Страница 95 из 147
Истец же, осторожно переступая через увечных, собрал в узел награбленное ими добро и, погрузив его в свой бездонный контейнер, исчез вместе с контейнером так же незаметно, как и подкрался.
Оставив коммунальных чиновников подыхать в корчах, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ принесли из-за дома ящики с тухлыми помидорами, которых там всегда было в избытке, и стали разбрасывать их в разные стороны с таким остервенением, что многие перелетали через живую изгородь и падали на улице, причем на проезжей части дороги. Живая изгородь чуть не умерла от ужаса, когда в нее полетели давно протухшие плоды, но прикинулась мертвой – и все обошлось. Прохожие на улице шарахались кто куда, и некоторых давили не успевшие притормозить на помидорах машины… только – Бог с ними, с прохожими: судьба случайных людей мало кого интересует в настоящем художественном произведении.
Понятно, что дворик и часть прилегавшей к нему улицы уже через короткое время напоминали овощную базу в Советском Союзе времен Советского Союза. Тошнотворный запах пытался повалить с ног, но под ногами пузырилось и чавкало – нет, лучше пузырилось Чавкало… так что только благородный Эдуард с неверной Кунигундэ и находили удовольствие валяться во всем этом, время от времени начиная бороться: борьба в грязи как вид состязаний интересовала их всегда. Неверная Кунигундэ часто побеждала благородного Эдуарда, потому что была женщиной.
К вечеру вокруг дома начали собираться столичные искусствоведы. Привлеченные лозунгом неверной Кунигундэ «НЕКРАСИВО ЖИТЬ НЕ ЗАПРЕТИШЬ!», они усмотрели в этом лозунге новую эстетическую платформу и прямо тут же, возле дома, сообща предались ее осмыслению.
«Эстетика безобразия… – строчил в своем блокноте наиболее прыткий, – …была открыта не сегодня, не вчера и не позавчера. Она была открыта еще нашими пещерными предками, которые, как известно сегодня, выглядели просто безобразно: немытые, покрытые шкурами диких зверей и пожирающие сырое мясо, они увековечили себя в отвратительных современному человеку скульптурах и наскальных надписях, каковые кое-кто из нас вплоть до самого последнего времени считал исполненными редкой красоты. Однако вглядимся в эти хари попристальней и зададим себе вопрос: так ли уж они в действительности прекрасны?»
Поставив вопросительный знак в конце вопросительного же предложения, пишущий распихал руками и ногами сгрудившихся вокруг него других искусствоведов, которые слово в слово беззастенчиво списывали все, что выходило из-под его бойкого пера, и тут же публиковали списанное в лучших французских журналах… растолкал их, стало быть, руками и ногами и стал писать по-датски, да еще и соблюдая принципы старой орфографии, чтобы никто уже не смог ни списать, ни понять того, что он пишет.
«Lad os saa kigge paa alle de forfaerdelige Ansigter – er de ikke grimme? Mange af dem er saa disproportionerede, at det Eneste, de kan bruges til, er at goere Boernene bange. Men spoerger vi nogle af de saa kaldte Kunsthistorikere, om ogsaa de anser Ansigterne for grimme, lyder deres Svar helt anderledes. “Ansigterne er utroligt koe
Тут некоторые из тех, на кого намекал искусствовед, почуяли недоброе, подошли к нему, сняли с него штаны и надрали ему задницу… да так, что ни на какую сидячую должность он отныне уже не годился и вынужден был найти себе работу в Мак-Доналдсе, куда его вскоре приняли на временную должность Большого Мака. Прочих искусствоведов не тронули, и они продолжали писать – самостоятельно и никуда более не заглядывая – правда, писали все остальное время уже только по-турецки.
В один прекрасный, как картина Куинджи… то есть не сказать чтобы совсем уж прекрасный, день появился среди искусствоведов некто явно не искусствовед. У него был только один глаз.
