Страница 20 из 147
– Лапуленька, у меня есть блат! Это ты. – Я с умеренной нежностью смотрю на него и поправляю ему воротничок пижамы, который загнулся ближе к телу.
– Тогда, если у тебя есть блат, надо его использовать. Используй меня.
– Чтобы что-то использовать, надо знать правила пользования, – скучаю я.
Тогда Лапуленька достает из верхнего кармана пижамы маленькую аккуратную бумажку и протягивает ее мне с радостной улыбкой. Я читаю вслух:
Я опускаю глаза к краю бумажки, где значится: «Отпечатано в Первой Образцовой типографии». Испытав приступ удушья, я перехожу к подробному ознакомлению с инструкцией.
«Лапуленька, психиатр бытовой (ЛПБ), предназначен для эксплуатации в жилых помещениях. ЛПБ состоит из…» – далее следует длинный перечень составных частей Лапуленьки, который я опускаю из экономии сил и средств, а также по причине прозрачности лапуленькиной структуры.
Затем идет раздел «Подготовка Лапуленьки к работе». Это важно. «Включить ЛПБ, – читаю я, – в сеть межличностных отношений. Выждать некоторое время».
– Лапуленька, – прерываюсь я, – тебя уже включили в сеть межличностных отношений. Не стриги усы! Сейчас надо выждать некоторое время.
– Выждем, – соглашается Лапуленька, психиатр бытовой, и, наконец, швыряет ножницы в угол.
Мы выжидаем минут пятнадцать-двадцать.
«Через некоторое время ЛПБ начинает действовать в режиме минимальной нагрузки».
– Лапуленька… ЛПБ, действуй в режиме минимальной нагрузки, – строго говорю я.
Лапуленька подходит к Марте и немного отрывает ее от пола. Марта, которая к этому времени уже беснуется и кричит на весь зал, что она Белоснежка и семь гномов, заметно успокаивается и начинает кричать, что она Крошечка-Хаврошечка, а это куда ближе к истине – хотя бы по двум признакам: национальному и количественному.
«Из режима минимальной нагрузки ЛПБ самостоятельно переходит в обычный режим»…
– Лапуленька, – наседаю я, – переходи давай в обычный режим.
– Не понукай меня, – делает замечание ЛПБ, – там написано, что я перехожу в обычный режим самостоятельно.
Тем не менее, в обычный режим он не переходит, продолжая держать Марту все в том же положении.
– Лапуленька! – свирепею я. – Ты будешь, наконец, переходить в обычный режим или останешься как есть? Сколько можно!
ЛПБ кладет Марту на пол и замирает.
– Что случилось? – пугаюсь я.
– Перегрузка, – отвечает Лапуленька, психиатр бытовой, становясь равнодушным вообще ко всему. – Не надо было меня понукать. Теперь тебе самому придется отвозить девушку в сумасшедший дом. Без блата. У тебя был бы блат, если бы ты правильно меня использовал и дождался, пока я перейду в обычный режим самостоятельно. Ты не дождался. Так что пеняй на себя. – И ЛПБ умолкает навеки.
Некоторое время я пеняю на себя, потом взваливаю на плечи безутешного Редингота тихонько беснующуюся Марту – и безутешный Редингот незаметно выходит из конференц-зала.
Ну что ж, читатель, – в сумасшедший дом? В крайнем случае, потом придется вернуться к началу главы – и написать все по-другому, если положение окажется совсем безнадежным. Мда-а-а, ну и проблемы…
Чудны дела мои, Господи!
Между тем, в сумасшедших домах и в самом деле никого не лечат. И, может быть, правильно делают: сумасшедшие, они такой уж народ – их лечи не лечи… Все равно беснуются, как сумасшедшие, или же тихо сидят, но опять-таки – как сумасшедшие. И сразу понятно, что они не в своем уме, а в чьем-то чужом – кто в чьем. Так там и спрашивают: – Этот вот в чьем уме?
И про Марту у Редингота спросили:
– Она у Вас в чьем уме?
– Она у меня в уме Крошечки-Хаврошечки, – с какою-то даже гордостью ответил Редингот, полагая Крошечку-Хаврошечку не самым, между прочим, глупым человеком.
– У-у… – загудел сумасшедший дом: ум Крошечки-Хаврошечки его, вроде бы, не устроил.
– А Вы бы хотели, чтобы она в чьем уме была? – Рединготу стало просто интересно.
– Ну, в чьем… У нас тут, между прочим, чтоб Вы знали, платон на платоне и платоном погоняет!
Так ответил сумасшедший дом и очень подозрительно взглянул на Редингота острым органом зрения.
