Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 145



– Царственная картина! – восторженно прошептал Адлерберг.

– Да-с, величественно! – подтвердил Лорис-Меликов.

– Поразительно! – вздохнула Екатерина. – Интересно бы там побывать.

– Вон как! – улыбнулся Александр. – А что ж, пожалуй, такое путешествие заманчиво. Вы бы не хотели, господа, проехаться в Индию?

– С пребольшим удовольствием, ваше величество…

Пока осматривали индийские и туркестанские картины, Александр был в отличном настроении, улыбался, шутил. Но как только подошли к полотнам о русско-турецкой войне, он нахмурился. «Транспорт раненых», «Перевязочный пункт», «Панихида по убитым» – это жестокая правда о войне.

А вот леденящая душу картина-триптих «Часовой на Шипке». Метет пурга, но упрямо стоит на посту солдат в башлыке, сжимая ружье… Пурга жестока – солдат одинок. Вот он скрючился, засунул руки в рукава, нахлобучил башлык, но все еще держит ружье. Пурга сатанеет. Солдат уже замерз, его замело. Только верх башлыка и штык торчат из сугроба.

– Страшно! – княгиня отворачивается.

– Было и такое… – подтвердил Лорис-Меликов.

– А в Париже под этой картиной появилась кощунственная подпись, – заметил Адлерберг, – «На Шипке все спокойно!»

Все вспомнили, как в войну под таким заголовком печатались донесения с фронта. Александр еще больше насупился и отошел к другой картине. «Шипка-Шейново»: на переднем плане, на снегу лежали убитые. А вдалеке перед строем победителей, кидающих вверх шапки, скакала группа командиров со знаменем. Впереди на белом коне – генерал Скобелев.

– Были всякие случаи – на то война! – сказал, подходя, Лорис-Меликов. – Главное – мы победили. И вот тому доказательство.

Царь, не любивший Скобелева, поморщился и отошел к картине, где был изображен он, вместе с братом Николаем Николаевичем – главнокомандующим русской армией. Под картиной была надпись: «Под Плевной».

В правом верхнем углу, на горке, была изображена группа военных в парадных мундирах. Впереди, на раскладных стульчиках, расположились царь и великий князь Николай Николаевич.

Вдалеке в дыму и разрывах клокотала кровопролитная битва.

– Ты извини, Катюша, но я не могу смотреть на это спокойно. Там внизу льется кровь подданных, а мы с братом сидим, как посторонние наблюдатели.

– А в Париже, ваше величество, – поддакнул Адлерберг, – под картиной была издевательская подпись «Именины царя».

Долгорукая вспомнила, что третья, самая кровопролитная, битва под Плевной была в день именин Александра 30 августа 1878 года. Вспомнилось ей полученное анонимное письмо со стихами:

Она побледнела, боясь скандала, и взяла Александра под руку. Но тот уже вспыхнул и повернулся к Лорис-Меликову:

– Видите, до чего доводит нигилизм. Это все результаты воззрений ваших социалистов. Крамола проникла даже в живопись. Еще в Зимнем раздавались голоса в защиту Верещагина, но я приказал на порог не пускать этого якобинца и не покупать ни одной его картины. Пусть едет с ними куда хочет.

Вошел дежурный генерал, что-то прошептал Адлербергу и передал ему депешу. Тот, прочитав, побледнел.

– Что, что случилось? Дайте мне депешу! – вскричал Александр. Адлерберг молча протянул телеграфный бланк, где от руки было написано: «Сегодня утром в девятом часу в Зимнем дворце в бозе почила императрица Мария Александровна».

Царь вслух перечитал телеграмму. Все опустили головы. Но в глазах Долгорукой блеснул зеленоватый огонек радости. Она почувствовала, что теперь ей суждено играть главную роль в государстве.

2

После затяжных майских дождей начало пригревать солнце и раньше обычного пошли первые грибы.

Желябов и Кибальчич, обрядившись в купленное на толкучке старье, с плетеными корзинками, спозаранку отправлялись в лес.

Избегая людных улиц, пешком добрались до Смольного монастыря, на лодке переправились через Неву на Ухтинскую сторону и скоро оказались в большом казенном лесу.

Вначале шли по просеке, а потом свернули влево и напрямик, пробираясь сквозь подлесок и бурелом, забрели в самые дебри.

