Бирон

В 1772 году Петр развелся с принцессой Каролиной Луизой Вальдекской, и Екатерина II сосватала ему княжну Евдокию Юсупову, дочь верного клиента старого Бирона. Брак оказался несчастливым; жена не стала сносить грубости мужа, развелась с ним и блистала в Петербурге на придворных балах. Бесконечные жалобы курляндцев на герцога подали идею фавориту и мужу императрицы Г. А. Потемкину получить герцогство себе, и Екатерина в 1776 году даже дала соответствующее указание послу в Речи Посполитой. Но когда стало известно, что курляндский престол может достаться очередному фавориту, дворяне заключили с герцогом Петром соглашение: «рыцарство» присягнуло в верности герцогу, а он признал все розданные в правление герцогов Кетлеров ленные имения полной собственностью их владельцев.

Натолкнувшись на сопротивление, осторожная Екатерина указала своему «Гришеньке» на неуместность подобных претензий ради сугубо личных целей: «Справедливого или ложного недовольства какого-нибудь беспокойного подданного недостаточно для удовлетворения Европы. Недовольство, которое я могу иметь в деле его (Петра Бирона. — И. К.) жены, которой я покровительствовала, также недостаточно для того, чтобы я переделывала свой собственный труд».[331] Потемкин был человеком иного масштаба, нежели Бирон, не стал настаивать и не прогадал — что значил герцогский титул в сравнении с возможностью командовать армиями империи и обустраивать вновь приобретенные земли — Новороссию?

Петр остался герцогом и наконец обрел счастье в третьем браке с графиней Анной Шарлоттой Доротеей Медем. Екатерина обиделась: можно ли «каждую неделю признавать новую герцогиню?» Но Петр старался императрицу больше не сердить: в 1783 году он заключил торговый договор с Россией, который ограничил внешнюю торговлю Либавы в пользу Риги. Отцовское наследство он не растранжирил, а приумножил — в 1786 году купил у князя Лобковица княжество Саган (пять городов и 147 деревень), а в 1792 году у князя Пикколомини — владение Наход. Однако конфликты с подданными привели к тому, что герцог большей частью проживал за границей, и только обаяние и дипломатические способности его супруги помогали избежать открытого разрыва.

Революционные потрясения и войны конца XVIII столетия докатились и до Курляндии: горожане создали «бюргерскую унию» и стали требовать участия в управлении и права занимать государственные должности, а недалекий герцог пытался опереться на бюргеров в борьбе с дворянством к вящему неудовольствию Петербурга. Сначала российские дипломаты еще пытались помирить герцога Петра с курляндским «рыцарством». Но польское восстание 1794 года продемонстрировало слабость Курляндии, где мятежники без труда захватили Митаву и Либаву. Напуганные контрибуцией и лозунгами равенства бароны в лице своего лидера фон дер Ховена обратились к императрице с просьбой «отдаться под покровительство России» — правда, при «сохранении особых прав и привилегий герцогской фамилии, рыцарства и земства». Петр Бирон присоединился к этой декларации — но после штурма Суворовым восставшей Варшавы дворяне были готовы подчиниться воле императрицы и без предварительных условий.

Судьба Курляндии была окончательно решена в ходе начавшихся осенью 1794 года переговоров России, Пруссии и Австрии о последнем разделе Речи Посполитой. В процессе дележки российские дипломаты заявили о намерении присоединить Курляндию, что не вызвало никаких споров. Прибывший в Петербург Петр Бирон еще пытался отстаивать свои герцогские права. Но депутаты ландтага без всяких оговорок признали присоединение Курляндии к Российской империи и приняли манифест об «отречении от существовавшей поныне с Польшей связи» и «Акт благородного рыцарства и земства герцогств Курляндии и Семигалии о подвержении их ее императорскому величеству».

