Страница 4 из 5
- Глупо, - сказал Ванган, - все это до смешного глупо.
- Глупо, что не успеешь? - спросил Степанов. - Ты об этом думаешь?
- Нам с тобой можно выступать в цирке - отгадывание мыслей на расстоянии...
- Ты бы что хотел успеть?
- Хотя бы сюжеты записать... У меня их сотни... Это все ложь, когда говорят, что в драматургии всего сорок семь сюжетов.
- У тебя ноги очень замерзли, Ванган?
- Теперь уже легче. Я их не чувствую.
- Сними ботинки, я разотру ступни.
Ванган вдруг жестко усмехнулся и спросил:
- Зачем? Все решат эти двадцать пять минут. Если он успеет сменить за двадцать минут прокладку и с этой прокладкой карбюратор заработает, тогда ноги отойдут - печка в хорошая... А если он провозится еще час, вода в радиаторе станет льдом и мотор не заведется...
- Пойдем к дороге...
- Это хорошо для положительного героя... Здесь некуда идти. Идти, чтобы идти? Глупо.
- Сейчас я тебе скажу то, что только вчера придумал... Жаль, если это пропадет. Я знаешь что придумал вчера? Проверка человеческих отношений обязана быть действенной, а не словесной. Слова и есть слова. Между прочим, это понял один наш с тобой коллега. Он был то ли актером в Лондоне, то ли герцогом... А поняв это, стал Шекспиром. У него герои не говорят. Они или делят царства между детьми, или проводят полицейское расследование, как Гамлет, или укрощают жену - не словами, как все мы, а действием... Это я про Строптивую, а не про Дездемону, не думай...
- Почему ты сказал: ? Если мы не заведемся пропадет... Не станешь же ты это записывать? Да и бумаги нет...
- Бумага-то есть, только пальцы не двигаются. Нет, я не про это... Я верю, что слово, сказанное вслух, не пропадет. Слово - это форма проявления энергии, а энергия не исчезает. Я убежден, что люди скоро сделают аппарат, который будет записывать речи Цицерона и незаписанные экспромты Пушкина...
- Черт, - выругался Мунко, - вот черт...
- Что такое? - спросил Ванган и снова взглянул на часы.
- Я уронил винтик.
- А без этого винтика нельзя?
- Нельзя. В карбюратор будет засасывать воздух.
- Куда ты его уронил?
- Я ищу... Хорошо, если в мотор... Только мне кажется, что винтик упал в траву.
- Давай отодвинем машину, - предложил Степанов. - Попробуем поискать в траве.
- В траве ничего не найдешь, - сказал Ванган, это пустое дело. Может, у тебя есть запасной винтик, Мунко?
- У меня нет запасного винтика. Теперь-то я всегда буду возить с собой большой запас - и винтиков, и прокладок.
Ванган и Степанов переглянулись.
- Ладно, - сказал Ванган, - давай толкать машину.
- Знаешь, - предложил Степанов, - давай зажжем траву. Тогда будет легче искать.
- Наоборот.
- Не надо ничего искать! - крикнул Мунко. - Винтик закатился в мою варежку! Это я со страху стал таким рассеянным.
- Пальцы очень замерзли? - спросил Ванган.
- Очень, - ответил Мунко. - Только греть их нельзя, времени в обрез.
- Нет уж, давай я их тебе погрею, а то ты и впрямь потеряешь винтик. Знаем мы, каково это - терять винтики...
Ванган начал растирать белые пальцы Мунко, а Степанов отошел в сторону и помочился. Ему не очень-то и хотелось мочиться, но было любопытно - замерзнет ли моча, как слюна, в воздухе.
Замерзла моча все-таки на земле.
- Слушай, Ванган, - сказал Степанов, - можно было бы устроить прекрасный зимний аттракцион: пускать во время морозов воду из брандспойтов, чтобы она падала в снег ледышками. Представляешь, как это было бы красиво, особенно в солнечные дни?
- Внеси предложение, - усмехнулся Ванган, - может быть, его зачтут за рационализаторское. Аттракцион имени товарища Степанова, лучшего друга детворы...