Отыскав небольшую полянку, присели на старой поваленной ветром сосне, поставили рядом корзинки.

– Ну, тут, кажется, тихо, – сказал Желябов, снял картуз и громовым голосом гаркнул: – А-у-у-у!



Эхо запрыгало по выступам деревьев и смолкло. Никто не отозвался.

– Ты посиди тут, Николай, а я обойду вокруг.

Желябов с корнем вырвал молодую березку, обрезал комель и вершину, обстругал сучья и с этой дубинкой отправился в чащу.

Пели птицы, и глухо шумели вершины молодых могучих сосен. У вывернутого корневища ярко зеленела молодая липа. Кибальчич залюбовался. Вдруг какой-то серый комочек скользнул вниз, и послышался слабый писк.

«Наверное, птенец выпал из гнезда», – подумал Кибальчич и подошел к липе. На траве, широко открывая несоразмерно большой клюв, бился желто-серый бескрылый птенчик.

Кибальчич осторожно поднял птенца и, держа в руке этот живой бьющийся комочек, стал глазами искать гнездо. Но гнезда не было видно. Лишь встав на конец корневища и раздвинув ветви, Кибальчич увидел маленькое гнездышко на стыке ветвей и, дотянувшись, осторожно положил туда перепуганного птенца.

– Ну что ты там делаешь? – послышался голос Желябова.

– Да вот птенчик выпал из гнезда, водворял его на место.

– Водворял… А не боялся, что в этот момент могли схватить тебя самого и водворить в надлежащее место?

– Нет, не боялся, – улыбнулся Кибальчич.

– Ну, коль не боишься, доставай свое изобретение, будем испытывать. Вокруг ни души.

Кибальчич достал из корзины завернутую в тряпку банку из-под монпасье и осторожно подал ее Желябову.

– Смотри не урони, Андрей.

– Да уж будь покоен, – улыбнулся Желябов, тряхнув пышной шевелюрой, – что-то очень легкая.

– Так там же один механизм и капсула с пироксилином и гремучей ртутью. Я не делал заряда, чтоб не производить большого взрыва.

– Правильно. Надо испытать само устройство… Ну что же, кидать?

– Подожди, Андрей. Тут должна быть сноровка. Нельзя делать очень резкого толчка. Нужно кидать плавно, с усилением, чтоб снаряд не разорвался в руке.

– Это как же так?

– Давай попрактикуемся хотя бы на комке земли. Вот гляди. – Кибальчич подошел к вывернутому корневищу, взял ком земли и, делая большой замах, плавно бросил.

– Понятно, – Желябов, откинувшись назад, швырнул банку на средину полянки. Послышался звенящий удар и почти тотчас же взрыв, напоминающий выстрел. Дно банки со свистом отлетело в сторону.

– Отлично, Коля. Отлично, дорогой! – закричал Желябов и, обняв Кибальчича, стал его тискать в могучих объятиях. – Ты молодчина! Талант! Гений! Теперь с тираном будет покончено! Ведь с гремучим студнем, я думаю, рванет не так.

– Конечно, – освобождаясь из его объятий, сказал Кибальчич, – студень тут бы сделал аршин на пять воронку.

– Да ну? Вот это изобрел. Браво! Но скажи, Николай, можно ли сделать про запас таких бомб штук шесть?

– Нет, нельзя. Сахар и антимоний не могут сохраняться долго. Бомбы следует начинять лишь накануне употребления.

– Это жаль, – вздохнул Желябов, – ну да ничего. Мы люди хотя и гордые, однако можем повременить. Пока тиран в Царском Селе, к нему не подступиться. Сделаем перерыв, тем более что на очереди очень важные дела.

– Андрей, а не могли бы мы о делах поговорить дорогой? Сейчас мне хочется продемонстрировать тебе еще одну модель.

– Вот как? – удивился Желябов, и глаза его весело заблестели. – Ну-ка, ну-ка, раскошеливайся. Что еще у тебя в корзинке?

– Да так, пустяки… Однако… Ты присядь, отдохни немного. А еще лучше – вырежь мне можжевеловый прут для лука. Вот тебе тетива. – И Кибальчич бросил крепкий навощенный шнур.

Желябов, достав нож, пошел в чащу и скоро вернулся с готовым луком.