Страница 120 из 179
Все улики Усихин отвергал показаниями своих свидетелей. И даже торжественно предъявил суду смету на ремонт дома, которую передал ему сидевший сзади него человек.
А когда суд вынес легкий приговор, по которому Усихину надо было все похищенное возвратить на свое место, только Тима услышал, как сидевший позади Усихина человек злорадно прошептал тонкими губами соседу:
— Вот вам советские соломоны, я же говорил, — невежды. Смету составил я, а цены с потолка брал. Любой судейский мышонок это бы понял. — Спросил ехидно: — А почему легкий приговор, поняли? — и тут же торжествующе пояснил: — Хотят показать, что их суд будто бы законам следует. — И человек скривил сухие губы в презрительной усмешке.
Тима потом выговаривал папе сердито:
— Что же это получается? Лавочник довольный оказался. Значит, не умеете вы судить как следует?
Папа долго задумчиво теребил бородку.
— Пожалуй, ты прав, судебное дело против лавочника проиграно. Но выиграли мы вот в чем. Видишь, большинство людей уходит с суда недовольными. Значит, они против лавочника, и это очень важно. Значит, они согласны с нами в главном — что закон национализации домов, сдаваемых в аренду, правильный и в пользу народа. Выходит, в главном мы выиграли.
Но Тима не мог примириться с таким объяснением.
Обидное воспоминание о торжествующем лице остроносого человека с тонкими, злыми губами еще долго обжигало его.
И сейчас Тиме казалось, что он снова видит эти же губы, только посиневшие от холода и еще более жестко сжатые.
Въехали во двор развалившейся усадьбы Плетневской заимки. Из дома с заколоченными серыми досками окнами вышел сам Плетнев в высоких, до паха, унтах пз собачьего меха. Человек надел очки, не здороваясь, сказал раздраженно:
— Говорили, рукой подать, а я чуть было не заехал черт знает куда, если б не эти мальчишки.
Плетнев, нахмурившись, разглядывал мальчиков, потом спросил:
— Вы откуда?
— С коммуны, — с гордостью заявил Васятка.
Плетнев дернул плечом и, обратясь к человеку, произнес значительно:
— С коммуны. Слыхали?
— Ну и черт с ними! — раздраженно воскликнул человек. — Дайте что-нибудь, и пусть проваливают.
— Нет, зачем же так? — задумчиво произнес Плетлев. — Пусть обогреются сначала, потом мы их накормим, потом побеседуем.
— Спасибо, мы сыты и не замерзли, — поспешно сказал Тима. — И нас дома жду г.
Пристально разглядывая Тиму, Плетнев спросил:
— А ты, паренек, городской с виду, откуда взялся?
— Я в гости к знакомым приехал, — заявил Тима, твердо глядя в бегающие глаза Плетнева.
— В гости? — протяжно переспросил Плетнев и потом сурово приказал: Ну, значит, будешь у меня гостем, — обернувшись, крикнул проходившему мимо человеку: — Смирпн! Отведи-ка ребят и накорми их, что ли.
Смотри не растеряй по дороге. — Нахмурившись, приказал: — Ну, живо, пареньки! У нас тут тоже вроде коммуны: дисциплина. Так что слушай команду!
Взяв приезжего под руку, он повел его в дом. А мальчики в сопровождении Смирина пошли по покрытому навозом двору к покосившемуся строению с балконами, привыкавшему крылом к главному зданию усадьбы. Смирин ввел мальчиков в дом по скрипучей лестнице, провел их на второй этаж и зажег стоявшую на круглом столике плошку с топленым салом: в комнате было темно, так как окна были наглухо забиты досками. Со стен клочьями свисали заплесневевшие обои, в углу кучей свалена поломанная мебель, а посредине гора проса, от которой во все стороны брызнули мыши. Под потолком висели сушеные связки осетровых хребтов для вязиги, и в рогожном мешке — большая люстра.
— Значит, вот вам гостиная, располагайтесь, — сказал Смирпн, перевернул лежащий на полу днванчик, выкрашенный белой краской, с золотыми разводами, и, похлопав по шелковому сиденью, предложил: — Садитесь, как бары, а я на кухню за угощением.
Уходя, закрыл за собой дверь и, судя по скрежещущему звуку, запер ее на задвижку.
