Страница 121 из 147
А между тем поздравлять его, вне всякого сомнения, надо. Во-первых, родителей с рождением детей всегда поздравляют (вне зависимости от того, кем становятся дети потом), во-вторых, можно ли не приветствовать на страницах настоящего художественного произведения такую любовь – любовь, не знающую границ между главами? Ибо только о любви и говорю я сейчас – о любви между мужчиной и женщиной, которая одна имеет право на существование, поскольку она одна кончается рождением детей. А какая же любовь – без детей? Если партнеры внутренне чужды друг другу, если постель, которую они делят, напоминает поле боя с окопом посередине, и если с обеих сторон этого окопа не слышно ничего, кроме грязных ругательств и проклятий, – тогда, в какую бы беззастенчивую близость партнеры ни вступили, детей им не видать как своих ушей.
А то вот еще многие считают, будто однополая взаимность – это тоже любовь. Однако какая же она, извините, любовь, когда от нее детей не бывает? Сколько находящиеся в отношениях однополой взаимности ни лезут из кожи вон, стараясь доказать всему миру, что и между ними возможна любовь той же силы, как между мужчиной и женщиной, они постоянно терпят фиаско, ибо главного доказательства любви – детей – предъявить не могут. И когда им говорят: «Вот вы тут очень много говорите о силе вашей любви. Однако, если она и впрямь настолько сильна, – где же дети?» – им остается лишь опустить бесстыжие глаза и скорбно признаться: «Увы, детей у нас никак не получается». Тогда все со смехом начинают показывать на них пальцами и кричать: «Вы только взгляните на этих двух представителей однополой взаимности: они возомнили, будто могут любить так же сильно, как и мы. А того не понимают, что мужчина и женщина – это две половинки единого целого!» Тут представители однополой взаимности начинают с ужасом вглядываться друг в друга и видят, что никакие они не две половинки единого целого, а совсем даже наоборот – два безобразных целых. И, испытав приступ отвращения друг к другу, разбегаются в совершенно разные стороны, раз и навсегда поняв бессмысленность и бесплодность своего противного человеческой натуре мезальянса.
Но – спокойно, мой читатель! В настоящем художественном произведении ничего подобного случиться, конечно же, не может. Автору претила бы и сама мысль выписывать, например, разгорающуюся страсть Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, к Ближнему или становящееся все более явным влечение Ядрени Фени к Кузькиной матери… ни к чему все это, мой читатель! Нам ли с тобой идти на поводу у модных литературных веяний, уподобляясь тем мужчинам, которые со знанием дела описывают безрадостную жизнь лесбиянок, и тем женщинам, которые поднаторели на жалостливых рассказах о гомосексуалистах? Зачем, о мой читатель, тебе и мне выносить их сор из нашей избы? Ведь в настоящем художественном произведении что самое привлекательное? Самое привлекательное в нем – целомудрие, которое просто хлещет водопадом с безыскусных этих страниц. Впрочем, целомудрие, конечно, есть отнюдь не единственное достоинство настоящего художественного произведения – не понаслышке знакомы автору и приступы любви невиданной силы: как приступ, только что продемонстрированный на примере Деткин-Вклеткина. Любви, именно и нашедшей свое неоспоримое доказательство в появлении на свет вышеназванного плода – нежданно-негаданно сорвавшегося наземь с благоуханного древа!
А потому от всей души поздравим Деткин-Вклеткина – и вместе с ним ту, чьего имени мы с тобой, о мой читатель, не назовем! Впрочем… вот как интересно получается: мы этого имени кому не назовем? Явно ведь не Деткин-Вклеткину: он-то точно знает, что любит только одну женщину – и никого другого, а значит, никто другой (во всяком случае, в этом произведении!) от него родить не должен. И уж тем паче – не Марте, которая (как мы знаем из предшествующей главы) давно родила, так что скрывать сей факт от нее самой уже поздно. Поздновато скрывать его и от других действующих лиц и их исполнителей… типа Редингота или Кунигундэ, которым болтливый автор настоящего художественного произведения даже представил вышеозначенный плод по имени (даже по двум именам: Татьяна и Ольга). Но все равно… что бы там ни было, а имени матери мы не назовем – имеем полное право! Имени не назовем, а обладательницу имени – вместе с Деткин-Вклеткиным, как сказано, – поздравим: поздравляем, дескать, вас обоих – так держать!
