Страница 67 из 99
XXXIII
…Пока мы разговаривали, на стол принесли кашу, сваренную с сушёной говядиной, галеты и разведённое кипятком сгущенное молоко. Пожелав им приятного аппетита, встаю и ухожу, чтобы не смущать «заглядыванием в рот».
Перекрестившись и прочтя застольную молитву, все трое приступили к трапезе. Ели же неспешно и с каким-то почтением к пище, что ли. Совсем не так, как набросились бы на еду многие другие, не удовлетворяющие толком голод по нескольку дней. Прислушивающиеся к разговору и присматривающиеся к пришельцам, мои люди были полны сочувствия и понимания. Пожалуй, впервые к чужакам было проявлено ТАКОЕ внимание с их стороны. Во взглядах «семейных» читался неподдельный интерес, уважение, и даже лёгкое замешательство. Не каждый день видишь людей, движимых по-настоящему человечной целью. И не растерявших своего морального облика среди кровавого бедлама.
Хочу сказать, я и сам был немало потрясён этой решимостью и верой. Трудно сказать, что больше взволновало меня. То ли, что эти человеческие существа не побоялись подобного путешествия, то ли то, что на этой земле ещё оставались те, кто бескорыстно и с риском для себя не искал благ, а нёс обет очищения и символ Веры…
Не стоит и говорить, что подобное по плечу далеко не каждому. Мне осталось признаться себе, что вряд ли я был способен на такое. Как и все из моих людей.
Когда мои гости, коими я их стал считать, отобедали, я подошёл к столу:
— Святой отец, я всё же настаиваю, чтобы эти Вы и Ваши люди остались моими гостями хотя бы на три дня. После этого Вы вольны идти, куда Вам вздумается. Здесь неподалёку есть ещё посёлки, в которых проживают люди. Это справа от нас. А дальше, в сторону Анапы и Тамани, тоже есть станицы и хутора. Даже побольше, чем здесь. Туда и пойдёте. А сейчас вам всем нужен отдых. Здесь есть пища и горячая вода, которой вы все омоете свои тела. Здесь вам починят и выстирают одежду. Здесь есть кров и постель, в которой всем вам просто необходимо отдохнуть. Здесь вы в полной безопасности. Мне будет приятно, если вы ненадолго останетесь.
Видя, что священник смущён и слегка растерян, я счёл нужным добавить:
— И я бы просил, чтобы Вы, когда отдохнули, устроили маленькую службу. У нас много живых, нуждающихся в слове Божьем, и есть уже те, о ком мы скорбим. И кто лёг за нас в землю без отпевания. Прошу Вас, отец Афанасий…
— Сын мой, как бы я ни устал, я всё равно отслужил бы службу для Вашего дома. Но буду честен, — я и мои товарищи будем Вам премного благодарны за возможность перевести дух и на время преклонить здесь голову. Храни Вас Господь, дети мои. И пусть он воздаст вам за человеколюбие ваше…
Откровенно говоря, было больно смотреть на состояние их ног. Растёртые разваливающейся обувью, в язвах и грибке от сырости и грязи, у Григория они были поражены ещё и признаками активизированного до крайности диабета. Неведомо, сколько он ещё протянет без инсулина. Поэтому мы выделили ему некоторый запас его вместе с разовыми шприцами. Предыдущие поездки по «злачным местам» мы чередовали по ходу дела и с визитами в затопленные аптеки, извлекая из них всё, что могло пригодиться. Кроме того, изрядный запас медикаментов я сделал ещё заблаговременно. Так что от чиха и кашля мы пока не умирали.
Поэтому я от чистого сердца выделил им по паре целых ботинок и по целых два метра портяночной ткани, по непромокаемой куртке, брюкам и по плотной майке. Выспавшиеся, отдохнувшие и чистые, в освежённой и приведённой в порядок одежде, они не знали, куда от смущения и робкой благодарности прятать глаза. Пожалуй, впервые за прошедшие годы жизни я считал своё гостеприимство истинно чего-то стоящим. И не испытывал ни капли сожаления — ни по поводу того, что эти люди съели какое-то количество нашей драгоценной пищи, ни по поводу того, что мы снабдили их в дорогу действительно на совесть. Все эти дни их, не переставая, потчевали мои «медики». И, насколько смогли, привели их тела в надлежащий вид.