Рижский губернатор П. А. Пален и Ховен постарались, чтобы дворянство не только сменило сюзерена, но и добровольно отказалось от самого принципа вассальной, то есть условной зависимости, несовместимого с самодержавной властью. В результате гордые бароны признали: «Долженствовали мы натурально не только почувствовать необходимость подвергнуться вновь высшей державе, но и возыметь желание, при отречении от существовавшей доныне верховной власти, отказаться и от прежней ленной системы и происходящего от оной правления и подвергнуться сей высшей державе не посредственно, но безпосредственно».[332]

Избранные ландтагом делегаты во главе с Ховеном направились в Петербург просить герцога отказаться от власти. Долго уговаривать его не пришлось: 28 марта 1795 года Петр подписал отречение, в котором указал, что только безусловное «подвержение его отечества Российской империи может основать прочное Курляндии благополучие». За это признание, а также за свои коронные и частные владения он получил два миллиона талеров, хотя из этой суммы более миллиона пошло на уплату долгов; кроме того, ему была назначена пожизненная пенсия в 100 тысяч талеров.

15 апреля 1795 года курляндская делегация на придворных каретах прибыла в Зимний дворец. Во время торжественной аудиенции вице-канцлер положил привезенные акты на покрытый золотой парчой стол и прочел манифест о присоединении Курляндии на вечные времена к России. Депутаты преклонили колени, были допущены к руке ее величества и принесли присягу на верность новому отечеству. Назначенного генерал-губернатором Палена жители Митавы встретили с восторгом; улицы города были украшены флагами, коврами и гирляндами с вензелями императрицы; слышались звон колоколов и пальба из пушек. Императрица сохранила оклады членам бывшего верховного управления пожизненно, раздала покладистым баронам две тысячи крестьянских дворов, чины и ордена; их отпрысков принимали на службу в гвардию. В мае 1795 года герцогство стало Курляндским наместничеством (с января 1796 года — губернией) Российской империи. О «старых добрых временах» и герцогской фамилии никто не вспоминал: экс-герцог Петр тихо отбыл навсегда в свои немецкие владения. До такого унижения старый Бирон не дожил — все-таки судьба оказалась к нему милостива.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Скажем честно, герой этой книги Эрнст Иоганн Бирон — не самый симпатичный и выдающийся из персонажей отечественной истории. Сильный, гибкий, энергичный и в то же время жестокий, злопамятный — в общем, достаточно сильно испорченный доставшейся ему огромной властью. Но так уж получилось, что именно его личность и деятельность наглядно отразили свою эпоху — время культурного конфликта старого и нового, что в российских условиях осмыслялось как противостояние своего и чужого.[333]

Бирон пришел в Россию через обустроенное Петром I прибалтийское «окно» среди других «немцев». Но он смог стать одним из самых влиятельных политиков в послепетровской России именно потому, что выстроенный в ходе реформ политический механизм объективно нуждался в фигуре фаворита, чтобы освоить колоссальный объем власти, сосредоточенной в руках государей и государынь, не обладавших хоть в малой мере уникальными способностями Петра Великого.

Конечно, мелкому курляндскому дворянину сомнительного происхождения помог «его величество случай»: расторопный управляющий сумел не только войти в доверие, но и найти дорогу к сердцу московской царевны; она, в свою очередь, внезапно из захолустной вдовы превратилась в российскую императрицу. Удачей было также совпадение масштаба личности и интеллектуального уровня фаворита с «запросами» Анны Иоанновны и — шире — со «стандартами» придворного круга послепетровской эпохи.

Но уже сам Бирон с успехом освоил новую для российского двора роль и превратил малопочтенный образ ночного «временщика» в настоящий институт власти с неписаными, но четко очерченными правилами и границами. Вероятно, в какой-то степени это явление можно рассматривать как определенный шаг на пути «европеизации» России, хотя и сделанный несколько специфическим образом. После Бирона, к середине века институт фаворитизма окончательно «встроился» в систему российской монархии: «случайные люди» заняли в ней свое место, их взлеты и «отставки» стали проходить по налаженной схеме, не вызывая потрясений всей государственной машины и переворотов с казнями и ссылками.

331

Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка 1769–1791. М., 1997. С. 128.

332

ПСЗРИ. Т. XXIII. № 17319.

333

Россия и Запад в XVIII веке. Беседа с Б. А. Успенским // Изучение восемнадцатого века на пороге двадцать первого. М.; СПб., 2001. С. 380–381.