Страница 9 из 143
— На кой черт Чемпиону эти архивы?
— Этого я не знаю, — сказал Хинкус уже несомненно искренне. — Я человек маленький. — Он помолчал. — Надо понимать, политика. У нас многим не нравится эта политика, да только с Чемпионом не поспоришь.
— А где ты был в мае прошлого года? — спросил я.
Хинкус задумался, вспоминал, затем хитро осклабился и помахал пальцем.
— Нет, шеф. Не выйдет, шеф. В этой заварушке я не участвовал. Тут мне просто повезло — на операции лежал, ничего не знаю. Могу доказать…
С минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Ты в «Голубой свастике» состоишь?
— Нет, — отозвался он. — Чего я там не видел, в «Свастике» этой? Политикой мы сроду не занимались…
— А Вельзевул состоял?
— Откуда мне знать? Я же говорю, политикой мы…
— Кто Кёнига убил? Вельзевул?
— Какого еще Кёнига? А, профсоюзника этого… Нет, Вельзевул его не убивал. Здесь все наоборот. Из-за этого Кёнига говорят, Вельзевул с Чемпионом и поцапались. Сам я не видел и не слыхал, а ребята рассказывали, будто Чемпион хотел Вельзевула на это дело пустить. Ну, Вельзевул на дыбы. Ему же убивать — себе дороже… Слово за слово, говорят, так и пошла между ними трещина.
— Гольденвассер знал о Вельзевуле?
Хинкус поджал губы, оглянулся на хозяина и проговорил, понизив голос:
— Знаете, шеф, зря вы об этом-то. Не наше с вами это дело. Я — честный вор, вы — легавый, между собой мы всегда договоримся, и сколько мне дадут, столько я и отсижу. А о таких делах нам с вами лучше знать поменьше. Ни к чему это нам, шеф. Опасно это. И мне, и вам. Темно это.
Подонок был прав.
Когда готовилось собрание сочинений «Сталкера», мною было предложено вставить эти отрывки в окончательный текст, но БНС отказался. Да и правильно, в общем-то, отказался, ибо они не писали и не хотели писать о политике, их заставили. Мне тоже так думалось. Но хотелось вставить эти отрывки, собственно, из-за одной финальной фразы: «Подонок был прав». Очень уж верно тут было написано, по-стругацки, от души.
Изменился немного и рассказ Симонэ об инопланетянах. Вместо «Примерно полтора месяца назад он попал в лапы к гангстерам. Они его шантажировали, непрерывно держали на мушке. Ему еле-еле удалось вырваться и бежать сюда» в журнале: «В земных делах он, естественно, разобраться не сумел. Первыми, кого он встретил, были гангстеры. И они использовали его в своих целях… В конце концов Мозес во всем разобрался. А разобравшись, решил немедленно бежать и бежал». Симонэ тоже рассказывает со слов Мозеса о преступлениях Чемпиона:
— Они хуже бандитов! — сказал я. — Вам известно, что они разграбили архив Грэнгейма? Вы что, за нацистов?
— Мне все известно, — сказал Симонэ. — Мозес мне все рассказал. Чемпион — правая рука сенатора Гольденвассера, начальник его штурмовиков. В мае прошлого года, когда эта сволочь затеяла путч, Чемпион был одним из главных организаторов, его чуть не сцапали солдаты, но тут вмешался Мозес. Он же ни черта не понимал в наших делах… да и сейчас не понимает… Он решил, что это не путч, а народное восстание, вытащил Чемпиона и еще двух мерзавцев и сам себя убедил, что имеет дело с солью земли, с цветом человечества… Вот тогда они к нему и присосались, как пиявки…
Рассказывает об этом и сам Мозес:
— Я всего год на Земле, — сказал он. — И всего лишь два месяца назад я впервые понял, что помогаю отщепенцам и убийцам. Да, я им помогал. Я вскрывал сейфы, нападал на банки, захватывал золотые грузы. Я помог им ограбить архив. Я спасал преступников от возмездия. Верьте мне, я не ведал, что творю. Я считал, что эти гангстеры-политики и политики-гангстеры ведут борьбу за социальную справедливость. Я считал сенатора Гольденвассера вождем революционеров, а он оказался бешеным человеконенавистником и лакеем денежных тузов. Я считал Чемпиона героем, а он оказался организатором массовых избиений женщин и детей в десятке стран и инициатором политических убийств в этой стране. Я считал Филина и его приятелей… Ведь я считал их идейными борцами. Я понимаю, мои ошибки дорого обошлись вам, но едва я все понял… При первом удобном случае я бежал. Если бы не эта проклятая авария, меня бы здесь уже не было. Не было бы ни какого убийства… Я клянусь, что все убытки, которые принесло вам мое пребывание здесь, будут возмещены. Частично даже возмещаю их — я готов вручить вам ассигнации Государственного банка общей суммой на миллион крон. Это все, что мне удалось изъять у Чемпиона. Остальное ваше государство получит золотом, чистым золотом. Я уже отослал в ваше правительство подробную записку об омерзительной деятельности сенатора Гольденвассера, которая мне теперь ясна… Что вам еще нужно?
