Страница 43 из 65
После гипнарка с координацией плоховато, но хорош же я!.. Заперли, заточили, ах, ах!
Включив окно, я несколько секунд смотрел на зеленое кольцо парка. Его наискось пересекал гребной канал, с высоты казавшийся темной трещиной.
На седьмой год мы переехали в Базмашен, в учебный центр. Родители остались в доме, место им нравилось. Встречались с ними раз в неделю. Дети врывались ко мне в любое время суток и по страшному секрету, разумеется, сообщали, что они придумали для воскресного подарка родителям и почему для него необходимо сию секунду и откуда угодно достать три килограмма орехов в шоколаде, двести метров нитинола, лимонную тянучку, губчатую платину и все такое…
Мурад, Семен и Лена дружили с соседней десяткой. У остальных тоже было немало друзей по школьному городку. У меня прибавилось забот. Много сил и времени забирало планирование — надо было срочно выяснять, кто из Учителей наиболее силен в Прекрасном Чтении, а кто — в Биофизике, решать, идти ли к ним на урок или приглашать их Десятку к нам, ломать голову, увеличить ли частоту таких посещений до двух раз в неделю, или, наоборот, пора на некоторое время локализовать учебный процесс…
Голова пухнет от массы сопутствующих дел, а тут вдруг вылезает Аршак с проблемами эн-формных логик, а ты сразу и не сообразишь, за что хвататься, матричную историю и математическую философию в Школе я вытягивал на пределе… Какое это было время! Тогда я встретил Лизу, до моего Выпуска оставалось четыре года, а ее — три. Но через год я вернул ей Слово, потом снова у нас наладилось, затем опять мы запутались… так, в общем, до сих пор ни я, ни она не разобрались, что кому надо. Каждый остался при своем Слове, с ним и распрощаемся… Не судьба… В последние годы все стало проще, и Лиза успокоилась, и я расслабился, но где ты, школьный городок?!.. Где ты, сентябрь?..
В десять лет у детей началось критическое осмысление мира. Ничего на веру не принимается, идет вторая волна вопросов, и среди них многократно и в самых забавных вариациях: неужели так трудно за всю жизнь Учителю воспитать десять человек?
Рано или поздно задается этот вопрос. Потом еще и еще раз. Главное, почувствовать момент, когда наступила пора рассказа об Учителях. Почему ими гордится человечество, какая лежит на них чудовищная ответственность за все и вся, и почему последнее слово всегда остается за Учителем, С этого начинается введение к курсу Истории Разума, который продолжается до выпуска. В это время Учитель начинает приглядываться к своим ученикам, чтобы за оставшиеся до выпуска годы успеть подготовить Первого и Второго, возможных кандидатов в Учителя. Сколько их отсеялось в школах, сколько отвели себя сами! Это не делало чести Учителю, но это честно, Учитель — не десантник, не разработчик и не мастер. Он не имеет права ошибаться. Если ошибся — не Учитель!
Пустяковая ошибка, и… Нет, Учителя не делают пустяковых сшибок, любая ошибка — конец! Но где, когда… Вывернуть Вселенную наизнанку, пустить время вспять, секунда за секундой просмотреть все скачала, найти неправедное слово, неверное действие… Кончено, бывший учитель! Сколько «бывших» наберется на наш век? Пять или десять, хоть отсчет веди! «Это был шестой год от провала бывшего учителя Шамиссо», — скажут историки, а курсанта будут понимающе кивать. Бедная усеченная десятка, бедный Мурад…
Закат на Багряной красив. Горизонт расслаивается на синие красные полосы, медленно наливается фиолетовым небо, а в нем время от времени расцветают стрельчатые цветы метеорных дождей.
Перенося ящик из соседнего помещения, я задел боком терминальную тумбу стола и чуть не выронил свой груз. Подхватив его, я случайно ухватился за скобу фиксатора. И разумеется, скоба осталась в моей руке, а ящик немедленно распался на тонкие полоски. На пол со стуком посыпались видеоблоки, у некоторых отвалились крышки, и тонкие серебристые диски разлетелись по комнате. Я постоял над безобразной кучей, затем махнул рукой и сел прямо на линопласт, посреди этого развала, собирая блоки по годам и разглядывая пометки на дисках.
С видеоблоками я возился долго и отсидел ногу. Чтобы размяться, решил пройтись, обойти территорию.