– Вы прямо как не искусствовед! – встретили его искусствоведы.
– Скажете тоже – не искусствовед, очень даже искусствовед! – воскликнул пришелец, и всем сразу стало понятно, что он нагло врет.
– А покажите список публикаций! – попросили искусствоведы.
Пришелец вынул из кармана список публикаций и потряс им в воздухе.
– Можно поближе посмотреть? – заулыбались коварными улыбками искусствоведы.
Пришелец неохотно протянул список.
Список состоял из заголовков типа «Всем и каждому», «Риму и миру», «Ни себе, ни людям», «Всем сестрам по мозгам», «Каждой твари по харе»…
– Вы о чем, собственно, пишете? – поинтересовались искусствоведы.
– Об искусстве – непонятно разве? – в свою очередь (все происходило по очереди) поинтересовался пришелец.
– А почему все заголовки – в дательном падеже? – поинтересовались искусствоведы, когда настала их очередь.
– Разве это запрещено? – дождавшись своей очереди, поинтересовался пришелец.
Так они долго по очереди интересовались разными вещами, но интерес их остался неудовлетворенным. Тогда искусствоведы раздели пришельца, внимательно изучили строение его тела, снова одели и заключили:
– У искусствоведов не такое строение тела.
– А какое? – спросил он.
– Вот такое, – сказали искусствоведы и показали ему, как должны выглядеть тела искусствоведов.
– Ничего не понятно, – сказал пришелец. – У вас у всех разное строение тела.
– Разное-то разное, – согласились искусствоведы. – Но у наших тел есть одна общая черта. Это красивые тела.
– Я бы не сказал, – осторожно заметил пришелец.
– Ну и пошел к черту! – обиделись искусствоведы и начали щеголять своими телами друг перед другом.
А пришелец стал делать то, зачем пришел. Он припал к живой изгороди, которая с возмущением отпрянула от него и громко сказала: «Пошел отсюда, противный!» Но пришелец схватил живую изгородь за что-то такое – и она, вскрикнув, умолкла: многие даже подумали, что навсегда и что пришелец убил живую изгородь насмерть. Во всяком случае, теперь он одним своим глазом мог пристально наблюдать сквозь не то живую, не то мертвую изгородь за боровшимся в грязи благородным Эдуардом, так и норовя увидеть его спину.
– Почему Вы не смотрите на мою спину? – вдавливая морду благородного Эдуарда в самую тухлую жижу, обратилась к пришельцу неверная Кунигундэ.
– Я вообще не смотрю ни на чью спину! – сказал пришелец, сделав вид, что его интересует только книга Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка», которую он тут же принялся читать. Когда ему показалось, что неверная Кунигундэ снова охвачена азартом борьбы, пришелец отбросил книгу и с новыми силами впился глазами в спину благородного Эдуарда.
– Откуда у Вас новые силы? – крикнула охваченная азартом борьбы неверная Кунигундэ. – Всего лишь миг назад, читая книгу Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка», Вы выглядели совсем измотанным…
– Так в книге я и почерпнул новые силы! – не растерялся пришелец.
– Киньте-ка тогда Вашу книгу сюда, Вы, пришелец! – распорядилась неверная Кунигундэ.
– Я лучше принесу ее, – ответил тот и полез в сад через полумертвую изгородь, теперь уже совсем не отрывая глаз от спины благородного Эдуарда.
– Что я вижу? – вскричал он приблизившись. – Это же переход Сусанны и старцев через Альпы… на его спине!
– Именно, – хватая книгу и не прекращая борьбы в грязи, ответила благородная Кунигундэ. – Мне льстит, что Вы распознали сюжет. Это я его вытатуировала!
– Прямо по… по живому? – оторопел пришелец.
– Зачем же по живому? – поддержала разговор неверная Кунигундэ. – По мертвому! Там уже было вытатуировано до фига чего! Голубка, несомая драконом… розы в колючей проволоке… адресочек с телефончиком.