Страница 9 из 99
С известными предосторожностями выбираясь попарно ночью наружу, мы слушали всю ту какофонию стенаний, плача, проклятий и мата по адресу нерасторопности властей, по адресу друг друга, как и всю ту нескончаемую хулу на Бога и небеса. Словом, всё, что так охотно списывают на «немилосердность обстоятельств».
Общий смысл хора с оркестром сводился к «что ж я маленьким не сдох?!».
Сделавшись по первах подобием разлюлисто-малинистого пионерского лагеря, ожидающего обещанных по путёвке кашки, ухода и купания, эти идиоты не додумались ни до чего лучшего, как тут же назначить передел имеющегося у некоторых жалкого имущества. Сильные попробовали на зуб слабых. Пытаясь заставить вновь быть у себя на побегушках. Трудовой класс сражался с классом «начальственным» за всё сразу — и ни за что конкретно. И при этом сам весьма неумело и по-глупому воровал потихоньку у ранее имущего.
Тряпки, кепки, чистые платки, целые и непахнущие носки…
Всяческие побрякушки в виде перочинных ножиков и слипшихся конфеты не раз перекочевали по разным ртам и карманам. И в считанные дни некогда благополучная и модная людская тусовка превратилась в сборище бомжей. Что по внешнему виду, что по повадкам и психологии.
А затем начались окончательные брожение и раскол. Даже в такой ситуации плелись интриги и облапошивались ближние. Всё это, будучи обнаруженным, порождало новые скандалы и кровавые разборки. Ор и вопли пылающих «благородным гневом», привыкших к поклонению и восхищению их сомнительными обвислостями дам, потрясали при этом окрестности.
Именно они, — эти ранее весьма состоятельные, а ныне оборванные и грязнющие, но всё ещё не понимающие ещё своей нынешней повальной нищеты, привыкшие к унижению других фурии, — становились причинами многих драм, науськивая мужчин друг на друга за сущую ерунду. Через некоторое время новые «выбывшие из игры» пополнили количество жертв наводнения, будучи сброшенными в овраги и балки. Время от времени поляну охватывала массовая истерика. Словно в корчах, в ней билась в основном женская половина, очевидно, представившая себе, во что превратится подаренный мамой французский пеньюар, оставленный по недосмотру в затопленной ванной…
Горячие пальцы рвали на себе волосы, лица окружающих и нервно тискали воротники блузок. Которые с каждым часом грели что-то всё меньше и меньше. Вся эта свалка человеческого мусора орала и дралась, гадила и выла, била с остервенением своих и чужих детей, едва те подавали голос на «хотения» и ударялись в жалобы.
Рвала из рук и изо рта соседей торопливо запихивающиеся туда куски, если таковые вдруг обнаруживались. Хвалёное «достоинство» и напускное «величие» человеческой расы не продержались и трёх суток.
«Люди» превратились в массу дикарей. Первобытных и кровожадных.
…- Критерии моральных ценностей, присущих цивилизованному обществу, выработаны в течение тысячелетий, когда постепенно, но верно и надёжно, в человеке умирали и отживали своё примитивные, низменные инстинкты, свойственные первобытному сообществу…
— То есть, Виктор Семёнович, настоящее, современное нам сообщество представляет собою эдакую коллекцию, сонм собранных по крупицам добродетелей, с готовностью принимаемых индивидуумом табу, условностей, этических норм и концепций, результатом культивирования которых призвано стать преображение человечества в высоко духовное сообщество, могущее и готовое совершить качественно новый скачок в будущее, где нет места жестокости, преступным наклонностям и примитивизму того же неандертальца?
