Страница 111 из 115
Молился он часто и пламенно, горячо прося у Бога помощи. И вот,
после одной из таких горячих молитв, ночью, мальчика вдруг точно
потрясло всего, "точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся
ум в голове", "легко и радостно так стало на душе": ему ясно
представился учитель того дня, его урок, он вспомнил даже, о чем
и что он говорил. Чуть засветлело, он вскочил с постели, схватил
книги - и о, счастие! Он стал читать гораздо лучше, стал хорошо
понимать все и запоминать прочитанное.
С той поры отрок Иоанн стал отлично учиться: одним из
первых окончил училище, первым окончил Архангельскую духовную
семинарию и был принят на казенный счет в С.-Петербургскую
Духовную Академию.
Еще учась в семинарии, он лишился нежно любимого им отца.
Как любящий и заботливый сын, Иоанн хотел было прямо из
семинарии искать себе место диакона или псаломщика, чтобы
содержать оставшуюся без средств к существованию старушку-мать.
Но она не пожелала, чтобы сын из-за нее лишился высшего
духовного образования, и настояла на его поступлении в академию.
Поступив в академию, молодой студент не оставил свою мать
без попечения: он выхлопотал себе в академическом правлении
канцелярскую работу и весь получавшийся им скудный заработок
полностью отсылал матери.
Андреевский собор в г.Кронштадте.
Учась в академии, Иоанн первоначально склонялся посвятить
себя миссионерской работе среди дикарей Сибири и Северной
Америки. Но Промыслу Божию угодно было призвать его к иного рода
пастырской деятельности. Размышляя однажды о предстоящем ему
служении Церкви Христовой во время уединенной прогулки по
академическому саду, он, вернувшись домой, заснул и во сне
увидел себя священником, служащим в Кронштадтском Андреевском
соборе, в котором в действительности он никогда еще не был. Он
принял это за указание свыше. Скоро сон сбылся с буквальной
точностью. В 1855 году, когда Иоанн Сергиев окончил курс
академии со степенью кандидата богословия, ему предложено было
вступить в брак с дочерью протоиерея Кронштадтского Андреевского
собора К. Несвитского Елисаветою и принять сан священника для
служения в том же соборе. Вспомнив свой сон, он принял это
предложение.
12 декабря 1855 года совершилось его посвящение в
священника. Когда он впервые вошел в Кронштадтский Андреевский
собор, он остановился почти в ужасе на его пороге: это был
именно тот храм, который задолго до того представлялся ему в его
детских видениях. Вся остальная жизнь о. Иоанна и его пастырская
деятельность протекала в Кронштадте, почему многие забывали даже
его фамилию "Сергиев" и называли его "Кронштадтский", да и сам
он нередко так подписывался.
Брак о. Иоанна, который требовался обычаями нашей Церкви
для иерея, проходящего свое служение в миру, был только
фиктивный, нужный ему для прикрытия его самоотверженных
пастырских подвигов: в действительности он жил с женой, как брат
с сестрой. "Счастливых семей, Лиза, и без нас много. А мы с
тобою давай посвятим себя на служение Богу", - так сказал он
своей жене в первый же день своей брачной жизни, до конца дней
своих оставаясь чистым девственником.
Хотя однажды о. Иоанн и говорил, что он не ведет
аскетической жизни, но это, конечно, сказано было им лишь по
глубокому смирению. В действительности, тщательно скрывая от
людей свое подвижничество, о. Иоанн быль величайшим аскетом. В
основе его аскетического подвига лежала непрестанная молитва и
пост. Его замечательный дневник "Моя Жизнь во Христе" ярко
свидетельствует об этой его аскетической борьбе с греховными
помыслами, этой "невидимой брани", которую заповедуют всем
истинным христианам древние великие отцы-подвижники. Строгого
поста, как душевного, так и телесного, требовало естественно от
него и ежедневное совершение Божественной литургии, которое он
поставил себе за правило.
При первом же знакомстве с своей паствой о. Иоанн увидел,
что здесь ему предстоит не меньшее поле для самоотверженной и
плодотворной пастырской деятельности, нежели в далеких языческих
странах. Безверие, иноверие и сектантство, не говоря уже о
полном религиозном индифферентизме, процветали тут. Кронштадт
был местом административной высылки из столицы разных порочных
людей. Кроме того, там много было чернорабочих, работавших
главным образом в порту. Все они ютились, по большей части, в
жалких лачугах и землянках, попрошайничали и пьянствовали.
Городские жители немало терпели от этих морально опустившихся
людей, получивших название "посадских". Ночью не всегда
безопасно было пройти по улицам, ибо был риск подвергнуться
нападению грабителей.
Вот на этих-то, казалось, нравственно погибших людей,
презираемых всеми, и обратил свое внимание исполненный духа
подлинной Христовой любви наш великий пастырь. Среди них-то он и
начал дивный подвиг своего самоотверженного пастырского делания.
Ежедневно стал он бывать в их убогих жилищах, беседовал, утешал,
ухаживал за больными и помогал им материально, раздавая все, что
имел, нередко возвращаясь домой раздетым и даже без сапог. Эти
кронштадтские "босяки", "подонки общества", которых о. Иоанн
силою своей сострадательной пастырской любви опять делал людьми,
возвращая им утраченный ими было человеческий образ, первыми
"открыли" святость о. Иоанна. И это "открытие" очень быстро
восприняла затем вся верующая народная Россия.
Необыкновенно трогательно рассказывает об одном из таких
случаев духовного возрождения благодаря о. Иоанну один
ремесленник: "Мне было тогда годов 22-23. Теперь я старик, а
помню хорошо, как видел в первый раз батюшку. У меня была семья,
двое детишек. Я работал и пьянствовал. Семья голодала. Жена
потихоньку по миру сбирала. Жили в дрянной конурке. Прихожу раз
не очень пьяный. Вижу, какой-то молодой батюшка сидит, на руках
сынишку держит и что-то ему говорит ласково. Ребенок серьезно
слушает. Мне все кажется, батюшка был, как Христос на картинке
"Благословение детей". Я было ругаться хотел: вот, мол,
шляются... да глаза батюшки ласковые и серьезные меня
остановили: стыдно стало... Опустил я глаза, а он смотрит- прямо
в душу смотрит. Начал говорить. Не смею передать все, что он
говорил. Говорил про то, что у меня в каморке рай, потому что
где дети, там всегда и тепло и хорошо, и о том, что не нужно
этот рай менять на чад кабацкий. Не винил он меня, нет, все
оправдывал, только мне было не до оправдания. Ушел он, я сижу и
молчу... Не плачу, хотя на душе так, как перед слезами. Жена
смотрит... И вот с тех пор я человеком стал..."
Такой необычный пастырский подвиг молодого пастыря стал
вызывать нарекания и даже нападки на него со всех сторон. Многие
долго не признавали искренности его настроения, глумились над
ним, клеветали на него устно и печатно, называли его юродивым.
Одно время епархиальное начальство воспретило даже выдавать ему
на руки жалование, так как он, получив его в свои руки, все до
последней копейки раздавал нищим, вызывало его для объяснений.