Заре навстречу

— Вот и переложили потому, что не аптекарь, — соглашается Ян.

— Если б вы были культурным человеком, — иронизирует допрашиваемый, вы бы могли судить по Брэму о коварстве крыс: там подробно описаны случаи, когда они перетаскивали отраву к другим животным.

— Поразительно умные существа, — подтверждает Ян.-~ Вот куриные яйца, знаете, как они воруют? Крыса берет яйцо в лапы и ложится на спину, другие тянут ее за хвост до самой норы и потом уже вкатывают яйцо в нору. А молоко? Представьте себе, крыса забирается на кринку, опускает внутрь хвост, потом снова вынимает и дает его лизать другим крысам. Все это есть у Брэма, очень любопытно!

Ян наклонился, выдвинул ящик стола, достал толстую книгу в черном переплете и, показав ее допрашиваемому, сказал:

— Видите, здесь все написано. Но вы не учли следующего обстоятельства: крысиная отрава готовится не только на тесте, туда прибавляют сало. А ваши катышки приготовлены на чистых отрубях — значит, они рассчитаны не на крысиный вкус, а на лошадиный.

— Таких рецептов у Брэма нет.

— У Брэма нет, а в словаре, который мы у вас обнаружили, рецептик подобный имеется. И на соответствующем месте ваша отметка ногтем. Именно вашим ногтем.

Посмотрите: они у вас, как у дамы, для красоты — длиннейшие. Маникюром сами занимаетесь или приглашаете на дом?

— Ну, знаете, на такие издевательские вопросы я отвечать не собираюсь.

— И не надо, — соглашается Ян. — Вы только, пожалуйста, скажите, кто вам дал указание отравить лошадей, и мы больше не будем вас затруднять…

Папа потом с удивлением говорил Яну:

— Черт знает, откуда у тебя берется эта железная логика, ты ведь даже в шашки играешь как сапожник.

— А я и есть сапожник, — не обижаясь, согласился Ян и приложил ладонь к выпуклому лбу: — Ты думаешь, все отсюда? Нет, оттуда, — и показал рукой на окно.

Папа недоуменно пожал плечами.

Ян объяснил:

— Хожу к людям, спрашиваю. Каждый человек чтонибудь знает. Про крыс мне лабазные сидельцы рассказали. Вот этот здесь уверял, что для крыс отраву готовил.

Но это не он готовил, ее ему прислали. На мельижце мне сказали, что отруби не нашего помола. Они пшеничные, а пшеницу у нас не сеют. Значит, издалека готовые катышки привезли.

— Поразительно, — сказал папа.

— Нужно долго думать и мвого людей спрашивать, тогда все просто, назидательно произнес Ян и добавил: — Тех, кто против нас, не так много, а тех, кто с вами, очень много. И когда многие думают против немногих, они всегда будут умнее их. — Притрагиваясь пальцем к серому страшному шарику, слепленному из отрубей, сказал: — Это из Омска отруби. И Вазузин тоже из Омска приехал. Эсеры организовали тут у нас в городе демонстрацию с требованием начать «революционную» войну с немцами, а контрреволюционеры их поддержали.

И между всем этим я вижу такую же связь, как между омскими отравленными отрубями и омским подпольным временным сибирским правительством, эмиссаром которого является Вазузии.

— Да, — сказал папа, — страшновато получается!

— Немножко страшно, да, — согласился Ян. — А если б они потравили коней, мы не смогли бы послать обозы за хлебом в деревню. Им нужен союзник — голод. Тот, кого я застрелил на чердаке, понимал это.

Тут Тима не вытерпел, бросился к Яну, обнял его.

Ян, гладя Тиму по спине широкой ладонью, бормотал:

— Теперь, когда ты понимаешь, ничего, можно, теперь Ян не противный, как собака…

Но иногда бывало- совсем наоборот: пана унрекал Яна в мягкотелости и серджто говорил:

— Ведь признался Липатов в поджоге — передавай в трибунал. И что это за бесконечные душеспасительные беседы, когда ясно: он преступник?!

Ян лениво жмурился и, добродушно поглядывая на папу, рассуждал:

— Правильно, душеспасительные. А почему не попытаться спасти человека? Он ведь в денщиках у Пепелова лет восемь служил и в силу холуйской привычки бездумно выполнял все, что офицер прикажет. Приказал поджечь поджег.

— Приказал бы убить, убил бы, — зло заявил папа:

— Верно, — согласился Ян. — Убил бы. Но, может, у него под скорлупой солдатского мундира что-нибудь хорошее уцелело?

— Не знаю, — пожимал плечами папа. — Пока он только выгораживает Пепелова.