— Дяденька, — крикнул, встревожившись, Васятка, — зачем же ты запер нас? Мы же честные, ничего не возьмем, — по Смирин ничего не ответил.
Лешка сел на диван, подпрыгнул на оиденье, но, взглянув на брата, понял по его лицу, что он в тревоге, и вдруг заревел пронзительно и отчаянно.
— Молчи, — приказал Васятка, — молчи, а то вот дам! — и, обратившись к Тиме, сказал виновато: — Моя промашка. В коммуне говорят: на заимке нечистое дело.
А вот я сел и приехал. И тебя завез.
Стараясь не выдавать своего смятения, Тима произнес с надеждой:
— Может, они действительно обогреться привели, а потом выпустят?
Оглядевшись, Васятка сказал с досадой:
— Убечь даже не через что, окна досками приколочены.
Но прошло не так много времени, дверь отворилась, и в комнату вошел тот же Смирин. Он принес под мышкой каравай хлеба, а в ведерке щи со свининой. Вынув из кармана ложки, он роздал их ребятам и спросил:
— Ну, не наложили тут в штаны с испуга-то?
— А чего нам пугаться? — угрюмо буркнул Васятка. — Раз сами в гости зазвали.
— Мы гостей любим, — протяжно произнес Смирин и как-то особо, многозначительно прибавил: — Которые, конечно, нас любят.
— Дяденька, — спросил Тима с деланной застенчивостью, — где у вас тут отхожее место?
— А вот, — и Смирин махнул рукой по направлению к двери. Но вдруг посуровел и объявил: — Если приспичило, валяй здесь, — и, словно утешая, объяснил: — Тут все и так мышами загажено.
Смирин ушел, снова закрыв за собой дверь на задвижку.
— Ну, понял?
И Тима стал изо всех сил дергать дверь.
— А чего тут не понять? Заперли — и все, — сказал уныло Васятка и посоветовал: — Давай хоть пожрем пока. Щи-то со свининой.
— А вдруг они отраву насыпали? — спросил Тима. — Раз заперли, то и отравить могут.
Васятка задумался, потом сказал решительно:
— А чего им на нас отраву переводить? Могли бы и просто так пришибить, — и, нагнувшись над ведром, стал хлебать щи; не торопясь говорил: — Отрава денег стоит. А человека и поленом пришибить можно, даром.
— А чего же они пас тогда заперли?
— А кто их знает? — беспечно отмахнулся Васятка. — Пока кормят, значит, ничего такого нет. Видал, сколько мяса навалили? Понимать надо — со зла мясом не накормят.
Убежденный такими доводами, Тима тоже присел перед ведерком со щами.
Хотя после еды на сердце было не так тоскливо, всетаки томительное пребывание взаперти пугало. Ребята напряженно прислушивались к каждому шороху в доме, ожидая, что вот-вот заскрипят ступени, дверь отворится и Смирип скажет им добродушно: "Ну, погостили, а теперь катитесь отсюда ко всем чертям. Дорогу до дому небось знаете".
Но, кроме мышиной возни и шороха свисающих обоев, ничего не было слышно.
А в это время прибывший к Плетневу человек, отобедав и развалившись в огромном кресле, вытянув грязные голые ноги перед открытой дверцей печи, говорил снисходительно:
— Я, голубчик, дворянин по происхождению и циник по складу ума. Все эти лидеры меньшевиков, эсеров и подобные им сивые мерины, давшие согласие войти в состав доморощенного Омского автономного временного сибирского правительства, отнюдь не личности, а пешки, которые хотят пролезть в дамки.
— Совершенно верно, — угодливо согласился Плетнев. — Личностей среди них нет.
— Если вы, дорогуша, это понимаете, то поймете и следующую мою мысль. Недавно я присутствовал на большевистском суде и, должен вам сказать, испытал серьезное беспокойство. Они овладевают Россией государственно, то есть воздвигают систему, основанную на законах, и стараются блюсти их со всей строгостью. И это даже у колеблющихся вызывает симпатии, ибо порядок успокаивает и внушает веру.
— Истину говорите, — поддакнул Плетнев.
— Так вот, мой друг, наш вам совет: совершать грабежи и убийства в деревнях надо с умом. Действуйте теперь от имени Советской власти — хлеб, скот изымайте ее именем. А кто возражать станет, публично расстреливайте за саботаж. Это-то и послужит причиной к возмущению.