Обитатели холмов

А Черничка и Одуванчик пробрались в нору еще раньше, через Кехааров ход, который засыпан был не до конца, и рассказали, как все случилось. Одуванчик не знал, что произошло с Орехом после того, как оторвался пес; и когда день повернул к вечеру, каждый думал уже о самом худшем. Наконец Плошка, встревоженный, приунывший, решил сам отправиться в «Орешник». Пятик тотчас же заявил, что пойдет вместе с ним, и приятели, пробежав по лесу, вместе спустились по северному склону. Они успели отбежать совсем недалеко, когда Пятик, взобравшись на муравейник, чтобы увидеть весь склон, заметил на западе приближавшегося кролика. Они побежали навстречу и вдруг узнали Ореха. Пятик кинулся к нему, а Плошка опрометью понесся в «Улей» сообщить хорошую новость.

В «Улье», послушав каждого, в том числе и Крестовника, чтобы представить себе все, что здесь происходило, Орех отправил Падуба и с ним еще троих на разведку, выяснить, действительно ли эфрафцы убрались восвояси. Потом он пошел в тоннель, где лежал Шишак. Рядом с Шишаком сидела Хизентли.

— Он недавно проснулся, Орех-рах, — сказала Хизентли. — Спросил о тебе, а потом пожаловался, что очень болит ухо.

Орех потрогал носом намокшую от крови пушистую «шапочку». Из раны хлынула кровь и брызнула на Ореха.

— Ты победил, Шишак, — сказал он, — Они сбежали.

Шишак не шелохнулся. Потом приоткрыл один глаз, раздул щеки и обнюхал Ореха. Он молчал, и Орех не знал, понял его Шишак или нет. Наконец Шишак прошепелявил;

— Так мы распили Генерала Турмана, та?

— Та, та, — ответил Орех. — Я пришел, чтобы помочь тебе подняться в «силфли», Шишак. Тебе пора подкрепиться, да и раны тебе наверху мы лучше прочистим. Пошли, день чудесный — зеленый и солнечный.

Шишак привстал и выполз в разоренный «Улей». Тут он без сил опустился на землю, передохнул, снова поднялся и добрался до Кехаарова хода.

— Я думал, он меня убьет, — говорил он. — Все, драк с меня хватит, сыт по горло. А ты твой-то план удался, Орех-рах! Здорово удался. Рассказал бы, как это вы справились. И как ты попал домой?

— Человек подвез меня на «храдада» почти до самого дома, — ответил Орех.

— А остальную дорогу ты, наверное, летел, — хмыкнул Шишак, — с белой палочкой в зубах? Ты, Орех-рах, рассказывай толком. Хизентли, в чем дело?

— О! — Хизентли лишь таращила на Ореха глаза. — О!

— Да в чем дело-то?

— И вправду!

— Что «и вправду»?

— И вправду он вернулся на «храдада». Я видела это тогда, в Эфрафе, когда мы сидели с тобой ночью в норе. Помнишь?

— Помню, конечно, — отозвался Шишак. — И свой ответ помню. Я сказал, что тебе лучше поболтать бы об этом с Пятиком. Хорошая мысль. Да, мы именно так и поступим. Если Пятик поверит тебе, Орех-рах, тогда поверю и я.

50

И ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Я хочу сказать, что оскорбительное вмешательство генерала не только не разрушило это счастье, но, напротив, лишь помогло им глубже узнать друг друга, отчего их взаимная привязанность стала только сильнее; и я, будучи убеждена в этом, предпочла бы предоставить вам судить самостоятельно…

Прошло шесть недель. Стоял прекрасный безоблачный вечер середины октября. С буков еще не опали листья, вечера были теплые, но долины внизу почти обезлюдели. Травы отцвели. Сквозь стебли просвечивал только желтый калган, поздние колокольчики да пурпуровая Черноголовка. Остальные цветы завяли. А на опушке леса одиноко стоял ломонос со сладко пахнущими мелкими цветочками, похожий то ли на облачко дыма, то ли на стариковскую бороду. Затихли песенки насекомых. Травянистые склоны, летом кишевшие, будто джунгли, теперь опустели, и среди высоких стеблей, где сновали бесчисленные их полчища, теперь лишь полз полусонный паучишка или жук торопился по своим важным делам. На солнце в воздухе еще танцевала мошка, но охотившиеся на нее все лето стрижи исчезли, резкие крики их смолкли, одна малиновка тенькала в бересклете. Внизу, под холмом, лежали убранные поля. Одно поле уже распахали, и гладкие, словно отполированные, пласты вывороченной земли тускло отражали солнечные лучи, лившиеся из-за перевала. Небо было пустынно и чисто, как светлые воды. В июле казалось, что густая, как сливки, его синева касается верхушек деревьев, а сейчас оно голубело высоко и прозрачно, а солнце все быстрей торопилось к закату, обещая скорые холода, и садилось, ленивое, сонное, огромное и багровое, как цветы шиповника. С юга подул свежий ветер, и с буков полетели красные, желтые листья, с шорохом ломким и жестким, иным, чем прежде. В это время все, что не может вынести зиму, тихо уходит и исчезает.

