Возлюбленный враг

— Ты не скажешь «до завтра»? — прошептала Джинни, сдерживаясь, чтобы не вцепиться в него.

— Нет, — сказал он, высвобождаясь из ее объятий. — Я не стану давать обещания, если не уверен, что выполню его.

— Это ты уже говорил раньше, только при других обстоятельствах, — Джинни улыбнулась, моргая, чтобы сдержать слезы. — Умный человек не высказывает угроз и не дает обещаний, которых не может выполнить. — Она коснулась пальцами своих губ, потом приложила их к его губам. — Прощай, любовь моя. Да хранит тебя Господь.

Дверь за ним тихо закрылась, внизу послышались шаги, шепот, хотя и не было необходимости соблюдать тишину. Потом наступило полное молчание, и Джинни поняла, что осталась одна.

Не прошло и часа, едва рассвело, как до нее донесся грохот канонады, не стихавшей до самого вечера. Тяжелое облако дыма висело над полем битвы, и Джинни почти не видела движения, хотя и стояла на вершине холма. Но постепенно она стала замечать, что лагерь у подножия холма заполнился людьми, словно муравейник. Они сновали между палатками с носилками, повозки двигались от лагеря к полю, затянутому дымом. Джинни медленно спустилась с холма. Если начали доставлять раненых, значит, есть работа и для нее.

Это было мрачное занятие, и она заставляла себя оставаться там, где больше всего нужна, — у полевого госпиталя, среди солдат, ожидавших, когда ими смогут заняться измотанные хирурги. Некоторым она могла помочь сама, если нужно было вытащить пулю, перевязать рану, наложить шину. Но там, где ампутация или операция были неизбежны, она была бессильна что-либо сделать.

Весь этот бесконечный день среди грохота пушек, суеты вокруг исковерканных тел ей бесконечно хотелось вернуться на ферму, узнать, есть ли новости, пойти в штаб Кромвеля и расспросить нарочных. Где генерал Маршалл в этом аду? По-прежнему на коне и ведет в бой своих солдат? По крайней мере, она знала, что его нет среди раненых. Она со страхом рассматривала каждую окровавленную фигуру и, не найдя его, испытывала облегчение, смешанное с ужасом оттого, что может произойти с ним на поле брани.

С наступлением темноты орудия смолкли, лишь едкий запах дыма тяжелым облаком повис в воздухе. Джинни накрыла одеялом тело солдата и выпрямилась. Он был мертв — в животе была рана размером с кулак, и смерть для него оказалась избавлением. Она вытерла руки о фартук, забрызганный кровью, и только сейчас позволила усталости овладеть ею.

— Госпожа, генерал говорит, что вы сейчас же должны вернуться в штаб.

— Джед! — Джинни резко обернулась и бросилась на шею старому солдату, словно он был воплощением надежности и спокойствия. — Генерал… он невредим?

— Да, — кивнул Джед, успокаивающе похлопывая ее по спине. — Он цел и невредим, и вы ему нужны.

— Как ты узнал, где найти меня? — улыбнулась Джинни сквозь слезы облегчения.

— Нетрудно было догадаться, — хмыкнул Джед. — Генерал знал, что вы непременно окажетесь здесь, а если вас не привести обратно, то проведете тут всю ночь.

Слегка спотыкаясь от крайней усталости, Джинни покинула лагерь и последовала за Джедом в деревню. В кухне сидели выбившиеся из сил офицеры. Одного быстрого взгляда на закопченные лица было достаточно, чтобы удостовериться, что вернулись все. С тихим стоном она упала в объятия Алекса, на этот раз не обращал внимания на присутствие посторонних. Это было не важно, главным было то, что ее обнимает и гладит по волосам Алекс, шепча что-то успокаивающее.

— Ты чернее и грязнее, чем мы, — обеспокоено сказал Алекс, подводя ее к столу, где стояло холодное мясо и вино. — Ты целый день помогала раненым?

— Большую часть, — подтвердила Джинни, беря чашу с вином из его рук — Все закончено?

Выражение, появившееся на их лицах, показало, насколько наивен ее вопрос. Алекс покачал головой.

— Мы выстояли, но дело еще не завершено, цыпленок. Мы разбили примерно три четверти их сил, взяли в плен две тысячи человек, по этого еще недостаточно, чтобы торжествовать победу. — Он сел на длинную скамью у стола и притянул Джинни к себе. — Ты должна поесть что-нибудь. — Он отрезал ей бекона и кусок хлеба.