— Абсолютно верно, абсолютно. Именно к такому сочетанию моральных качеств и зрелости мышления пришла на сегодняшний день общепланетная человеческая семья. Особенно на этом фоне, со своими давними традициями человеколюбия, доброты, самопожертвования и бескорыстия, добросердечия и жертвенности, выделяется наша страна. Моё мнение, что те немногие исключения из правил, говорящие о наличии в обществе отдельных преступных элементов, представляют собою не более чем некоторые издержки, болезни бурного роста, которые вполне искоренимы государством и другими институтами в недалёком будущем. Можно с полной уверенностью сказать о том, что общество заметно, коренным образом «очеловечилось»…
…Не могу без горького смеха вспоминать, с каким вожделением и торжеством они ловили и распинали затем над костром несчастного одинокого ёжика, имевшего несусветную глупость и несчастье среди ночи перебегать по своим делам полянку у них перед самым носом. Джордано Бруно испытал, я думаю, гораздо меньше мучений…
Сожрав, наконец, последнее, что удалось найти или что совершенно случайно завалялось в карманах, народец совсем сбрендил и схватил друг друга и немногочисленных окрестных жителей за глотку.
Резня по округе началась уже буквально спустя пару дней после наводнения. Нося характер от тихой поначалу до всё нарастающей. Пока не превратилась в постоянное увлекательное занятие для масс.
Вылакав из бассейнов аборигенов всю привозную воду, перебив и кое-как разорвав меж собой не успевшую спрятаться домашнюю живность, благодарные «гости» бросили свои навесы «под пальмами», построенные вначале из побуждений типа благородных, и попросту выгнали на улицу, а то и «завалили», многих окрестных хозяев, не имевших оружия. И не оказавшего организованного противостояния.
Вся эта дружная кагала с подходящими случаю торжеством и помпой поселились в их домишках. Без зазрения совести убив чужих детей и уложив в их ещё не остывшие постельки собственных.
При этом некая активная группа на короткое время заняла и мой, стоящий прямо сверху убежища, дом. Благородство и человеколюбие кончилось в одночасье одним прекрасным утром по совету бурчащего не на шутку желудка. Не ведающий жалости и пощады солитёр звал хозяев на «подвиги».
Многих же местных сгубило наивное «человеколюбие».
Даже имеющие стволы, не все пустили их по прямому, — желательному и настойчиво рекомендуемому в таких случаях, — назначению. Что было абсолютно равносильно самоубийству. Уж лучше бы они предварительно сами пустили себе и домочадцам пулю в лоб. Одержимые столь неуместным в такое время сочувствием, они и не представляли себе, что нужно не призывно открывать ворота, а именно стрелять в ближнего.
Стрелять точно, часто и густо, не дрогнув рукой. Стрелять до тех пор, пока перед забором не будет свободного места, куда мог бы упасть очередной труп. Чтобы они так и стояли, — мёртвыми, ровными рядами. Взявшись для эстетики и красоты линий за руки. Закончив патроны, рвать их зубами, но не допускать близко ни одного, — ни к своим детям, ни к своим родным озверелую толпу. А не кормить их и, уж тем более, не приводить их самому в свой дом.
Ибо, как только на пороге объявляются незваные гости, дом обречён…
Они не могли себе и помыслить, неразумные, что уже к вечеру они сами, их дети и родные, окажутся, в лучшем случае, на той же улице. И в тех же условиях, из которых они приняли «несчастных». «Если ты пьёшь с ворами — опасайся за свой кошелёк»…
Можно принять к себе двух, ну трёх обездоленных. И то, — лишь при условии, что ты сам не доешь завтра последнее. И что за воротами их ещё не толпится несколько сотен, тысяч. Иначе остальные через полчаса преисполнятся злой решимости, толкнут ногой калитку, войдут и вселятся уже сами. И хорошо ещё, если вслед вам выкинут хоть тощую котомку.
Так уж устроено подавляющее большинство «гомо хапиенс». Пусти лису на порог — с печи её уже не сгонишь. В этом люди сродни медведям, разоряющим чужие пасеки. Если поддаться на вопли «зелёных», и не насовать сходу этому разбойнику полну пазуху свинца, то вскоре и пасечник определённо рискует стать свежим медвежьим помётом.
…Не стоит думать, что я асоциальный, не знающий жалости и не ведающий сочувствия, тип. Я просто чётко за свою горькую жизнь усвоил, что даже жалость и сочувствие следует весьма порционно проявлять лишь к адекватным, лучшим и достойным. То есть, — к единицам. Остальные же забудут о вашем «благородстве» через пару часов, а спустя сутки они уже положат сушить свои потные ноги вам на вашу же столь опрометчиво добрую шею. «Не верь, не бойся, не проси».