Страница 16 из 38
Вскоре он захандрил, перестал ходить в гимназию и через три года был исключен «за леность и нехождение в классы».
Так как еще с мая 1755 года Григорий был записан в Конную гвардию и с этого времени считался в домашнем отпуске для пополнения знаний, то в 1758 году его произвели в каптенармусы. А когда он приехал в полк, оставив Москву, ему дали чин вице-вахмистра и назначили в ординарцы к дяде цесаревича Петра Федоровича принцу Георгу Голынтинскому. Не прошло и года, как Потемкин стал вахмистром. О первых двух годах его жизни в Петербурге мало что известно. Настоящая карьера Потемкина началась с его участия в дворцовом перевороте, о чем уже говорилось.
Правда, среди тридцати шести наиболее активных участников переворота, награжденных Екатериной, Потемкин значился последним. Ему было дано десять тысяч рублей, четыреста душ крестьян, чин поручика, серебряный сервиз и придворное звание камер-юнкера. Вспомним, что он был и в Ропше, сидел за одним столом с убийцами Петра III.
В связи с восшествием на престол Екатерины II он был послан в Стокгольм с поручением передать письмо о случившемся шведскому королю Густаву III. Отношения между Россией и Швецией были в то время довольно натянутыми, и последнее обстоятельство делало миссию Потемкина не очень простой.
Когда Потемкин прибыл в королевский Дроттигамский дворец, в одном из залов шведский вельможа обратил внимание Григория на русские знамена, развешанные по стенам. «Посмотрите, сколько знаков славы и чести наши предки отняли у ваших», – сказал швед. «А наши предки отняли у ваших, – ответил Потемкин, – еще больше городов, коими владеют и поныне».
Этот ответ, ставший потом известным в Петербурге, сослужил ему добрую службу. Екатерина, остро нуждавшаяся в молодых, энергичных и образованных помощниках, направила несколько десятков офицеров в гражданскую администрацию, сохранив за ними их военные чины и оклады. В их числе оказался и Потемкин, направленный обер-секретарем Святейшего Синода. Казалось, что фортуна сама предложила выбор Григорию Александровичу: генерал или архиерей, – потому что, пожелай он принять сан, едва ли бы отказали ему в этом, ведь он служил в Святейшем Синоде.
Потемкин, часто принимавший решения по настроению, капризу или прихоти, едва не стал монахом. Однажды, пребывая в сугубой меланхолии, не веря в удачу при дворе, он решил постричься. К тому же произошла у него и немалая неприятность – заболел левый глаз, а лекарь оказался простым фельдшером и приложил больному такую примочку, что молодой красавец окривел.
Эта беда вконец сокрушила Потемкина, и он ушел в Александро-Невский монастырь, одел рясу, отпустил бороду и стал готовиться к пострижению в монахи.
Узнав о случившемся, Екатерина приехала в монастырь и сказала: «Тебе, Григорий, не архиереем быть. Их у меня довольно, а ты у меня один таков, и ждет тебя иная стезя».
Потемкин сбрил бороду, снял рясу, надел офицерский мундир и, забыв о меланхолии, как ни в чем не бывало появился во дворце. Хотя в 1768 году Потемкина пожаловали в камергеры, он с самого начала войны с Турцией ушел волонтером в армию Румянцева, где стал призванным кавалерийским военачальником, участвуя в сражениях при Хотине, Фокшанах, Браилове, Рябой Могиле, Ларге и Кагуле, в других походах и боях. Он получил ордена Святой Анны и Святого Георгия 3-й степени и в тридцать три года стал генерал-поручиком.
В январе 1774 года Екатерина вызвала его в Петербург, а в феврале он получил чин генерал-адъютанта. Последнее обстоятельство было более чем красноречивым: оно означало, что в новый «случай» приходит новый фаворит и что песенка и Орлова, и Васильчикова спета. Во дворце появился сильный, дерзкий, могучий телом и душой, умный и волевой царедворец, генерал и администратор, который сразу же вник во все государственные дела.