В эпилоге тоже есть дополнение по этому поводу:
А Гольденвассер, конечно, вывернулся. Одним гауптштурмфюрером больше, одним меньше — это для него не имело значения. Тем более что архивы Грэнгейма исчезли бесследно, а сообщение Мозеса никакого действия не возымело. Оно было написано слишком странным языком, содержало ссылки и слишком странные обстоятельства и было, как я слыхал, признано просто бредом сумасшедшего. Особенно на фоне газетной шумихи, которая была поднята вокруг пришельцев. Может быть, Гольдервассеру вспомнились тогда трупы расстрелянных в России и во Франции, в Польше и в Греции, и мертвый Кёниг с черной дырой над переносицей, и другие мертвецы… Вряд ли.
Почему-то в этом издании все самолеты, упоминавшиеся в тексте, были заменены вертолетами. Еще тогда, когда Хинкус говорит о Чемпионе, он стращает: «Самолеты не только у полицейских есть». В «Юности» — вертолеты.
Глебски после драки с Хинкусом немного дремлет на полу, а затем поднимается «хрустя зубами от боли». В журнальном варианте не ХРУСТЯ, а СКРИПЯ.
И опять же — пояснения глупому читателю. К фразе Симонэ была добавка, вероятно, чтобы лучше поняли: «Мозес и Луарвик — это не земляне, НЕ ЛЮДИ». Яснее в журнале подается и смысл случившегося, опять же с помощью повторения и разъяснения. После слов «Вот тебе и первый контакт, — пробормотал он. — Вот тебе и встреча двух миров» Симонэ добавляет: «Это же надо — прилететь на Землю черт-те откуда и встретить гангстеров, а в конце концов такого хранителя закона, как вы, Петер».
Вместо высказанного недоверия Глебски к рассказу Мозеса («Ну какой же вы к чертовой матери пришелец? Вы просто негодяй. Богатый, развратный, до предела обнаглевший негодяй. И притом еще пьяница…») здесь Глебски говорит: «Роботы у вас не роботы, а какие-то, понимаете, половые неврастеники, а сами вы для пришельца из другого мира слишком уж похожи на негодяя, Мозес. На богатого, до предела обнаглевшего негодяя. И притом еще на пьяницу». И позже Мозес объясняет эту странность роботов не «Это довольно точные копии людей, которые существуют на самом деле. Почти двойники…», а «Что ж, стереотип поведения этих роботов моделирует стереотип поведения среднего человека соответствующей социальной группы…»
Размышляя о нереальности происходящего, Глебски думает: «Представить было страшно, что станут говорить в Управлении об этой истории. Ловец Привидений, Охотник за Пришельцами…» И несколько раз вместо «пусть будет что будет» — «пусть смеются», «пусть смеются, сколько душе угодно», «смейтесь, черт побери, смейтесь».
Это издание было адаптировано, как уже было сказано выше, к детскому восприятию. Причем издатели предполагали, что в любой книге, о чем бы в ней не рассказывалось, не должно было быть ни грубых слов и выражений (даже просторечий!), ни описаний (или даже упоминаний) употребления спиртного, ни намеков на какие-то взаимоотношения между полами.
Вадим Казаков, в начале девяностых годов часто писавший литературные эссе о творчестве АБС, был так потрясен специфическими правками в текстах АБС, связанными с пропагандой трезвого образа жизни, что не смог пройти мимо своеволия редакторов. Ниже приводится статья, где он обобщил наиболее вопиющие ляпы в изданиях предыдущих лет, уделив особое внимание как раз изданию ОУПА в «Детской литературе». Статья касается многих произведений АБС и С. Ярославцева, а не только ОУПА, но ниже мы приводим ее полностью, так как, по сути, все ее примеры относятся к теме этой книги — исследованию различий в текстах АБС. (Общая оценка текстологической подготовки книг Стругацких дана в статье на момент ее написания — 1992 год.)