Снаружи было не очень темно, что-то вроде земных сумерек. Но темнее здесь не бывает.
Под окном зарылся по самый клюв шар-цыпленок. Мне показалось, что он стал чуть больше. А может, это другой. Хотя нет, вот темное пятнышко у клюва.
Я пошел по тропинке к серому кубу синтезатора, от него к реактору, хотел спуститься к реке, но посмотрел на часы и передумал.
Сегодня я надел часы. Сегодня день связи.
Код вызова я оставил только Лизе. Потом, когда-нибудь, я попрошу ее связать меня с Десяткой… вернее, с девяткой.
За десять минут до связи я был уже за столом. Потом взял себя в руки, быстро сварил кофе и успел сделать несколько глотков.
Сигнал вызова я заглушил почти до предела и поэтому его не услышал. Вспыхнул экран, на нем появился юноша с эмблемой Прямой Связи на рукаве.
— Здравствуйте, — сказал он и замялся. На секунду, не больше. — Вы просили связь на полчаса. Если вам понадобится, можно будет продлить.
— Спасибо, думаю, что не понадобится, — ответил я совершенно искренне. Каждая секунда прямой связи съедала уйму энергии.
Юноша исчез. На экране возникла Лиза. Она крепко зажмурила глаза и причмокнула. Я ответил ей тем же. Наше приветствие.
— Я долго думала, что тебе сказать вначале, но ничего лучше «ну, как ты?» не придумала. Спросить?
— Спроси!
— Ну, как ты?
— Как видишь! — я бодро выпятил грудь и для убедительности стукнул по ней кулаком.
— А ты не поседел…
— Не поседел или даже не поседел? — переспросил я и тут же мысленно обругал себя — и сейчас я не смог удержаться. Ну почему каждый разговор с ней начинается и кончается выяснением, кто что имел в виду и почему имел… Куда девается чуткость, такт и понимание?
Лиза на ответила на мой вопрос. Она разглядывала меня, потом вдруг улыбнулась.
— Если бы не мать, я бы приехала к тебе.
— Как ее здоровье?
— Все так же. Не лучше и не хуже. Пробуем клеточные стимуляторы. Ходить еще не может.
— Передавай от меня… Хотя, не надо.
— Да, лучше не надо. Обещают за полгода поставить ее на ноги.
— Но тебе придется долго за ней присматривать.
Она опустила глаза и поджала губы.
— Я все понимаю, — наконец сказала она. — Я начала седеть.
— Вот глупости! — ответил я. — При чем здесь это?
Несколько секунд она смотрела мне в глаза, потом вдруг всхлипнула.
— Только сейчас я поняла, какие мы были… Все равно ты от меня никуда не денешься!
— Ты же понимаешь… — я развел руками, — мне… ты…
— Я все понимаю. Как только поправится мать… — она снова всхлипнула и исчезла
Юноша с эмблемой прямой связи выглядел растерянным.
— Ваш собеседник отключил линию. Если терминал…
— Все в порядке! — я потряс ладонью для убедительности.
— Но… в вашем распоряжении больше двадцати минут! Есть еще один запрос, — юноша повертел в руках жетон с прорезями кода. — Если вы не возражаете… Запрос шел через Совет Попечителей. На ваше усмотрение…
Кто бы это мог быть? Кто-либо из Десятки, то есть из девятки? Нет, подобную бестактность они себе не позволят. Я вдруг поймал себя на мысли, что простил бы им это. Хорошо, если это Кнарик. Много говорить не будет, повздыхает, выпятит нижнюю губу — уже теплеет в сердце. Нет, не она…
— Ладно, — ответил я, — соедините.
И чуть не застонал от досады, когда на экране появилось длинное лицо и длинные же усы Клецанды.
— Приветствую вас!
Я ограничился кивком.
— Ну вот, если суждено встречаться, встречи не избежать. Вы неплохо выглядите. Как ваше здоровье?
— А вы запрашивали Совет ради удовольствия осведомиться о моем здоровье? — спросил я.
Улыбка с его лица исчезла мгновенно.
— Нет, У меня к вам предложение… Просьба! Вы, наверно, пишете книгу, ну, понимаете, вашу… книгу. Так вот, не могли бы вы, как бы это сформулировать… ну, несколько страничек, буквально — ваши мысли, эмоции и все такое в тот день. Я имею в виду день Суда. Если это вас не затруднит! Я понимаю, неудобно обращаться с такой просьбой, но…