– Вот и хватит с вас платонов! – Редингот поднял Марту с пола и положил на стол, где она продолжила свои тихие беснования. – А Крошечка-Хаврошечка, кстати сказать, коровке в одно ушко влезала, в другое вылезала, – добавил он.
После этого замечания сумасшедший дом заинтересовался самим Рединготом.
– Нуте-с, – сказал сумасшедший дом, – а какое же сегодня число какого месяца какого года?
– Да шут его знает, – беспечно ответил Редингот и озабоченно взглянул на Марту. – Может быть, ее уже имеет смысл препроводить в палату?
– Кого препроводить в палату – это нам решать, – сказал сумасшедший дом и, в свою очередь, предложил: – А не назвать ли Вам лучше свое имя?
– Мое имя Редингот, – сказал Редингот, – а Ваше?
– Клара Семеновна, – сказал сумасшедший дом.
– Вы женщина? – Редингот обалдело уставился на мужчину.
– Это как посмотреть, – уклонился на полметра сумасшедший дом.
Редингот посмотрел и этак и эдак, после чего грустно заметил:
– Действительно. С одной стороны, Вы симпатичный мужчина, с другой – страшненькая женщина. А Редингот – это пальто такое.
– Понятно, – сказал сумасшедший дом. – Редкая форма.
– Редкий фасон, – поправил его Редингот.
Тогда сумасшедший дом набрал номер телефона и заговорил, прикрывая трубку рукой.
– Атипичная форма шизофрении. Отождествление себя с предметом верхней одежды. Препроводить к Вам? Слушаюсь.
После разговора сумасшедший дом нажал на кнопку, и в приемный покой вошли два санитара с марлевыми повязками на лицах.
– Почему у них марлевые повязки? – спросил Редингот. – Чтобы не заразились?
– Да нет, – возразил сумасшедший дом. – Они слюной очень брызжут. От злости.
– Зачем же таких злых санитаров-то было нанимать? – покачал головой Редингот. – Кадровик у Вас, похоже, никуда не годный.
– Для предмета верхней одежды Вы слишком умны. Амплуа смените! – заорал вдруг сумасшедший дом и распорядился, повернувшись к санитарам:
– Девушку в палату номер пятнадцать, а старца…
Договорить сумасшедший дом не успел, потому что безвременно скончался.
Санитары подождали распоряжений относительно старца, но, не дождавшись, занялись девушкой, а Редингот похоронил Клару Семеновну на больничном дворе. Невесть откуда взявшиеся солдаты немедленно стали в почетный караул у могилы. Редингот не любил торжественных церемоний и отправился посмотреть, как устроили Марту.
Он заглядывал в палаты и убеждался, что сумасшедшие в массе своей здесь тихие, то есть если и беснуются, то исключительно внутри себя. Между тем Редингот давно считал, что, когда сумасшедший беснуется внутри себя, это чрезвычайно удобно: разобрав такого сумасшедшего, можно изучить его устройство и понять механизм душевной болезни.
Найдя Марту в палате, где не лечили, а только кормили двух женщин, у которых наблюдалось – особенно в ясную погоду и с близкого расстояния – так называемое размножение личности (одна считала себя семью чудесами света, другая – сорока разбойниками), Редингот тут же решил изучить устройство второй из них. Лживыми посулами заманив ее в пустую в это время суток столовую, он в полном одиночестве разобрал незнакомку на составные части, но вместо сорока разбойников обнаружил сорока двух, чему несказанно изумился и, не решившись собрать разобранную женщину обратно, в изумлении проследовал к главврачу для уточнения диагноза.
Главврача на месте не оказалось, а оказался на этом месте двойник главврача, который так и представился: «Двойник главврача». Редингот, изумившись сходству, поинтересовался, скоро ли вернется сам главврач, и тут же был поставлен в известность, что никакой главврач не главврач, а польский писатель Болеслав Прус, который усоп, оставив после себя большое литературное наследие, каковое наследники его прокутили в считанные дни и теперь влачат жалкое существование в притонах Сан-Франциско. Редингот понял, что разговаривать с усопшим главврачом не имеет большого смысла, и пошел себе восвояси, как он умел и любил, – по пути упросив помешанную на постмодернизме и считавшую себя постмодернизмом в целом и в частностях нянечку кормить Марту исключительно шоколадом. Нянечка принялась кормить ее шоколадом тут же, но Марта ела шоколад машинально и фактически не испытывая радостного чувства. Зато испытывая безрадостное, и это было чувство мести. Оно становилось все более и более яростным… скоро Марта не смогла ему сопротивляться и сказала: