Страница 15 из 41
Стефан взял свечу и поднялся в мансарду, где в маленькой каморке, служившей прежде чуланом, спал Пьер. Стефан коснулся плеча, позвал по имени. Пьер сразу проснулся, сел на постели, протирая заплывшие со сна глаза. Узнав хозяина, он принялся натягивать куртку, шарить ногами по полу в поисках деревянных башмаков, готовый немедленно бежать, куда прикажет хозяин, выполнить любое поручение.
— Пьер, любишь ли ты алхимию? — спросил Трефуль. — Как вы, мастер, — ответил мальчик.
— Любишь ли ты ее больше всего на свете, сильнее даже, чем жизнь? Согласен ли ты ради искусства отдать всего себя?
— Как вы, мастер, — повторил Пьер.
— Идем, — сказал Трефуль.
Они спустились в лабораторию.
— Пьер, — сказал Трефуль, — мне нужна твоя рука. Не пугайся, ты не умрешь, у тебя будут самые лучшие доктора, а потом самые ловкие слуги. У тебя ни в чем не будет недостатка. Ты будешь мне вместо сына, больше, чем сын, но сейчас мне нужна твоя рука. Рука живого человека.
Пьер медленными механическими движениями снял куртку и положил на стол руку. Трефуль высоко поднял тесак и с силой опустил. В самое последнее мгновение он вдруг с ужасом представил, что сейчас произойдет, и успел отвести тесак в сторону, который вонзился в стол, расколов его до половины. Пьер, жалобно и тонко вскрикнув, дернул руку, вскочил и, ударившись о дверь, выбежал вон.
Трефуль взял брошенную куртку, поднялся в комнатушку мальчика. Там было пусто.
— Пьер… — позвал Трефуль.
Он спустился вниз. Входная дверь была распахнута, на пороге валялся оброненный деревянный башмак. Трефуль постоял, глядя на улицу, поднял башмак и прикрыл дверь. Он понял, что Пьер не вернется.
Стефан Трефуль остался один. В лаборатории поселилось запустение и лишь по четвергам зажигался огонь в печах и свечи на столе. Мельхиор Ратинус рассказывал городские новости. О Пьере он ничего не слышал, а Кристина, по его словам, как и прежде, жила вдвоем с матерью. Молодой человек, домогавшийся любви Кристины, не преуспел в своем намерении и, впав в отчаяние, хотел даже жениться на ней, но неожиданно получил отказ и, оскорбленный, уехал куда-то.
Трефуль, кивая, слушал речь друга, а оставшись наедине с собой, сидел, безответно о чем-то думал или дремал.
Однажды, в конце лета он, как обычно, забылся, сидя в своем кресле. Проснулся от какого-то шума и сначала не мог сообразить, где он и что с ним. Он с трудом узнал потонувшую во мраке лабораторию, а затем понял, что в кресле напротив, где обычно устраивался Ратинус, кто-то сидит.
— Кто здесь? — спросил Трефуль,
— Это я, мастер, — ответила Кристина. — Простите, что я нарушила ваш запрет и пришла сюда, но у меня очень важное дело.
Стефан зажег свечу, поставил ее на край разрубленного стола, подальше от себя.
— Учитель, — сказала Кристина, — я должна признаться… Я не кинула бы алхимии, выйдя замуж, я отказала ему совсем по другой причине… но он не верит, что я хожу сюда только ради вас, он подстерег меня на улице, обругал, а потом взял нож и ударил…
— Ты ранена?! — Трефуль подскочил. — Куда? Я сейчас перевяжу…
— Не надо. Гиппократ учит, что если рана нанесена в живот и из нее изливается мало крови, то такая рана смертельна. Я хорошо запомнила ваши уроки, мастер.
— Перестань! — закричал Трефуль. — Ты не умрешь! Я приведу сюда весь медицинский факультет…
— Учитель, — прошептала Кристина, — дайте мне сказать. Вы должны кончить ваше делание. Я вернулась для этого Когда я начну умирать, вы возьмете все, что вам надо, и проведете синтез. У вас получится, я знаю… И еще… Я хотела сказать, что люди должны появляться на свет обычным путем, пусть даже не совершенными и не всезнающими. Так лучше… Не моя вина, что вы думаете по-другому…
Голова Кристины поникла, пальцы рук сжались в кулаки, потом медленно распрямились. Стефан Трефуль, замерев, смотрел на тело своей ученицы. И вдруг вскочил.
