Страница 39 из 115
Обнимаю тебя, твой дядя -
Редьярд"
Я просто подскочил на стуле. Это была неслыханная удача, и, конечно, я и думать забыл о сказках. Нашарив в кармане библиотечную карточку, я побежал к ксероксу, снял несколько копий с листочка, бережно положил его обратно в папку, вернул ее тихому индусу-библиотекарю и отправился прямиком к декану Школы ориенталистики.
Декана, доктора Хиггинса, на месте не было, почтовый ящик его на этаже был забит мусорной почтой, так что я решил, что он уехал на весь длинный уикенд. Секретарша отделения подтвердила мою догадку, и я отправился обратно в библиотеку. Там я сел на телефон в холле и принялся обзванивать своих знакомых, не в силах радоваться в одиночку — впрочем, никого не застал.
До закрытия библиотеки оставалось часа полтора, и я решил еще раз полюбоваться бесценным автографом великого англичанина. Папку, видимо, не успели вернуть на место, и я подошел к стойке. Рыжая девица явно ирландского происхождения никак не могла взять в толк, что мне надо. Отчаявшись, она пустила меня внутрь своего укрепления, мы обшарили все столы и полки, но рукописи не нашли.
Еще не теряя надежды, я спросил, где библиотекарь, которому я отдавал рукопись. Он неожиданно заболел полчаса назад, объяснила мне девица, и ее вытащили на подмену из общежития, где она с друзьями только села за вечернюю игру в "Драконов и башни". И никакой он не индус, а пакистанец, и если он мне нужен, то зовут его Мустафа Дуррани.
Очень расстроенный, я вернулся в свой закуток, плюхнулся на стул и ощутил внезапный болезненный укол. Какой-то идиот подложил мне канцелярскую кнопку. Я хотел сбросить ее на пол, но меня насторожил зеленоватый налет на острие. Достав из кармана спичечный коробок, я ссыпал спички обратно в карман и аккуратно, стараясь не дотрагиваться пальцами до кнопки, накрыл ее коробком и задвинул крышку.
В камере хранения меня ожидал очередной удар: молодой человек так и не смог найти мой портфель с копиями письма. Я обругал его, но неуверенно — холодок уже полз по спине. Не извинившись и не простившись, я сбежал по широкой лестнице библиотеки, пересек двор и поднялся на третий этаж биохимического корпуса.
Друг мой Питер, к счастью, стоял в задумчивости перед лабораторным столом и созерцал игру огоньков на одном из своих чудовищных спектрофотометров, хроматографов или как они называются. Я вручил ему коробок и без лишних объяснений попросил проанализировать состав налета на кнопке. Питер, привыкший к несколько экстравагантным просьбам своих многочисленных друзей, молча кивнул и принялся за дело.
Пока разгонялась хроматограмма, мы выкурили по трубочке на балконе, поговорили о кино и других необязательных вещах, а через полчаса Питер отправился в лабораторию посмотреть на результаты. Вскоре он вышел с крайне озадаченным видом и спросил, откуда я достал ЭТО. Дело в том, что кнопка была покрыта неким неизвестным науке алкалоидом, анализ показал приблизительную его структуру, и Питер мог только предполагать, каким действием он обладает. Скоре всего, продолжал он, судя по вот этим кольцам и вот этим парным двойным связям (он упоминал еще какие-то радикалы, но это я уже не запомнил) препарат должен вызывать галлюцинации приятного содержания и нарушать кратковременную память, так что человек может начисто забыть всё, что происходило в последние сутки, и, наоборот, принять свои видения за реальность. Впрочем, никаких долгосрочных вредных последствий от препарата, видимо, быть не должно.
К сожалению, Питер израсходовал на анализ весь материал, и единственное, что у нас есть — это записи на диске его хроматографа, точнее компьютера. Он запустил программу для более подробного анализа, и, наверное, она уже отработала. Не сходить ли нам посмотреть на результат?
В лаборатории на черном экране компьютера мерцала надпись, знакомая по анекдоту: «Drive C: Format complete».
После того вечера я несколько охладел к восточным сказкам. Что же касается юного Бенджамена, то мне так и не удалось выяснить его дальнейшую судьбу. Некоторое время после защиты он еще присылал в alma mater подробные письма из Индии, но впоследствии, по разным сведениям, то ли погиб во время очередных беспорядков, то ли перешел в некую малоизвестную разновидность ислама.
Кое-что о теории смыслов
1
История эта началась несколько лет назад, когда мы собрались по торжественному поводу: один из наших одноклассников в первый раз приехал в гости из Израиля. Было много шума и смеха. Гришу никто сразу не узнавал, потому что из пухлого мальчика он превратился в могучего, бородатого и пейсатого мужика. Он соблюдал кошрут и не закусывал, а принесенный в невиданной полугаллонной бутыли виски пил из одноразового пластмассового стаканчика — их он притащил целую упаковку. Впрочем, это было очень кстати, поскольку еще один наш товарищ, Дима, неожиданно стал хасидским раввином ребе Давидом, но стакан принести, разумеется, не догадался и уже собирался пить из горла.
В какой-то момент, когда многие уже разошлись, зашел разговор о библейском коде и об Элияху Рипсе. Ребе Давид особенно горячо рассказывал о предсказаниях, обнаруженных в Библии. Надо было всего-навсего записать текст в виде матрицы N на M, и внутри матрицы, если читать в некоторых произвольных направлениях, обнаруживались любопытные пересечения. Например, дата начала Шестидневной войны пересекалась со словами "нападут филистимляне", и тому подобное. Всех примеров я уже не помню, но звучали они впечатляюще. Гриша тоже знал о теории Элияху Рипса, и вдвоем они почти убедили нас в Божественном происхождении Торы. Тем более, виски было выпито к этому моменту немало, и душа жаждала чуда.
Один только Шень, который, говоря словами Атоса, всегда был самым умным из нас, отнесся к рассказу скептически, и пообещал посчитать, так ли маловероятны все эти совпадения. Он долго и дотошно расспрашивал о структуре иврита, о длине слов, встречаемости разных букв, и все записывал в пухлый блокнот.
Через несколько дней он позвонил мне и сообщил, с некоторым злорадством, что вероятность получения любого наперед заданного пересечения фраз стремится к единице. Для этого нужно всего два условия: текст должен быть длинным, а N и M можно выбирать произвольно. Например, для текста длиной с Тору фразу в 15 букв можно найти с вероятностью 0.996. Шень решил опубликовать этот замечательный результат, но из редакции ему сухо сообщили, что он уже был получен Ван дер Варденом в 1927 году, причем в более сильной форме, и что нужно лучше знать литературу.
Шень, однако, совершенно не расстроился, потому что нашел себе новую задачу. Сначала он прочитал, наконец, Тору, и решил, что история пребывания евреев в Египте изложена как-то противоречиво и совсем не совпадает с египетскими источниками. В поисках истины он покопался в религиозной литературе и нашел страшный разнобой в толковании «Исхода». В результате Шень заинтересовался проблемой интерпретации текстов. Как ни странно, несмотря на интерес математиков к лингвистике, оставались еще довольно обширные, совершенно неизведанные области. Например, никто не сформулировал понятие "смысла текста". То есть, что такое информация — все знали, или думали, что знают. А вот как отличить «осмысленный» текст от «бессмысленного» — никто даже не спрашивал. Мне это всегда казалось странным, потому что словами этими смело оперировали все, кому не лень.