…Уверен, что никто из моих людей, ранее тоже изредка ходящих в воскресение в церковь, не испытывал ни до, ни после подобных ощущений. Никогда до этого их молитва и искренность её не были столь страстными, столь одухотворёнными. Находясь на краю пропасти, люди по-новому и в полной мере, пожалуй, ощутили истинность своих мыслей, величие веры и чувств, проявившихся лишь в дни хаоса.
Отец Афанасий проводил службу так, что казалось, будто это последняя служба в его жизни. Ирина и Григорий в качестве певчих поразили нас чистыми голосами и их проникновенностью. И большинству моих не показалось постыдным и зазорным тихо и облегчённо ронять слёзы. Каждый при этом, думая о чём-то своём, становился чище и спокойнее, увереннее в себе и товарищах. Мы молились каждый за своё, за всех нас. Заочно отпели и помянули погибших.
В день ухода, когда я со всеми тремя, — поздоровевшими и приободрившимися, — сидел за прощальным столом, Григорий сказал мне негромко:
— Не воспримите нашу информацию, как плату за Ваше гостеприимство, но Лариса рассказала мне кое-что, что поможет вам всем в некоторой степени в вашем нелёгком деле. То есть поможет вам выжить и дальше, причём с некоторыми удобствами. То, что она рассказала, передам Вам я, потому как она сейчас испытывает некоторый стыд за мирское прошлое, в котором она вынуждена была принимать участие. Потому пощадим её и обсудим всё сами, если Вы не возражаете.
Притихшая и слегка покрасневшая Лариса тихонько сидела на краю стола, не говоря ни слова.
Я кивнул.
— В миру Лара была бухгалтером очень крупной фирмы в Вашем городе. Руководил всем какой-то большой человек. И, в силу специфики работы, знала она обо всех, мягко говоря, нечестных делах своего шефа. Тот вёл широкую деятельность, тщательно скрывая с компаньонами свои делишки от налогов и органов. Где попросту нагло утаивая, где прикармливая кого, чтоб не мешали.
«Понятно», — думаю. «Дело-то знакомое»…
— Так вот, — в то время, когда по документам значилось, что арендуемый им парк вагонов постоянно, то есть почти ежедневно, перевозил «жидкое стекло», силикат, а то и «жидкое удобрения».
А на деле всё было несколько иначе. Перед самой катастрофой в промышленном районе города, на железнодорожной петле, были, как всегда, загнаны в тупик прибывшие цистерны. Одиннадцать штук. Они полны не очень качественного бензина из Чечни. И дизельного топлива. Дизеля там восемь вагонов. Он куда чище и лучше бензина. Правда, и на нём — машины тоже очень даже ездили. И все считали, что заправляются хорошим топливом. Идя сюда, мы видели их. Лариса как специально посмотрела. Сверху видно, если знаешь, куда смотреть… Они так и стоят на том месте, в низине, — целы и невредимы. На глубине от крышек люков уже менее метра. Скоро вода спадёт ещё, и Вы с вашими людьми сможете до них добраться. Ах, да — на дворе старой котельной стоят полтора вагона с углем. Удивительно, что ещё никто не растащил. Всё это теперь ваше. Не знаю, удастся ли вам быстро добраться до заглублённых хранилищ заправок. А это всё почти на виду и доступно. По крайней мере, мало кто, я думаю, полезет в вагон с надписью «силикат», «ядохимикаты» и не похожий на бензовоз, в поисках топлива. По всему пути, где мы проходили, все уцелевшие в горной местности заправки тщательно и ревниво охраняются местными. Это же происходит со складами, предприятиями пищевой промышленности, стадами и фермами. Птичниками и тепличными хозяйствами. Правда, в нескольких местах мы набрели на целые выжженные деревни. Больше десятка. То, что в них было ценного, либо сгорело дотла, либо разграблено кем-то. Жителей нет совсем. А в остальных сёлах народ сильно нервничает, не зная, откуда идёт угроза. Канонаду слышат, но оттуда, как правило, никто больше не появляется. Так что они готовы стрелять в каждого, кто появляется на горизонте. — Подняв голову, Григорий мог видеть, как мои глаза медленно, но верно выкатывались на лоб. Вот это подарки нам на прощание, нечего сказать… Щедрые. Крайне щедрые, чего уж там мелочиться!