Тень твоего поцелуя

– В том-то и дело, что никаким, – хмыкнул Робин. Совет посчитал, что Бединфилд согласится стать не только тюремщиком, но и управителем Елизаветы, но он за все сокровища мира не согласился бы заняться ее хозяйством. Поэтому и пришлось оставить Томаса на месте. Но из дворца Бединфилд его все-таки вышвырнул, что, естественно, на руку Томасу: теперь он может спокойно строить заговоры в пользу Елизаветы, не опасаясь зоркого ока Бединфилда.

Пиппа села на постель. В повеселевших глазах наконец загорелся интерес.

– Бедняга Бединфилд! Он человек неплохой, только не создан быть надзирателем, и, разумеется, куда ему тягаться с Елизаветой или Томасом!

– Тут ты права! – оглушительно расхохотался Робин. – Так что теперь, пока он во дворце следит за Елизаветой, Томас ведет собственные игры в городе, а если он попробует заняться Томасом, Елизавета возьмет дело в свои руки.

– А ты повидаешься с Томасом, который сумеет передать послания во дворец, – заключила Пиппа.

– Совершенно верно.

– Как бы я хотела повидаться с ней! – вздохнула Пиппа. – Мне так не хватает наших бесед!

– О чем именно? – мгновенно вскинулся Робин, метнув на нее проницательный взгляд…

– В общем, ни о чем. Просто я скучаю по ней.

– М-да… меня всегда удивляло, как хорошо вы ладите. Что между вами общего? Леди Елизавета так умна и образованна, а ты…

– Нисколько, – докончила Пиппа, прежде чем он успел выразить свое недвусмысленное о ней мнение. – Но ведь я вовсе не глупа! Совершенно не обязательно прочесть кучу книг, чтобы считаться занимательным собеседником! Взгляни хоть на себя!

– Тушё, – ухмыльнулся Робин, довольный, что удалось разговорить сестру. Теперь она, казалось, пришла в себя, да и он немного успокоился на ее счет.

– Мне пора, – сказал он, наклонившись, чтобы ее поцеловать. – Через неделю вернусь.

– Господь да пребудет с тобой.

Пиппа поднялась и проводила его до двери.

– Не расстраивайся насчет Стюарта. Все пройдет, все беды забудутся, и он снова станет прежним.

– Будем надеяться, – улыбнулась Пиппа и махнула на прощание рукой.

Перед тем как завернуть за угол коридора, Робин оглянулся. Пиппа по-прежнему стояла в дверях, и он заметил, что улыбка исчезла, а вместе с ней и его недолгое чувство облегчения.

Ступая тяжелее обычного и угрюмо хмурясь, он продолжал путь. Так велика была тяжесть на сердце, что он едва не столкнулся с идущим навстречу мужчиной.

– Прошу прощения! – рассеянно пробормотал Робин, поднимая голову.

– Грезишь о прекрасной деве, Робин? – поддел лорд Кимболтен.

– Да нет, не совсем, Питер, – с деланной беспечностью отозвался Робин.

– А вот это просто удивительно, тем более что прекрасная дева мечтает о тебе, – многозначительно ухмыльнулся Питер.

– И что это, спрашивается, означает? – насторожился Робин. Питер Кимболтен был известен страстью к розыгрышам и грубым шуточкам.

– Только то, что самая прелестная особа из всех, каких мне довелось видеть, посылает тебе любовную записку, – объявил Робин, вынимая из нагрудного кармана письмо и помахивая им в воздухе.

– О чем, во имя дьявола, ты толкуешь, Питер?

– Исключительно о том, что когда я прогуливался с друзьями в парке, ко мне обратилась барышня на великолепной кобыле. Оказалось, она требует, чтобы я сыграл роль посланника любви. – Он понюхал письмо и картинно сморщил нос. – Странно, но духами не пахнет.

– У меня нет времени на глупые выходки, – нетерпеливо бросил Робин и хотел было идти дальше, но Питер схватил его за руку.

– Сознаюсь, я чуточку преувеличил, но в основном сказал чистую правду. Прекрасная всадница дала мне записку для тебя. Слово чести.

– Кто она такая?

