Страница 66 из 83
— Добрый день, я по поводу распределения гуманитарной помощи. Здесь проживает Павел Александрович Мороз?
Мне с огромным трудом удавалось говорить спокойно. Внутри у меня громко тикал будильник, отсчитывая время.
— Здравствуйте, — сказала женщина довольно равнодушно. — Да, здесь, но папа болен. К нам уже приходили из собеса.
— Это не наша епархия, — я заставил себя улыбнуться. — Мы — комитет защиты прав пожилых людей. Павел Александрович в больнице?
— Нет, его выписали три недели назад. Проходите.
Я переступил порог и неожиданно оказался в большой, почти круглой прихожей с высоким — метра четыре — потолком. Женщина пододвинула мне тапочки со смешными помпонами и отошла на пару шагов.
— Его нет смысла больше держать в больнице, — сказала она. — Все равно ему уже ничем не поможешь. Сестра приходит, делает уколы, а так… — Она махнула рукой. — Пока молод, редко задумываешься над тем, каким будет конец жизни…
Я сочувственно кивнул. Потом спросил:
— А можно его повидать?
Она заколебалась. Мне пришлось прибавить в выражении своих глаз еще немного сочувствия и понимания, и тогда она, наконец, сказала:
— Очень недолго, прошу вас… Вы сами увидите — ему трудно разговаривать.
Она повернулась и пошла по полутемному коридору. Я последовал за ней. На пороге узкой, как пенал, затемненной комнаты я остановился, потому что почувствовал запах — резкий больничный запах близкой смерти. Так же пахло и в квартире ДД в ночь, когда Стрела Мрака настигла Романа Сергеевича. Только здесь к нему примешивался еще и несильный, но ощутимый запах разложения — разложения живой еще человеческой плоти.
— Проходите, — чуть настойчивее повторила женщина в сером. Я вошел.
На железной солдатской койке, укрытый грубым суконным одеялом, лежал высохший желтый старик с неопрятными, свалявшимися серо-седоватыми волосами и кустистыми серыми бровями. Левый глаз старика был ровно закрыт белой пленкой катаракты, но правый следил за мной неотрывно и настороженно.
— Здравствуйте, Павел Александрович, — сказал я.
Бывший следователь госбезопасности не ответил. Я увидел, что справа от него на желтоватой наволочке лежит черная коробка какого-то аппарата.
— Папа, это насчет гуманитарной помощи, — пояснила женщина. — Молодой человек, наверно, хочет удостовериться, что ты у нас, а не где-нибудь в доме престарелых.
Старик на постели открыл рот, и черный прибор заговорил:
— Иди, Лида, — прожужжал неживой голос. — Иди…
— Но, папа…
Здоровый глаз старика медленно закрылся. Женщина вышла, прикрыв за собой дверь.
Мы остались вдвоем в душной темной комнате, пропитанной запахом смерти и страха. Мороз не задавал никаких вопросов, возможно, экономил силы. Я заставил себя сделать два шага к его койке и уселся на деревянный табурет, задев ногой желтый эмалированный тазик.
— Павел Александрович, — сказал я, — я не насчет гуманитарной помощи. Я пришел, чтобы поговорить с вами об Андрее Андреевиче Резанове.
— Резанов умер, — мертвым голосом ответил аппарат на подушке.
— Он жив, — возразил я. — Может быть, его теперь зовут не Резанов. Но он жив, и он нисколько не изменился по сравнению с 1953 годом.
Старик молчал, и только его черный внимательный глаз беспокойно наблюдал за мной из-под серой неопрятной брови.
— Мне известно, что он был вашим начальником, тогда, в 1953-м, — сказал я. — Мне известно, что по его приказу вы допрашивали археологов, работавших в Туве, и пытались выяснить, знают ли они что-нибудь о Чаше Грааль. Еще я знаю, что он использовал для своих целей вашу дачу в Малаховке и делал это совсем недавно. Мне нужно, чтобы вы навели меня на его след. Я должен отыскать Резанова — срочно. И я не уйду отсюда, пока не узнаю, где он прячется.
— Резанов умер, — прогудел черный ящичек.
Старик закрыл правый глаз. Я встал с табурета, подошел к двери и всунул между ручкой и косяком старомодную трость.
— Вот что, — сказал я, вновь подходя к койке. — У меня очень мало времени. Если ты будешь упрямиться, старая гнида, я придушу тебя раньше, чем кто-нибудь из твоих домашних успеет заподозрить неладное. Ты меня понял, Мороз? Мне очень не хочется этого делать, но ты не оставляешь мне другого выхода. Где Резанов?
