Невидимые города

Непрерывные города. 4.

Ты упрекаешь меня в том, что каждый мой рассказ мгновенно переносит тебя в самый город, а о том, что простирается меж городами,— море, поля ржи, болота или лиственничные леса,— я никогда не сообщаю. В ответ я расскажу тебе одну историю.

В славном городе Цецилия я встретил как-то козопаса, гнавшего вдоль самых стен домов трезвонившее колокольчиками стадо.

— Благословенный небесами,— останавливаясь, обратился он ко мне,— не скажешь ли ты, что это за город?

— Да не оставят тебя боги! — воскликнул я.— Как можно не узнать достославную Цецилию?

— Не взыщи,— сказал он,— я пастух, перегоняю коз от пастбища к другому. Случается нам проходить и через города, но мы не различаем их. Спроси название любого пастбища — я знаю все: Луг среди Скал, Зеленый Склон, Трава в Тени. А города для меня безымянны, это разделяющие пастбища места без зелени, где на перекрестках мои козы, пугаясь, разбегаются и мы с собакой мечемся, стараясь удержать их вместе.

— В отличие от тебя, я узнаю лишь города и не способен различать то, что их разделяет,— ответил я.— Там, где нет людей, все травы и все камни кажутся мне на одно лицо.

С тех пор прошло немало лет; я побывал во многих городах, изъездил континенты. Раз, шагая меж одинаковых домов, я заблудился. Обратился к встречному:

— Да хранят тебя бессмертные, не скажешь ли ты, где мы?

— В Цецилии, а где ж еще? — ответил он.— Ходим, ходим с козами по улицам ее и все никак не выйдем...

Несмотря на длинную седую бороду, я узнал его — это был тот пастух. За ним тянулось несколько облезлых животин — настолько тощих, что уже и не смердели. Они щипали грязную бумагу из мусорных баков.

— Не может быть! — воскликнул я.— Я сам, бог весть когда, вступил в пределы города и с тех пор иду по улицам, иду... Но от Цецилии он очень далеко, а я еще не вышел за его пределы.

— Все смешалось,— отвечал мне козопас,— теперь везде Цецилия. Здесь некогда была Лужайка Мелкорослой Сальвии. Мои животные узнали ее по траве на разделительном газоне.

Скрытые города. 3.

Сивилла, спрошенная о судьбе Мароции, изрекла:

— Вижу я два города: один — крысиный, другой — ласточкин.

Пророчество истолковали так: ныне Мароция — город, где все рыщут по клоакам, точно стаи крыс, вырывающих друг у друга из зубов объедки, выпавшие из пастей более грозных их собратьев; однако начинаются иные времена, когда в Мароции все примутся летать, как ласточки в летних небесах, перекликаясь будто забавы ради, демонстрируя в паремии виртуозные фигуры и очищая воздух от комаров и мошкары.

— Пора крысиным временам закончиться и воцариться ласточкиным,— заявляли самые решительные. В самом деле, невзирая на угрюмо-убогое главенство крыс, чувствовалось: в людях, которые не слишком на виду, подспудно зреет нечто схожее с порывом ласточек, легкими взмахами хвоста указывающих, где воздух чист, а лезвиями крыльев прорезая кривую раздвигающегося горизонта.

Прошли годы, и я вновь попал в Мароцию; здесь полагают, что пророчество Сивиллы давно исполнилось: былые времена забыты, новые в разгаре. Город, безусловно, изменился, и, возможно,— к лучшему. Однако если я в Мароции и видел что-то похожее на крылья, так это только подозрительные зонты, нависшие под глазами жителей, глядевшими из-под тяжелых век; есть люди, верящие, что они летают, но в лучшем случае им удается оторваться от земли, размахивая обширными, как крылья летучей мыши, полами пальто.

Но случается порой и так: шагая вдоль какой-нибудь глухой стены Мароции, вдруг совершенно неожиданно ты видишь, как в ней образуется просвет, на миг проглядывает другой город и тотчас же исчезает. Может, просто надо знать какие-то слова, какие-то жесты и должный их порядок или ритм, а может быть, достаточно чьего-то взгляда, ответа, знака или нужно, чтобы кто-то сделал что-то, просто чтоб доставить удовольствие другому,— и тогда мгновенно все пространства, расстояния, высоты изменяются, и Мароция преображается, становится хрустальной, прозрачной, точно стрекоза. Но нужно сделать так, чтоб все случилось будто невзначай, не придавая этому особого значения, не претендуя на осуществление решающей операции и постоянно помня, что с минуты на минуту прежняя Мароция вновь сомкнет над головами потолок из камня, плесени и паутины. Стало быть, оракул был не прав? Ну отчего же. Я истолковываю сказанное так: в Мароции два города — крысиный и ласточкин; оба постепенно изменяются, но неизменно соотношение между ними: из первого стремится вырваться второй.

Непрерывные города. 5.

Рассказ мой о Пентесилее начать я должен был бы с описания въезда в город. Ты, конечно, представляешь, как на твоих глазах над пыльною равниной вырастают каменные стены, как ты шаг за шагом приближаешься к воротам, у которых бдят таможенники, озирающие уже искоса твой груз. Пока ты не добрался туда — был вне города, а пройдешь под аркою — уже внутри, в окружении компактной массы; гигантская резьба по камню станет открываться тебе постепенно, по мере углубления в ее рисунок — сплошь из углов.

Но, полагая так, ты ошибаешься: в Пентесилее все иначе. Ты идешь часами и не понимаешь, в городе уже ты или еще нет. Подобно озеру в низине, которое, растекаясь, образует топь, Пентесилея этакой кашицей растеклась вокруг на мили: отвернувшиеся друг от друга бесцветные дома средь колких пустошей, дощатые заборы, навесы, крытые железом. Временами, увидав, что жалкие фасады выстроились вдоль дороги — низенькие вперемежку с высоченными, как выщербленная гребенка,— думаешь: ну наконец-то город стягивает свои звенья. Но затем, шагая, видишь снова пустыри, за ними проржавелое предместье — мастерские, склады, бойня, кладбище, ярмарка с каруселями,— и улица с убогими лавчонками, которой ты было пошел, теряется среди облезлой пустоши.

Коль спросишь ты у встречных: «Где Пентесилея?», те ответят жестом, означающим не то: «Вот здесь», не то: «Вон там», не то: «Вокруг», а то и: «С противоположной стороны».

— Так где же город? — снова спросишь ты.

— Мы приезжаем сюда утром на работу,— говорят одни. Другие:

— Мы возвращаемся сюда лишь на ночь.

— А город, где живут?

— Наверное,— отвечают,— там,— и одни указывают на скопление тусклых многогранников у горизонта, другие — на призрачные крыши за твоей спиной.

— Значит, я прошел и не заметил?

— Нет, попробуйте еще пройти вперед.

И ты шагаешь от одной окраины к другой, пока не наступает время покидать Пентесилею. Ты спрашиваешь, как выйти из города; опять проходишь через россыпь пригородов; вечереет; загораются окошки — где пореже, где погуще.

Прячется ли узнаваемая и незабываемая, если хоть раз в ней побывал, Пентесилея в какой-то складке или котловине этого расплесканного округа или она — периферия самой себя, и центр ее повсюду, ты уже отчаялся понять. Теперь тебя одолевает более мучительный вопрос: возможно ль оказаться вне Пентесилеи? Или сколько бы ты от нее ни удалялся, только переходишь из круга в круг, по-прежнему в ее пределах?