенный, по обеим сторонам деревьями обсаженный, на которых бы всевозможные птицы распевали, каких больше нигде на свете нету, тому он дочь свою в жёны отдаст да ещё полцарства в придачу. А тому, кто осмелится руки царевниной просить, а моста такого, как велено, сделать не сможет, — на месте голову рубить будут. И как слышно, немало королевичей и царевичей невесть откуда понаехало, но ни один с тем не справился; и никому от царя пощады не было, всех казнить велел. Плачет народ от жалости к ним! Что ж ты на это, старуха, скажешь? Добрые разве это вести? Да ещё говорят, и сам-то царь заболел с огорчения!

— Ох, старче, ох! Болезни-то царские нашего здоровья здоровей! А вот королевичей и царевичей жалко мне; сердце разрывается, когда подумаю, как мучаются и горюют матери ихние! Хорошо, что наш сынок говорить не умеет и до всех этих страхов ему и дела нет.

— Это, конечно, неплохо, баба. Но ещё лучше тому, чей сын тот мост построит и царскую дочку в жёны получит: уж он-то с нуждой распрощается и славу большую добудет.

Пока старики меж собой толковали, поросёнок лежал на подстилке под печкой, задрав рыльце кверху и не сводил с них глаз; слушал и только пофыркивал. Посудачили они ещё, как вдруг из-под печки доносится:

— Отец, мать, я мост сделаю…

Баба от радости языка лишилась. А дед подумал, что это нечистая сила, испугался и стал оглядываться — ищет, откуда тот голос. Никого не увидев, пришёл он немножко в себя, а свинёнок снова кричит:

— Не бойся, отец, это я… Успокой мать и ступай к царю, скажи, что я ему мост сделаю.

— А сумеешь ли сделать, дитятко милое? — пролепетал дед.

— Положись на меня, отец. Ступай и скажи царю, как я тебе велел.

Старуха, очнувшись, стала сынка целовать, уговаривать:

— Сыночек, милый, родной! Не лезь под топор! На кого ты нас покинешь? Останемся мы одни средь чужих людей, с разбитым сердцем, без опоры на старости лет.

— Не печалься, мать, не тревожься нисколечко. Коли будем живы и не помрём, увидишь, кто я таков.

Что было старику делать? Расчесал он бороду, волосок к волоску, посох свой стариковский взял и пошёл. Как прибыл в город, не мешкая во дворец явился. Один из стражников, увидев его, спрашивает:

— Чего тебе, дед, надобно?

— Да вот, дело у меня к царю. Сын мой берётся мост ему соорудить.

Стражник, зная царское повеление, без долгих слов доставляет деда к царю. Спрашивает тот старика:

— Зачем, дед, ко мне пожаловал?

— Долгие годы жить тебе в счастье, великий и пресветлый государь! Сын мой прослышал, что дочка у тебя на выданье, вот и отправил меня к твоему царскому величеству доложить, что может он тот мост соорудить.

— Если может, пусть делает, дед. Достанется ему тогда дочь моя и полцарства в придачу. А не сможет, пускай на себя пеняет… Слыхал ведь, что с другими сталось, познатнее его? Так вот, если с руки тебе, то ступай, приводи сына. А нет, уходи подобру-поздорову, дурь из головы выкинь.

Выслушал дед слова царские, поклонился до земли и пошёл домой к сыну. Поведал ему всё, что сказал царь. Обрадовался поросёнок, стал играть и резвиться, под лаицами бегать, рыльцем горшок-другой перевернул, говорит:

— Пойдём, отец, я царю покажусь!

Заохала баба, запричитала:

— Видно, нет у меня счастья в жизни! Столько натерпелась пока сына вырастила, выходила. А теперь? Чует моё сердце, что лишусь я его.

И со страху и горя чувств лишилась.

А старик, не долго думая, шапку на уши нахлобучил, взял свой посох и говорит:

— Пойдём, сынок, матери невестку добудем!

Поросёнок на радостях снова под лаицами пробежался и за дедом следом. Бежит, хрюкает, землю нюхает и роет, свинья-свиньёй. Добрались они до дворцовых ворот, а стражники, как завидели их, меж собой переглядываются, со смеху покатываются.

— Это что же такое, дед? — спрашивает один из них.

— А это сынок мой, что берётся для царя мост соорудить.

— Господи-боже, — говорит один из стражников, постарше, — не горазд же ты, старик, умом. Или жизнь тебе надоела?

— Да уж что суждено человеку, то на лбу у него написано. Двум смертям не бывать, одной не миновать.

— Ты, старик, видать, беды себе ищешь днём с огнём, — говорят стражники.

— До этого вам дела нет, — ответил дед. — Держите-ка лучше язык за зубами и царю о нас доложите.

Снова переглянулись стражники между собой, пожали плечами, а один отправился к царю доложить о старике и его поросёнке. Вызывает их царь к себе. Дед, как вошёл, в ноги поклонился, смирнёхонько стал у двери. А поросёнок по коврам затрусил, хрюкает, весь дом обнюхивает.

Стало царю от такой дерзости вроде бы смешно, но тут же разгневался он и сказал:

— Ладно, дед, когда пришёл ты в тот раз, вроде был в своём уме, а теперь, видать, совсем рехнулся, свиней сюда приводишь. Кто, скажи, тебя надоумил над самим царём шутки шутить?

— Упаси господь, великий государь, и подумать мне, старику, об этаком! Уж ты не прогневайся, великий государь, но только это сынок мой, который, ежели помнить изволишь, прислал меня намедни к тебе.

— Уже не он ли мне мост построит?

— Так мы надеемся, великий государь.

— Тогда бери свинью свою и вон отсюда! А если до завтрашнего утра мост не будет готов, то быть твоей голове там, где сейчас твои пятки. Понял?

— Милостив бог, великий государь. Зато ежели выполним повеление твоё, государь, то уж не прогневайся, дочь свою шли к нам домой.

С этими словами поклонился старик низко, забрал поросёнка и пошёл домой. А к нему несколько солдат приставили, ибо повелел царь взять его под стражу до утра, разузнать, как да что?.. Потому что смех, да толки, да расспросы пошли по дворцу и повсюду про такое неслыханное охальство.

К вечеру явился дед с поросёнком домой, а старуха так и затряслась со страху, заохала, застонала:

— Ой, старче, старче, что за беду ты мне в дом привёл?! Солдат мне тут не хватало!

— Ты ещё смеешь шуметь, старуха? Твоих это рук дело. Послушался я глупой твоей головы, пошёл по оврагам приёмыша тебе добывать. Вот и в беду попали! Потому не я привёл солдат, а они меня привели. И голове моей, видать, лишь до утра суждено на плечах быть.