Худая рука, вся в пятнах экземы, выпросталась из-под одеяла и поползла по стене к черной кнопке звонка. В трех сантиметрах от кнопки я перехватил руку и без особых усилий уложил ее на одеяло.
— Тебе не удастся выбраться, старик, — медленно произнес я. — Я убью тебя, если ты не скажешь, где прячется Резанов. Он мне нужен, ты понимаешь? Он нужен мне во что бы то ни стало…
— Убей меня, — сказал черный ящик.
Я замолчал. Невозможно было понять, блефует он или нет, — у металлического голоса не было интонаций.
— Я устал, — равнодушно жужжал Мороз. — Уже год не дают умереть. Я мучаюсь. Выхода нет. Убей меня.
Я схватил его за худые плечи и яростно затряс.
— Тварь, — зашипел я ему в лицо, — проклятая дохлая тварь, где Резанов? Где твой хозяин, сволочь?
Голова старика дергалась, изо рта шло какое-то бессмысленное клокотание вперемешку со зловонным запахом. Я не сразу сообразил, что он говорит, — настолько не гармонировал безжизненный и бесстрастный голос черного аппарата с дрожащим в моих руках бывшим следователем с Лубянки.
— Зачем тебе Резанов? — повторил мертвый голос.
Я отпустил плечи старика, и он упал на койку безвольно, как тряпочная игрушка.
— У него моя девушка, — сказал я. — Я все равно найду его и убью, но если вы поможете мне, я сделаю это раньше и, может быть, успею ее спасти.
— Ты не сможешь, — произнес голос так же бесстрастно. — Он бессмертен.
Я поразился.
— Откуда ты… откуда вы это знаете?
Рот старика открылся, из ящика донеслись отвратительные скрежещущие звуки — Мороз смеялся.
— Я офицер госбезопасности, — сказал он. — Мы не были тупицами, как эти щенки… думают…
Я нажал в кармане кнопку диктофона и, плюнув на запах, пододвинулся поближе.
— Когда расстреляли Берия, — продолжал бубнить аппарат жестяным голосом, — Резанова взяли… Он был правой рукой Кобулова… Его тоже должны были расстрелять, но не расстреляли…
Мороз замолчал, жадно ловя ртом воздух.
— Меня перевели… В Москву вернулся только после того, как дали под зад Хрущу… Резанова увидел случайно на улице. Он… Он не изменился с тех пор… Абсолютно.
Х-х-х…
Я терпеливо следил, как он сгибается над тазиком, как трясутся его плечи и мотаются неопрятные седые космы на яйцевидной голове. Руина, подумал я. Гниющая заживо, дурно пахнущая, жалкая руина.
— Уже тогда я знал, что с ним не все так просто… Страшных людей было много. А он был… непонятен… У него не было желаний. Не было страстей. Он не интересовался женщинами. Пил, но не пьянел… Человек… без жизни.
— И без смерти, — сказал я.
— Верно… И без смерти. Но тогда я этого еще не знал. Это я понял позже, в восьмидесятом…
— В восьмидесятом?
— Тогда он сам пришел ко мне. Назвал мне свое новое имя.
— Какое?
— Неважно, — жужжал ящик, — сейчас все равно другое… Но я не ожидал, что он придет ко мне. А он пришел. Напомнил. Про договор.
— Что за договор? — быстро спросил я, посматривая на дверь. Судорожная говорливость старика начала меня утомлять.
— Договор с дьяволом, — ответил механический голос. — Резанов — не человек. Он дьявол.
Сухие желтые пальцы с силой сжали край суконного покрывала.
— За это время я стал стариком. Мышц нет, йод по утрам… А Резанов — как был, — сильный, хищный, опасный. Я догадался, что он бессмертен.
— Зачем он к вам пришел?
— Чаша, — проскрежетал Мороз. — Он по-прежнему искал Чашу. Хотел, список всех археологов. Я нашел его. Парня. Сына Сергея Лопухина. Только под другой фамилией.
Он закашлялся. Я терпеливо ждал, пока он справится с сотрясавшим его тело кашлем.
— Я нашел Лопухина, — повторил Мороз. — Но к этому моменту я уже знал, зачем Резанов ищет Чашу. Я не хотел, чтобы она ему досталась…