— Значит, хочет взять вину на одного себя, а этого мы ему не позволим, — упрямо заявил Ян. — У меня терпения хватит, все равно ему в мозги залезу, будь спокоен, я его выдержкой переборю, подыму человека с колен.

Но он сказал неправду о своем железном спокойствии.

В тот же день Тима убедился в этом. Он пошел звать Яна и папу пить чай.

Войдя в дежурку, Тима увидел, как Ян, ухватив такого же, как он сам, плечистого, рослого человека за ворот кожаной куртки, мотал его туда-сюда и хрипел:

— Ты подлец, ложный донос написал! Ты гадина, ты мстить хотел, отродье… Нашими чистыми руками счеты сводить! Убью, своими руками убью!

Папа схватил Тиму за плечо.

— Пошел отсюда, — а сам бросился к Яну.

Тима только к обеду вернулся обратно, ожидая увидеть нечто ужасное. Но он увидел Яна, который ел овсяную кашу, поставив себе миску на колени, а папа, бледный, с дрожащей щекой, стоял рядом и говорил:

— Так нельзя. Так нельзя, Ян. Это недопустимо.

Я понимаю: мерзавец заслуживал наказания, но зачем же самому…

Ян облизал ложку, тщательно осмотрел ее, потом взглянул на папу, вытер платком губы и произнес спокойно и раздельно:

— Ленин приказал расстреливать за ложные доносы, — наклонился, вынул из-под подушки кожаную сумку, раскрыл ее, достал бумагу и-, протягивая папе, приказал: — Читай.

Папа прочел, бережно сложил бумагу и, возвращая ее Яну, заметил:

— Но ты об этой директиве не знал, — она получена только сейчас.

— Да, иначе я не ел бы здесь сейчас кашу, а принес бы свой партийный билет Рыжикову и сказал: "Слушай, Рыжиков, я сделал так и так. Созывай партийный суд…

Но с теми, кто пишет ложные доносы и хочет замарать чистые руки партии, я все равно буду так поступать".

— Ян! — сказал встревоженно папа. — У тебя все-таки нервная система совершенно расшатана.

— Да, есть немножко, — согласился Ян и поднял опухшую лиловую ладонь, пересеченную кровавым рубцом: ногти черные, и под ними запеклась кровь, усмехнулся и объяснил: — Вгорячах с первого раза промазал и ударил об стену.

Окунув опухшую руку в шайку с водой и снегом, Ян поморщился и спросил:

— Как это твой Протагор говорил про человека?

— "Человек — мера всех вещей".

Ян задумался и спросил:

— А меру подлости человека он знал, твой Протагор?

Папа пожал плечами.

Ян вынул руку из шайки и, сжимая кулак так, что изпод ногтей снова выступила кровь, гневно проговорил:

— А мы ее должны знать, и чтобы все об этом знали, все! Революция не волшебная фея. Она мать измученного человечества. Мать. Понял? Мать! И люби ее, как мать, и говори ей, как матери, всю правду. И она, как мать, все поймет.

Снова сунул руку в шайку и, вытерев кровь о комья снега, сказал решительно:

— А к Рыжикову я все равно пойду. Нужно, чтобы партия мой поступок обсудила…

— Да, — сказал папа и обнял за плечи Яна. — Я тоже с тобой пойду. Ты знаешь, я как-то стеснялся тебе посоветовать, а теперь очень рад, что ты сам решил.

Ян, прищурившись, посмотрел на папу.

— А я все ждал, когда ты мне скажешь. И черт тебя знает, Петр, вздохнул он, — как я тебе эту твою глупую деликатность прощаю, понять не могу!

Папа поежился:

— Но я бы потом все равно настоял. Я просто обдумывал, как лучше тебе сказать, принимая во внимание твое состояние.

— Ладно, — сказал. Ян, вытащил из кармана гимнастерки бумажку, где были записаны слова Чернышевского, перечел вслух и повторял задумчиво: "Переноси из будущего в настоящее сколько можешь перенести".

Хорошо чувствовать себя носильщиком будущего, хорошо, даже если чувствуешь, как у тебя твои позвонки хрустят и от тяжести глаза на лоб вылезают. Ведь вытащим мы это будущее в сегодня, а? Сквозь грязь и кровь, а вытащим. — Спрятал бережно бумажку в карман, снова сунул поврежденную руку в шайку со снегом и водой и, взяв другой рукой деревянную ложку, стал черпать овсяную кашу. Сказал с набитым ртом: — Вот вдвоем и пойдем к Рыжакову. А ты пока напиши свое мнение. Когда ты один на один с бумагой" ты хорошо думаешь.