Ну, и… бросив мать с ребенком, пойдем дальше – куда шли, уже без остановок. А придем внезапно… опять, получается, в Японию – терпи, читатель: на сей раз это Деткин-Вклеткин сюда нас завел, он уже, стало быть, весь земной шар обогнул. Выходит, что не в ту сторону бедолага пошел, в какую ему следовало, – да только с кем не бывает!
У самого входа в Японию Деткин-Вклеткина встретила Умная Эльза. Она никогда не видела его прежде, но, увидев, сразу узнала и громко сказала:
– Здравствуйте, мой дорогой Деткин-Вклеткин, и добро пожаловать!
С этими трогательными словами она протянула Деткин-Вклеткину хлеб-соль на тут же проворно вытканном ею рушнике.
Приняв хлеб-соль и страстно поцеловав их в губы, Деткин-Вклеткин прослезился и спросил:
– Что мне с этим делать?
– Съедите на досуге, – нашлась Умная Эльза, но, вспомнив откуда-то, что Деткин-Вклеткин питается только духовной пищей, схватила себя за язык и чуть не вырвала его с корнем, вскричав: – Язык мой – враг мой!
Деткин-Вклеткин едва успел остановить ее, не то, конечно, плакал бы язык Умной Эльзы горючими слезами. А так язык весело рассмеялся и продолжал функционировать, сказав:
– Имелось в виду, разумеется, не съесть, а отдать Марте – чтобы она сделала голубя или голубицу из хлеба-соли.
– Где ж мне сейчас Марту-то взять? – озаботился Деткин-Вклеткин.
– Имелось в виду, – незамедлительно исправился язык, – не сейчас отдать, а при случае!
– Так… зачерствеет же хлеб! – растерялся Деткин-Вклеткин. – Голубей и голубиц только из свежего лепят… Соль же при этом вообще не добавляют, ибо слепленного не едят – им любуются.
– А-а-а… – протянул язык и замолчал, вспомнив вкус заживо съеденной им в далеком прошлом голубицы из хлеба.
– Тут вот два спутника со мной, – опомнился представить Случайного Охотника и Хухры-Мухры Деткин-Вклеткин, возвращая хлеб-соль Умной Эльзе.
Спутники расшаркались.
– Хорош шаркать! – воскликнула Умная Эльза, не выносившая шаркунов, и быстро проглотила хлеб-соль, чтобы больше не говорить о хлебе-соли ни слова.
Случайный Охотник и Хухры-Мухры притихли и затравленно посмотрели на Умную Эльзу.
– Строители-то где? – бодрым голосом поинтересовался Деткин-Вклеткин, чтобы сгладить неловкость.
– Это кого конкретно Вы имеете в виду? – вроде как невпопад спросила Умная Эльза.
– Тех, кто строит Абсолютно Правильную Окружность из спичек. – Деткин-Вклеткин был, как всегда, наготове.
– Ах, те-е-ех… Их больше нет с нами.
– Умерли? – ужаснулся Деткин-Вклеткин.
– Не все, кого нет с нами, умерли, – подвела под свой ответ логическую основу Умная Эльза. – Например, Сын Бернара тоже нет с нами, но это не означает, что он умер. Что же касается строителей, то они, закончив работу, разбрелись кто куда.
– Как это – «закончив работу»? – оторопел Деткин-Вклеткин. – Они ведь должны были линию из спичек до нас дотянуть… а не дотянули! И потому мы здесь.
– Так Вы разве не в Северном Ледовитом океане строили? Если да, то вам навстречу двигались не из Японии, а с севера России… Из Японии же навстречу никто никому не двигался – и к Японии никто не двигался. Япония суверенно Окружность строила.
Деткин-Вклеткин стоял и хлопал глазами в ладоши: получалось, что он, Деткин-Вклеткин, в данный момент якобы находился в Японии.
– То-то мне показалось, – признался он, – что шли мы больно долго… Я думал, здесь север России и есть!
– Здесь Япония, в которую Вы с юга пришли, подобно одному из патриархов, – сообщила памятливая Умная Эльза. – Я так полагаю, Вы весь земной шар обогнули… как тот маленький-горбатенький, который все поле обскакал.