Пляска смерти

— Тебе нужна женщина в организации, Огги. Одни мужики… это несколько тебя ограничивает.

— Хочешь сказать, мне не хватает женского подхода?

— Да, и здесь нет ни одной женщины из линии Белль, что согласилась бы поехать просто в качестве твоей шлюхи. Мы им пообещали, что у них у всех будет выбор.

— Это что, я должен буду за ними ухаживать?

— Именно так, — кивнула я.

— И Жан-Клод на это согласился? — спросил Октавий.

Я кивнула:

— Он дал слово, что никто не будет принужден к сексу против воли.

— Ох, — сказал Огги — и рассмеялся. — Ухаживать… я же уже сотню лет этого не делал. Интересно, помню ли еще.

— Мастер города, — произнес Октавий, — не обязан ухаживать. Он отдает приказы.

— Для такого подхода ты выбрал не тот город, — сказала я.

— Ты в этом так уверена?

— Абсолютно.

— Попробуй Хэвена, — сказал Огги. — Если он тебе не понравится, мне придется посылать домой за менее доминантной заменой.

Я посмотрела на стоящего передо мной высокого мужчину. Он смотрел на меня со спокойной улыбкой, а я ему не верила. Эта физиономия была его версией коповской маски. Способ спрятать что угодно.

Хэвен грациозно опустился на колени и оказался ненамного ниже меня. Я мысленно добавила к его росту по крайней мере дюйм. Он засмеялся — веселым смехом, с виду таким искренним.

— Видела бы ты свое лицо — сколько подозрительности! Я всего лишь подумал, что так ты сможешь выбрать — запястье или шея. Если бы я стоял, тебе бы до шеи не дотянуться.

Вполне разумно, так почему же мне оно так не понравилось? Не было другого ответа, кроме того, который возник у меня, как только я его увидела. В такой близости от него включалась та примитивная часть мозга, которая сохраняет тебе жизнь, если с ней не спорить. Коснуться его — это чем-то опасно, но чем? С этой примитивной частью мозга трудность в том, что она не уговаривает, не объясняет — она просто чует. Можно ведь просто прикоснуться к нему, потом отказаться. Он себе уедет в Чикаго, все довольны.

Я потянулась к его руке, он ее мне дал. Я подумала, будет ли такой же удар энергии, как с Пирсом, но это оказалась всего лишь теплая рука. Очень пассивно лежащая в моей, но, когда я отодвинула рукав пиджака, под ним оказался рукав рубашки с настоящими запонками.

— Черт!

— Тебе не нравятся запонки?

Я посмотрела на него недовольно:

— Это такая возня — их расстегивать…

Он снова улыбнулся мне, но на этот раз глаза не были так же нейтрально-приветливы. В них сверкнул холод — и почему-то мне от этого стало проще. Люблю правду… почти всегда.

— А отчего ты улыбнулась? — спросил он с едва заметной неуверенностью. Уже приятно.

— Так просто.

Я провела рукой по его щеке, повернула ему голову, выставляя линию шеи над воротником рубашки, наклонилась к нему, опираясь одной рукой на плечо для равновесия, другой прикасаясь к щеке. Шея — это куда интимнее запястья.

Я хотела всего лишь приложиться губами к шее, но, когда вдохнула запах его кожи, все мои добрые намерения разлетелись. Так тепло от него пахло, так неимоверно тепло…

Я прильнула лицом к этой теплой, гладкой линии так близко, что дуновение мысли могло бы вызвать контакт моих губ с его кожей, но я не коснулась его, только вдохнула его запах. Теплый, с едва заметным оттенком какого-то одеколона, мыла, и под всем этим — запах его тела. Человеческий запах, а еще глубже, где мое дыхание горячей струей отражалось от него, мускусная струйка кошачьего запаха. Чище, не такого острого, как запах леопарда. Но именно что кошачьего. Не волк, не собака. Я вдыхала аромат льва, поднимающийся от шкуры, будто его вызывало мое дыхание.

Руки скользнули вниз к его спине, по плечам, я обернулась вокруг него. До сих пор он вел себя прилично, держа руки по швам, но сейчас потянулся ко мне, обнял меня силой этих рук, пальцев, вминая их в меня через ткань одежды.

— О Господи! — услышала я его шепот.

Нежнейшим поцелуем — легким как перышко — я приложилась к этой горячей, гладкой коже, но этого было мало. То, чего я хотела, я ощущала как запах под этой поверхностью. Запах крови, сладкий, металлический, и я лизнула эту шею, лизнула теплый, прыгающий, живой пульс. Хэвен вздрогнул в кольце моих рук.

Чей-то голос донесся до меня:

— Анита, Анита, не надо!

Я не знала, чей это голос, и не понимала, о чем это он. Мне нужно было ощутить вкус этого пульса, его биение у меня между зубами, чтобы он вырвался, обжег мне рот.

Перед глазами у меня возникло запястье, пахнущее леопардом. Мика звал меня обратно с той зыбкой грани, где я качалась.

— Анита, Анита, что ты делаешь?

Я не отплелась от тела Хэвена, только подняла лицо к Мике.

— Пробую его.

Голос был хриплый, чужой.

— Отпусти его, Анита.

Я покачала головой, ощутила твердые уверенные пальцы Хэвена, будто когти входили в меня, и мне хотелось этого.

Подошел Грэхем, просунул руку между мной и трепещущим леденцом пульса, запястьем ко мне. Но мускусный запах волка — не то, чего мне хотелось.

Следующим был Натэниел, тоже вложивший руку между мной и шеей Хэвена. От него пахло ванилью, но мне сегодня хотелось другого аромата. Я мотнула головой:

— Нет.

— Что-то здесь не так, Анита. Ты должна остановиться.

Я снова мотнула головой, волосы мои заметались вокруг лица стоявшего на коленях Хэвена, и от этого ощущения он застонал низко и глухо. Услышав этот звук, я оттолкнула Натэниела и приложилась губами к дрожи львиного пульса, нет, не в поцелуе — слишком широко раскрыв рот. Челюсть напряглась, готовясь впиться, и тут одновременно случилось два события: кто-то ухватил меня за волосы, и чья-то незнакомая рука вдруг возникла у меня перед лицом.

Голос, уже переходящий в рычание, сказал надо мной:

— Если ты хочешь льва, то вот я.

Я почувствовала, как мне задирают голову, проследила этот запах, уходящий вверх. Надо мной стоял Джозеф с гривой золотых волос, и глаза его уже горели чистейшим львиным янтарем.

Мужчина у моих ног крепче обхватил меня, уже не разминая меня пальцами, а просто хватаясь.

— Нет! — сказал Хэвен. — Нет, она моя, моя!

— Не твоя, — прорычал Джозеф.

Он поднимал руку вверх, и мое тело шло за линией его руки. Не Хэвена я хотела, а льва. Любого? Быть может. Не кого-то конкретного я искала, я искала аромат.

Хэвен неуловимо быстрым движением поднялся с пола. Только что Джозеф был здесь, и в следующий миг они оказались в другом конце зала, сквозь шторы влетев в каменную стену.

Шторы посыпались каскадом, и половина «стены» гостиной оказалась сорвана. За ней открылся голый камень и освещенный факелами коридор.

Вбежали охранники, пытаясь их разнять. Я осталась стоять и таращиться, не очень понимая, что произошло или почему. Джозеф меня спас от чего-то, чего-то такого…

Резкий, громкий звук рвущейся ткани. Из сорванных штор вылетел Хэвен, прокатился по полу до штор другой стены. Они повалились на него сверху, но встать он не пытался — так и остался лежать, выступая выпуклостью под рухнувшей каскадом тканью.

Из кучи белой с золотом материи поднялся Джозеф в полуразорванной рубашке. Руки его были уже наполовину с когтями, а лицо стало терять человеческую форму, будто мягкая глина. Волосы удлинились, образовав золотое гало гривы.

Огги наступил на край упавшей шторы, и голос его разнесся по комнате шепотом великана: тихий, вкрадчивый и громоподобный.

— Лев, здесь хозяин я, а не ты.

Джозеф зарычал на него, скаля длинные грозные зубы, так низко, что даже слова разобрать было трудно.

— Я — Рекс прайда Сент-Луиса. Я был приглашен видеть львов, привезенных тобою, и я нашел их непригодными.

Октавий встал рядом с Огги, положил ему руку на спину, и уровень силы зашкалило. Как будто метафизическое землетрясение случилось, только ничто больше не шевельнулось — во всяком случае, заметное глазу. Но я покачнулась на каблуках от этого прилива. Остальные тоже обратили удивленные взгляды к Огги, но никто не был так поражен, как Джозеф.