Кристина, умирая, добралась от своего дома сюда, чтобы он мог закончить этот проклятый опыт! А он сидит и смотрит, как тепло уходит из ее тела, и ничего не делает!
Одну за другой Трефуль подпалил двенадцать свечей в высоком шандале и бросился к ящику с инструментами…
День и ночь в запертой лаборатории звенели, падая в фаянсовые чаши, капли, свистел пар, и дребезжало стекло. Стефан Трефуль, состарившийся и полубезумный, колдовал вокруг большого аламбика, который теперь воистину был яйцом философов. На теплую стенку яйца он смотрел с ненавистью, но никогда не забывал питать его процеженными экстрактами, тончайшей живой материей, взятой от новорожденных ягнят или печени теленка.
Одна ненависть двигала Трефулем. Он обязательно должен довести до конца свой труд. И когда огненный и безупречный человек появится на свет, Стефан задаст ему всего один вопрос: «Правда ли, что тебе известно все в прошлом, настоящем и будущем?» — и, услышав гордое «Да», добавит: «Значит, ты знаешь, что сделаю я с тобой сейчас…»
Сорок недель огонь пожирал сухой березовый уголь, искрились растворы, просачиваясь сквозь плотный шелк, гремел агатовый пест, дробивший части животных, и надсадно жужжала карусель. Яйцо философов, в котором неуклонно созревал микрокосм, дышало теплом.
И срок пришел.
Яйцо раскололось, впустив внутрь свет и воздух. Стефан стоял в двух шагах, сжимая в кулаке тонкий стилет, и ждал, когда из глубины поднимется ему навстречу дивное существо, отнявшее у него все, что только можно отнять у человека. Но никто не поднимался, зато неожиданно в полной тишине раздался громкий детский крик. Стефан подался вперед. На дне яйца лежал младенец, новорожденная девочка. Говорят, что во время первого крика у новорожденного то лицо, какое вновь будет годы спустя у взрослого человека. Трефуль узнал Кристину.
Он выронил стилет, схватил живой вопящий комочек, покрасневший от холодного воздуха, мгновенно утративший сходство с Кристиной, прижал к груди, не зная, куда девать его в успевшей почернеть и пропахнуть крепкими кислотами лаборатории.
В четверг вечером, как всегда в это время, пришел Мельхиор Ратинус. Молча оглядел помещение, вновь изменившееся до неузнаваемости, с тяжким вздохом опустился в кресло, двумя руками придвинул кружку с горячим вином, попробовал и привычным движением добавил кусочек сахара. И только потом неторопливо начал разговор:
— В городе говорят, что ты завершил свой труд. Честное слово, разум отказывается верить в подобные вещи.
— Разум отказывается верить в огромное множество куда более простых вещей, — откликнулся Стефан, — и тем не менее они существуют.
— Значит, делание закончилось удачно… — протянул Ратинус. Он опасливо глянул в сторону занавески, прикрывающей часть комнаты, и шепотом спросил:
— Это там?
— Да.
— А что делает?
— Спит.
— Вот уж не думал, что подобное существо нуждается в сне. Но оно, во всяком случае, открыло тебе сокровенные тайны мироздания?
— Я узнал вчера величайшую тайну сущего, — твердо сказал Трефуль.
— Какую же, позволь спросить? — оживился Мельхиор.
— Это трудно объяснить…
— Да, конечно, — Ратинус закивал головой. — Признаюсь, что я и сам никому не стал бы передавать драгоценные откровения гомункулуса.
— Мельхиор Ратинус! — произнес Стефан. — Предупреждаю, что если ты еще раз назовешь ее этим мерзким словом, то я тебя ударю!
Ратинус замер с открытым ртом. Наконец он справился с изумлением, хотел что-то спросить, но Стефан, предостерегающе подняв руку, заставил его молчать. Неведомо каким чувством Стефан Трефуль угадал, что девочка, лежащая в люльке за занавеской, открыла глаза. Чуть слышно бормоча какие-то успокаивающие слова, наивные и нелепые в устах пожилого профессора, Стефан двинулся к колыбели, и лишь через секунду оттуда послышался плач.
Ребенок звал маму.