Скоро он стал подполковником Преображенского полка, а следует заметить, что в этом звании оказывались, как правило, лишь генерал-фельдмаршалы, ибо традиционно полковником Преображенского полка были сам царь или царица. Что мог противопоставить «Великому циклопу» кроткий и застенчивый Васильчиков?
Говоря о качествах предшественника Потемкина, уже известный нам Гельбиг писал: «Воспитание и добрая воля лишь в слабой степени и на короткое время возмещают недостаток природных талантов». С трудом удержал Васильчиков милость императрицы неполные два года…
Когда Васильчиков в последний раз был у императрицы, он вовсе не мог даже предчувствовать того, что ожидало его через несколько минут. Екатерина расточала ему самые льстивые доказательства милости, не давая решительно ничего заметить, едва только простодушный избранник возвратился в свои комнаты, как получил высочайшее повеление отправиться в Москву. Он повиновался без малейшего противоречия…
Если бы Васильчиков при его красивой наружности, обладал большим умом и смелостью, то Потемкин не занял бы его место так легко. Между тем Васильчиков прославился именно тем, чего ни один из любимцев Екатерины не мог у него оспорить – он был самым бескорыстным, самым любезным и самым скромным. Он многим помогал и никому не вредил, мало заботился о личной выгоде и в день отъезда в Москву был в том же чине, какой императрица пожаловала ему в первый день своей милости. Васильчиков получил за время менее двух лет, что он состоял в любимцах, деньгами и подарками сто тысяч рублей, семь тысяч крестьян, приносивших тридцать пять тысяч рублей ежегодного дохода, на шестьдесят тысяч рублей бриллиантов, серебряный сервиз ценою в пятьдесят тысяч рублей, пожизненную пенсию в двадцать тысяч рублей и великолепный, роскошно меблированный дом в Петербурге, который императрица потом купила у Васильчикова за сто тысяч рублей и подарила в 1778 году другому фавориту – Ивану Николаевичу Римскому-Корсакову. Вскоре по удалении от двора Васильчиков женился и был очень счастлив.
Придворные недоумевали, почему столь быстро и столь внезапно произошла такая странная и неожиданная перемена?
Дело было не только в любовном влечении – Екатерина угадала в Потемкине человека, на которого можно положиться в любом трудном и опасном деле, когда потребуются твердая воля, неукротимая энергия и абсолютная преданность делу.
Отставка Васильчикова лишь неосведомленным в любовных и государственных делах Екатерины могла показаться внезапной. На самом деле Екатерина почти с самого начала тяготилась этой связью, в чем чистосердечно призналась новому фавориту.
В письме к нему она исповедалась в своих прежних прегрешениях, открывшись, что мужа своего не любила, а Сергея Васильевича Салтыкова приняла по необходимости продолжить династию, на чем настояла Елизавета Петровна. Совсем по-иному обстояло дело с Понятовским. «Сей был любезен и любим», – писала Екатерина. Далее она признавалась, что любила Орлова, и не ее вина в том, что между ними произошел разрыв. «Сей бы век остался, если б сам не скучал, я сие узнала… и, узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации (отчаяния. – В. Б.) выбор коя-какой…»
Вот этот-то сделанный ею «выбор коя-какой», и не более того, и оказался Васильчиковым.
«…И даже до нынешнего месяца, – продолжала Екатерина, – я более грустила, нежели сказать могу, и никогда более, как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякие приласканья во мне слезы принуждали, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года; сначала я думала, что привыкну, но что далее, то – хуже, ибо с другой стороны (со стороны Васильчикова. – В. Б.) месяцы по три дуться стали и признаваться, надобно, что никогда довольнее не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его мне плакать принуждала».
И наконец пришло избавление от капризного, обидчивого и давно уже немилого Васильчикова. «Потом приехал некто Богатырь (Потемкин. – В. Б.), – пишет Екатерина. – Сей Богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что, услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша (П. А. Брюс. – В. Б.) сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтобы он имел».