— Я не голодна. — Джинни посмотрела на еду с гримасой отвращения. — А вот вина выпью с удовольствием.

— Ты должна поесть, — настаивал Алекс.

Джинни немного поела, чтобы успокоить его, потом прижалась к его груди, слушая разговор офицеров, потягивая вино, потом приятная истома охватила ее, и веки смежились.

Она едва ли чувствовала что-нибудь, когда Алекс поднял ее на руки, отнес наверх и положил на постель.

— Мне нужно обсудить завтрашние планы с Кромвелем, милая, — объяснил он, снимая с нее туфли. — Ты сможешь раздеться сама?

— Глупости, какие! — Джинни с огромным трудом села на постели. — Мне нужна нянька, генерал, не больше, чем вам.

— Чего только не сможет добиться мужчина, если ты рядом, — пробормотал Алекс и наклонился, чтобы поцеловать ее. — У тебя в одном мизинце больше отваги, чем у половины моих солдат, вместе взятых.

Когда он ушел, Джинни смыла грязь и кровь холодной водой, насколько ей позволили силы, и, сняв одежду, забралась в постель. Она лишь смутно почувствовала, как Алекс, не раздеваясь, упал рядом с ней на кровать, заснув, еще не коснувшись головой подушки. Стук в дверь в предрассветный час разбудил ее, и она наблюдала, как он снова облачается в кольчугу, пристегивает меч. И вновь они попрощались, словно в последний раз, и опять Джинни осталась одна, вслушиваясь в грохот канонады.

Было три часа пополудни, когда она, спотыкаясь, вышла из госпитальной палатки, отчаянно нуждаясь в глотке свежего, не пропитанного кровью воздуха и тишине, не раздираемой криками и стонами раненых и умирающих. Увидев Буцефала, несшегося между палатками, она сначала не поверила глазам, но потом поняла, что все происходит на самом деле. Она совершенно ясно увидела Алекса, нахлестывающего коня так, словно за ним гнался сам дьявол. Он что-то вез перед собой на седле, и, когда конь с всадником приблизились, Джинни поняла, что это человек. Она не могла сказать, жив он или мертв, но уже бежала им навстречу, когда Алекс соскочил с коня и снял с седла тело.

Глаза его были измученными, лицо посерело.

— Это Дикон, — только и сказал он, когда Джинни подбежала к нему.

— О Боже, нет, — прошептала она, прижимая пальцы к губам. — Он мертв?

— Не знаю, — Алекс положил Дикона на землю, беспомощно глядя на Джинни; зеленовато-карие глаза молили ее так, словно она могла, если захочет, вернуть его к жизни.

Она упала на колени возле неподвижной фигуры, путаясь в застежке его шлема. Более привычные пальцы Алекса помогли ей снять шлем, чтобы она могла нащупать пульс на шее, приподнять веки и посмотреть зрачки. Пульс едва трепетал, и когда Джинни увидела, как хлещет кровь из главной артерии на ноге, она удивилась, что он вообще прослушивается.

— Мне нужен жгут, — сказала она, прижимая руки чуть ниже отверстия, куда мушкетная пуля влетела с такой силой, что, разорвав мышцы и связки, раздробив кость, вылетела с другой стороны, и выходное отверстие кровоточило так же сильно, как и входное. — Развяжи мой фартук, Алекс.

Быстро сняв с нее фартук, он скрутил его в жгут и завязал там, где были ее пальцы. Все это время Джинни понимала, что их усилия напрасны, и все же она не могла заставить себя сказать это Алексу, который так горячо пытался спасти жизнь своего молодого адъютанта. Позднее он расскажет ей, как увидел, что Дикон упал, и как бросился в гущу вражеской кавалерии, чтобы подхватить юношу. Потом он покинул поле битвы и привез его к единственному человеку, которому доверял. К женщине, любившей Дикона Молфри так же глубоко, как и он сам.

— Бесполезно, милый, — сказала Джинни, наконец, убрав руки с шеи Дикона. Она посмотрела на Алекса и увидела слезы, стоявшие в зеленовато-карих глазах, полных глубокого раскаяния и огромной печали. — Ты не виноват, — мягко сказала она, взяв его за руку.

— Какая напрасная потеря! — ожесточенно прошептал он. — Я мог бы не пустить его на передний фланг, но он так чертовски рвался туда — он напомнил мне… — Не договорив, Алекс вновь вскочил на Буцефала и снова унесся в самое пекло бойни.