Страница 93 из 96
В Инте у нее был платонический поклонник, Лев Юлианович Козинцев -"первый в ОРСе элегант", как написано было в орсовской стенгазете. Невысокий, сухонький, он носил галстук-бабочку, курил трубку и при ходьбе опирался на красивую трость. Давным-давно отсидев срок, он добровольно остался на Инте --а ведь была у него родня в местах поуютнее: в Москве -сестра Люба, жена Ильи Эренбурга, в Ленинграде -- кузен Гриша, режиссер Григорий Козинцев. Был он немолод, успел до революции побыть в земгусарах (что это за гусары, никто мне толком не объяснил). В Инте Левушка Козинцев и умер -- но до самой смерти гусарствовал, помогал Лариссе деньгами из своей крохотной пенсии.
Вернемся к интинским свадьбам. В бухгалтерии работал со мной тихий лысоватый украинец Павел Моисеевич Бойко. В пору борьбы с космополитами отчество доставляло ему неприятности: так, опер в лагере был уверен, что Бойко еврей и не давал ему ходу. (Александра Исаевича тоже ведь пытались объявить Солженицером). Павел Моисеевич женился на такой же, как он, вечной поселенке, которая еще в лагере родила от него ребенка. Теперь надо было этого ребенка забрать из детдома.
Адрес они знали -- Сыктывкар. Списались с детдомовским начальством, те ответили: пожалуйста. Раз сами не можете приехать, мальчика привезет наш работник. Но дорогу придется оплатить.
Родители с радостью согласились, и воспитатель привез им пятилетнего сынишку --худенького, бледного. А главное -- очень неразговорчивого. Папа с мамой пытались его разговорить -- бесполезно; молчал как рыбка. Тогда Павел Моисеевич строго сказал:
-- Сын, если ты не будешь с нами разговаривать, дядя увезет тебя обратно.
Тут малый завопил так, что все испугались. Полчаса рыдал, пока не понял: это шутка, никто его не отдаст в детдом.
Со временем мальчонка оттаял, стал разговаривать. Про детдом рассказывал интересные вещи.
-- Ты получил подарок, который мы послали ко дню рождения?
-- Не. Тетя Зина сказала, что у меня нет дня рождения.
Про ту же тетю пацан сообщил и такое:
-- У нас был мальчик немец. Тетя Зина сказала что он фашист, он наших солдат в прорубь кидал. Мы его били.
Другого зачатого в лагере ребенка привезла к Жене Высоцкому его каргопольская любовь Оксана. Была она казачка и после лагеря вернулась в родные края. Там и растила дочь Наташку, оттуда и слала Жене письма и посылки -- сначала в Каргопольлаг, потом в Минлаг.
Еще в зоне Женя показывал нам фотографию Оксаны: умное грустное лицо, надо лбом -- венчиком уложенная коса. А рядом -- хорошенькая большеглазая малышка... Как только Женя освободился, выписал их к себе.
Оксана рассказывала: отправлять Жене посылки она ходила вместе с трехлетней Наташкой -- оставить было не с кем. И однажды, протянув ручонки к портрету Усатого, девочка заорала на всю почту:
-- Дед, отдай папу!!!
Мать схватила ее в охапку и выскочила на улицу. Ей казалось: сейчас догонят, арестуют -- что будет с маленькой?.. Обошлось.
Третьей любовью Оксаны, после мужа и дочери, были книги. Она и сама писала что-то, но стеснялась показать. К Жениным друзьям она относилась замечательно, была приветлива и гостеприимна. Ну, и хозяйка была прекрасная.
Наташка оказалась очень симпатичным ребенком. Рисовала, сочиняла стихи. Мы с Юликом тоже написали для нее стишок, что-то вроде:
Юлик и Валерик оба старички,
С длинными носами, на носах -- очки.
Кто же их не знает, канцелярских крыс?
Юлик лысоватый, а Валерик лыс.
Прошло несколько лет и идиллия кончилась -- идиллии, как правило, плохо кончаются. Оксана, любившая Женю преданно и страстно, мучила его ревностью -- не сказать, что необоснованной. И в конце концов они расстались. А из Наташки -- ей сейчас за сорок -- получилось не совсем то, чего ожидали... Раз уж я забежал далеко вперед, расскажу, что и судьба самого Жени сложилась не так, как он планировал -- и совсем не так, как заслуживал. Я уже писал -ему бы, с его талантами, министром быть! Евгений Иванович знал себе цену. Для пользы дела вступил в партию, женился на "представительнице коренной национальности") в Инте говорили -- комячке), но своим для местной советской элиты все равно не стал, как не становятся своими эмигранты. Высот не достиг. Переехал с новой женой в Сыктывкар; нас с ней не знакомил -- то ли стеснялся ее, то ли боялся. Там в Сыктывкаре и умер -- начальником какой-то незначительной службы незначительного министерства.