Многие говорят, что любят зиму, но на самом деле им нравится просто своя защищенность от зимних бед. Людям не нужно искать еду. У них есть печки и теплая одежда. В морозы люди не гибнут, а только сильней ощущают надежность жилищ и свое превосходство над всем животным миром. Совсем по-другому относятся к холодам птицы, звери и бедняки. Кроликам, как и большинству диких животных, зимой приходился нелегко. Хорошо еще, пищи им все же хватает. Но иногда им приходится по нескольку дней сидеть безвыходно в заваленных снегом норах. А если кролик набегается на ветру и замерзнет, от переохлаждения он может и заболеть. Но в норах тепло и уютно. Зимой кролики заводят себе подружек чаще, чем в конце лета или осенью, и, начиная с февраля, у крольчих появляется обильное потомство. Но и в это суровое время года случаются ясные дни, когда все бегут в «силфли». А как же они любят набеги на фермерские огороды! После можно послушать сказки, поиграть — или в «камешки», или еще во что-нибудь. Для кроликов зима остается тем же, чем она была и для средневекового человека, — временем забот, которое собственная сообразительность делает вполне сносным и не лишенным своих удовольствий.

Орех, Пятик, Падуб, Серебряный и Крестовник грелись на западной окраине букового леса в лучах заходящего солнышка. Эфрафцам разрешили остаться в «Улье», и хотя поначалу к ним отнеслись неласково, Орех решил не прогонять их, и мало-помалу все притерпелись и привыкли.

Пятик с той ночи стал молчалив и задумчив. Часто и в «Улье», и в «силфли» отходил он от всех в сторонку. Никто не решался нарушить его уединение. «Он дружелюбно, приветливо смотрит на тебя и просто не замечает», — сказал как-то о нем Колокольчик. Все почувствовали, что Пятик внимательно, как никогда, прислушивается теперь к биению той самой таинственной жизни, о которой говорил как-то Ореху в июньский полдень у подножия Уотершипского холма. И однажды, когда Пятик не стал слушать вечернюю сказку и вышел из «Улья», Шишак сказал, что ему за победу пришлось заплатить дороже всех. Но Пятик очень привязался к своей подруге, к Вильтариль, которая понимала его теперь даже лучше, чем Орех.

Рядом с буковым лесом в высокой траве играли четыре детеныша Хизентли. Дней семь назад их впервые вывели на солнышко. Когда у Хизентли снова появятся дети, эти малыши к тому времени уже научатся заботиться о себе сами. Но сейчас она сидела неподалеку, приглядывала за резвящимися крольчатами и время от времени останавливала самого сильного, который все норовил толкнуть кого-нибудь.

— Хорошие дети, — похвалил малышей Падуб. — Надеюсь, скоро нашего брата еще прибавится.

— Ну, до конца зимы вряд ли, — сказал Орех, — хотя все возможно.

— У нас, по-моему, все возможно, — произнес Падуб — Осенью родились три крольчонка! Слыхал ты о таком когда-нибудь? Сам Фрит не велел кроликам размножаться в это время года.

— Но ведь это же дети Ромашки, — отвечал Орех. — А она ручная крольчиха. А насколько я знаю, ручные кролики размножаются круглый год. И у Вильтариль с Хизентли родились дети, потому что они тоже никогда не жили нормальной кроличьей жизнью. А пока только у них и есть дети.

— Да если уж на то пошло, Фрит не велел и нам затевать такие бои, — вставил Серебряный. — Все это ненормально — драки, дети в такое время. И все из-за Генерала Дурмана. Если уж он нормальный, то кто тогда сумасшедший?