- Что нужно делать, Мунко? - спросил Степанов. - Ты объясни. Может, пока тебе греют руки, я что-нибудь буду заворачивать? Это я умею.
Ванган снова посмотрел на часы, и Степанов только теперь заметил, что глаза у него стали белыми из-за того, что ресницы покрылись жестким, хотя по виду и пушистым, инеем.
- Не надо ничего крутить, - сказал Мунко, - я сейчас сам докручу.
Степанов отвернул крышку радиатора. Вода покрылась тоненькой корочкой льда.
Небо становилось сиреневым. Рядом с тусклым, свекольным солнцем зажглись две летние, яркие звезды. А чуть поодаль угадывалась молодая луна - она смотрелась словно сквозь папиросную бумагу.
- Мы все разгильдяи, - сказал Ванган. - Знаешь, о чем я часто думаю? Я думаю вот о чем...
- У меня уже согрелись пальцы, - сказал Мунко, но он сказал слишком очевидную неправду, чтобы отвечать за нее, и Ванган продолжал растирать ему руки. Мунко сказал ложь таким же бодрым, чересчур спокойным голосом, каким говорили сейчас и Ванган и Степанов.
- Я вот о чем думаю, - продолжал Ванган. - В мире каждый день кто-то сочиняет хотя бы один новый анекдот. Анекдот живет месяц, в провинции полгода. А потом умирает. А ведь каждый анекдот - это сюжет для романа. Или тема для докторской диссертации какого-нибудь будущего историка. Анекдот - это наскальная живопись двадцатого века. На этой самой наскальной живописи сколько людей стали академиками. А ведь ни одного сборника анекдотов нет... Ни одного! Я обязательно стал бы записывать все анекдоты... Если выберемся отсюда, клянусь честью - составлю книжку анекдотов... Знаешь, всегда говорят: . Особенно этим заклинанием славятся критики. Они, дурашки, Пушкина цитируют, а уж он-то всегда так торопился. Истинного художника всегда должно преследовать размышление о смерти - только тогда он поймет жизнь по-настоящему. Надо всегда торопиться, - потом станет ясным, где зазря поторопился, а где преступно медлил. Все надо отдавать, все. Люди разберутся потом, что им пригодится, а что нет... Мы всегда медлим из-за комплекса и тщеславия. Хотим создать бессмертное, великое. На века. Не нам это определять, а векам.
- У меня согрелись пальцы, - сказал Мунко, - я уже чувствую, как они болят. Только ног я теперь не чувствую... И внутри - раньше все тряслось от холода, а сейчас замерзло...
Солнце растворилось в багровой синеве неба. Исчезла та папиросная бумага, которая скрывала луну. Луна теперь стала близкой. Небо вокруг нее было прозрачно-синим, а потом возникал радужный дрожащий ореол, цветом похожий на грязный весенний снег.
- Может, разложим под радиатором костер из травы? - предложил Ванган.
- Ты же говорил, что она прогорает, как порох, - сказал Степанов, ощущая в себе тишину и усталость. Холода уже не было, он не воспринимался так обжигающе и сухо, как раньше.
- Надо что-то делать... Самое противное - это когда ты бессилен.
- Растереть тебе ноги?
- Наверное, поздно. Они совсем деревянные.
- Почему ты не надел унты?
- А почему Мунко не взял прокладку? Почему мы поехали именно сюда бить волков? Почему ты прилетел в Монголию? Почему я встретил тебя?
- Ты хотел сказать - случайности логичны?
- Я хотел сказать, что если каждый из нас запрограммирован в генетическом коде, то, значит, должна существовать и такая программа, которая определяет пересечения миллионов разностей, обитающих на земле.
- А это, случаем, не мракобесие? - спросил Степанов и понял, что хотел улыбнуться своему вопросу, но не смог, потому что мышцы лица уже не подчинялись ему...
- Мракобесие - это когда мы не понимаем, но заготовили дрова для костров, чтобы сжечь то, что нам непонятно.
- У тебя глаза совсем белые...
- У тебя тоже. Ты, между прочим, почаще их закрывай. Говорят, если обморозишь белки, никакие врачи не помогут.
- Слушай, а если мы подожжем сиденье ? Обольем бензином и подожжем. Это ведь видно издалека.