Но пока он оставался в Инте, казалось: впереди лестница в небо!
В 64-м году мы приехали в Инту снимать "Жили-были старик со старухой". Женя Высоцкий в то время работал заместителем предгорисполкома. Но председатель, коми, был фигурой чисто декоративной -- вроде деревянной богини на носу корабля. А на капитанском мостике стоял Женя, он был фактически мэром города. Какую жизнь он устроил съемочной группе -- не пером описать! Задержал заселение только что построенного дома и один подъезд -все четыре этажа -- отдал нам. Гриша Чухрай жил в трехкомнатной квартире, все звезды -- в двухкомнатных. Понадобились режиссеру олени -- Женя слетал на вертолете к оленеводам, уговорил изменить маршрут, и многотысячное стадо пригнали к окраине города. Чем мы могли отблагодарить? Сняли на сэкономленной пленке документальный фильм об Инте, подарили городским властям. Но слегка облажались: в финальных кадрах была женщина, только что родившая ребеночка, и голос за кадром торжественно обещал, что этот мальчик увидит небывалый расцвет Инты. А мальчик оказался девочкой.
Воспоминание об этом нашем конфузе относится к шестьдесят четвертому году. А за восемь лет до того, в пятьдесят шестом, о работе в кино мы могли только мечтать. И мечтали. А работали на прежних должностях: Юлий нормировщиком ОРСа, я бухгалтером ОТС -- отдела технического снабжения. По ночам мы писали "Левшу", а когда дописали, стали придумывать следующий сценарий.
Утром не хотелось вставать. Я валялся до последней минуты, потом вскакивал, натягивал комбинезон и рысью мчался на службу. Пробегая мимо базарчика, покупал у теток два яйца и глотал их сырыми у себя за столом -под аккомпанемент звонка, призывавшего приступить к работе. "Действовал на грани фола", но начальство относилось к этому снисходительно. Начальством была Вера Гавриловна Рысенко, миловидная женщина и очень неординарный человек. Муж ее, мрачный сутулый майор (или подполковник?), Рысь-самец, как мы его называли между собой, был начальником оперчекотдела, по-моему. Брат, долговязый обалдуй -- надзирателем на нашем ОЛПе. Эти двое на вчерашних зеков и не смотрели. А Вера Гавриловна не делила население Инты на чистых и нечистых, хотя состояла в партии и даже была парторгом. Нам с Юликом она явно симпатизировала -- ему, пожалуй, больше, чем мне. И когда после ХХ-го съезда на партсобраниях читали знаменитый доклад Хрущева, она под косыми взглядами своих партай-геноссен провела нас обоих в зал, усадила рядом с собой и мы собственными ушами услышали, каким злодеем оказался покойный Иосиф Виссарионович.
XXII. БРОСОК НА ЮГ
Вскоре после ХХ-го съезда нам объявили -- опять-таки под расписку, -что побег с вечного поселения теперь котируется не в двенадцать лет каторги, а в три года тюремного заключения. Подешевело.
Гулаг без боя не сдавал позиции, но прежнего страха перед ним уже не было. И мы с Юликом решились на побег. Точней сказать, не убежать мы решили, а как бы, сбегать на недельку в Москву и вернуться.
Как я уже писал, два раза в месяц мы обязаны были являться к спецкоменданту на отметку. Отметившись в начале месяца, мы взяли отпуск и попросили Шварца купить нам билеты в мягкий вагон; в мягкий -- не из любви к комфорту, а из соображений безопасности. На северном отрезке дороги, примерно, до Котласа, поезда усиленно проверялись -- нет ли беглецов. Наш расчет был на то, что мягкий вагон особенно дотошно проверять не станут: в мягких ездила солидная публика. И действительно, кроме нас в купе оказался какойто важный железнодорожный чин и пьяненький полковник внутренних войск. Полковник всю дорогу спал на верхней полке, путеец перебирал служебные бумаги, а мы с Юликом читали, нацепив полосатые пижамы, купленные специально для этой поездки: в таких пижамах путешествовали в те годы все советские чиновники. Шляпы на столике и очки на носах тоже работали на образ.