– Сам хотел бы знать. И даже спросил ее, но она ответила, что тебе все станет ясно, как только распечатаешь послание… однако готов побиться об заклад, что она испанка, – пояснил Питер, так и пожиравший приятеля глазами. Внезапный румянец и потупленный взор подсказали Кимболтену, что дело нечисто. – Тайная любовница, Робин, вот как? Ну ты и темная лошадка…

– Вздор! – прошипел Робин, почти вырвав письмо. – И буду крайне благодарен, Питер, если не станешь распространять слухи.

– Можно подумать, меня кто-то когда-то считал сплетником, – обиделся тот, прижимая руку к груди. – Ты ранишь меня в самое сердце, Робин, клянусь!

– Ты, друг мой, просто болван! – хмыкнул Робин, пользуясь преимуществами давней дружбы. – И к тому же обладаешь на редкость болтливым языком, уж кому это знать, как не мне!

Он сунул письмо в карман, где уже лежало послание Пиппы, и пошел своей дорогой, оставив ухмыляющегося приятеля обдумывать, как лучше распространить эту забавную сплетню среди придворных.

Только дойдя до розария и оказавшись в относительном одиночестве, Робин уселся на каменную скамью под деревянной решеткой, увитой розами, и сломал печать.

«Если лорд Робин из Бокера заинтересован в продолжении знакомства с некой леди, чье искусство гребли оставляет, увы, желать лучшего, да будет ему известно, что она любит прогулки под луной в саду своего дома каждый день в одиннадцать часов».

Робин откинул голову и весело рассмеялся. Плутовка! Даже Пиппа, несмотря на все свои безумные проделки и бесстыдный флирт, не осмелилась бы на такую дерзость! Но поскольку он не сможет явиться на свидание до своего возвращения из Вудстока, донье Луизе придется набраться терпения и на неделю отложить романтическое свидание.

Робин сложил письмо и спрятал в карман. Значит, теперь у нее есть лошадь! Должно быть, терзала Аштона, пока тот не согласился дать ей определенную свободу. Что подумал бы этот молчаливый, наблюдательный, необщительный джентльмен о своей знатной, воспитанной в уединении и строгости подопечной, занимающейся тайным флиртом с придворным-англичанином?

Робин вдруг перестал улыбаться. Интересно, какую все-таки роль сыграл Лайонел Аштон в заговорах и хитрых планах, включавших не только испанский, но и английский двор? Он всегда ухитрялся оставаться в стороне. Не принимал видимого участия в бурной деятельности обеих сторон. Крайне редко присутствовал на официальных собраниях двора, хотя явно входил в ближайшее окружение Филиппа. Но все остальное, касающееся его, оставалось секретом. Робин отчего-то вспомнил, что едва ли слышал из его уст более двух слов подряд.

Однако Пиппа проявляет к нему некий интерес. Впрочем, Пиппу вечно интересует все и вся: это одна из самых ее очаровательных черт… по крайней мере была. Сейчас она так редко оживляется и, похоже, целиком поглощена своими супружескими невзгодами.

Грустно качая головой, Робин ушел из розария. От Лайонела Аштона мысли его перешли к Стюарту и его заискиванию перед испанцами. Подумать только, Стюарт! Человек, который месяцами вел с испанцами переговоры на равных! Его привилегированное положение одного из советников Марии было неоспоримым. Он знал испанский. Пил с придворными Филиппа. Спорил и торговался до хрипоты. А теперь?

Когда все это изменилось?

Робин неожиданно как вкопанный остановился посреди дорожки. Перед глазами возникла странная картина. Лайонел Аштон беседует со Стюартом. И не один раз.

Он усиленно старался вспомнить, как все было. Обычно эти двое стояли в нескольких шагах друг от друга. И Аштон, как всегда, с рассеянным видом, глядя в никуда, ронял слова в пустоту. Словно не видел Стюарта. Тот же, однако, почтительно прислушивался, буквально излучая неловкость и замешательство.

Собственно говоря, не только неловкость! Он казался смущенным и жалким, выслушивая упреки вышестоящей особы. Но таким он был только с Аштоном. Перед испанцами же едва ли не ползал на коленях, из кожи вон лез, чтобы исполнить любые их желания, а вот перед Аштоном… буквально трепетал.

Имеет ли тот какое-то отношение к столь поразительным переменам в характере Стюарта? Может, он действительно так высоко взлетел? Получил неписаное право распоряжаться окружающими?

Робин понимал, что мыслит сейчас как шпион, но поскольку занимался этим вот уже пять лет, вряд ли стоит так уж удивляться.