Скитальцы

Папст, коротко: Об этом не может быть и речи. Я готов поклясться.

Теодор, осмелев, хватает Папста за бороду и грозит подать на него в суд за клевету.

Ты был с кузнецом! — упрямо повторяет Папст.

Плевать я на вас хотел! — кричит Теодор и уходит.

Эдеварт и Папст остались одни. Эдеварту захотелось утешить старика: Они низко обошлись с вами, явиться вот так ночью...

Папст покачал головой: Да-да, это был кузнец, он хотел задушить меня, я пережил страшные минуты...

Я сразу понял, тут что-то не так, и подрался с кузнецом.

Как подрался, здесь? С этим грабителем? Ты видел, какой он чёрный, этот убийца? Ты поколотил его?

Нет, он сшиб меня на землю.

Мы на него заявим ленсману.

Хорошо, что ваш бумажник лежал в сундучке, сказал Эдеварт.

А... да...

С тяжёлым сундучком ему было бы не убежать.

Да-да... Видишь ли, Эдеварт, Папст перешёл на шепот, бумажника в сундучке не было.

Не было?

Нет. Человек в коридоре сказал: под подушкой... Но я обхитрил его: бумажник лежал в ногах, под одеждой. Вот так. Когда он принёс мне деньги за часы, я положил эти несколько далеров в бумажник и сунул его под подушку у него на глазах, у него был вид нечестного человека, а когда он ушёл, я перепрятал бумажник. Понимаешь, я его обхитрил. Старый Папст разбирается в людях. Но это были ужасные минуты, двое убийц!..

Папст немного успокоился, и Эдеварт собрался идти.

Досадно, что он сбил тебя на землю, сказал Папст. Ты ушибся?

Да, но и я тоже не остался в долгу.

Папст, с детским интересом: Правда? И что же ты сделал?

Он ударил меня ключом, а я схватил камень, солгал Эдеварт.

Молодец! Ты просто герой, Эдеварт!

Эдеварту было приятно порадовать старика этой невинной ложью, и он продолжал сочинять: Уж поверьте, ему тоже досталось, я ударил его ногой и сломал ему руку.

Сломал руку! — обрадовался Папст. Его страшную чёрную руку? Он закричал?

Да, слышали бы вы, как он закричал!

Молодец! Я не забуду тебя, Эдеварт, благослови тебя Бог. А как он кричал? Стонал?

Нет, ему было так больно, что он просто выл.

Выл... О спасибо, спасибо, ты отплатил ему за меня. Никто, кроме тебя, не вступился бы за мою жизнь, Эдеварт. Что чужим людям до жизни старого Папста? Ничего. Смотри, Эдеварт, говорит Папст и лезет в один из своих карманов, у меня для тебя кое-что есть, это твои часы, возьми их.

Эдеварт застыл от изумления.

Я нечаянно вернул тебе не твои часы, сразу я этого и не заметил, ты уж извини старика. А вот это твои настоящие часы, я честный человек и должен вернуть их тебе, давай те часы, что я тебе дал...

Эдеварт отправился домой. Он не верил Теодору, нет, не верил. Но он больше не верил и Папсту.

Дверь лавки оказалась открытой, замок был сломан — что случилось? Эдеварт вошёл внутрь и увидел, что в углу, где он обычно спал ночью, кто-то лежит, скорчившись словно младенец в утробе матери, — это был Август. Напился до чертиков, подумал Эдеварт.

Август, слабым голосом: Меня пырнули ножом, люди принесли меня сюда, пришлось взломать замок.

Пырнули ножом, говоришь? Что случилось?

Да, ножом. Люди побежали за доктором.

Август не мог много говорить, сказал лишь, что истекает кровью и что его пырнул ножом служитель цирка, сумасшедший тип. Август был перепуган, вся удаль слетела с него. Он умирает, он чувствует, что истекает кровью.

Куда ты ранен? — спросил Эдеварт. В грудь? Давай я перевяжу тебя.

Не надо, меня уже перевязали, я прижимаю повязку руками, но кровь всё равно течёт, я умираю, Эдеварт, точно умираю. Это мне наказание за тот поступок, мы тогда обезумели, и она рассталась с жизнью.

О ком это ты?

О негритянской девушке. Мы убили её. Вчетвером овладели ею, и она этого не вынесла; последний, кто был с ней, сказал, что она умерла, он слишком долго зажимал ей рот рукой.

Неужели вы совершили такую подлость?

Да.

Молчание. Август вздохнул и сказал: Если бы только на меня возложили руку.

Эдеварт: Как это возложили руку?

Ну, если б меня благословили. Какой-нибудь пастор.

Ты этого хочешь?

Не знаю. Когда я конфирмовался и стоял перед алтарем, пастор возложил руку мне на голову и благословил меня, кажется, это так называется.

Молчание. Эдеварт спросил: Ты сказал, что люди побежали за доктором?

Да. Но он мне всё равно не поможет, я чувствую, как истекаю кровью. Ты не знаешь, где здесь можно найти пастора?

Нет.

Может, поищешь?

Эдеварт молчал, он думал, что ночью найти пастора будет трудно.

Август, мягко и настойчиво: Ты будешь вознаграждён, Эдеварт. После моей смерти ты вынешь у меня изо рта золотые зубы.

Как ты можешь так говорить!

Да-да, возьмёшь щипцы и выломаешь. Они дорого стоят.

Я никогда этого не сделаю!

Боишься, что я явлюсь с того света за своими зубами? Не тревожься, там они мне не понадобятся. Это то же самое, что с кольцом шкипера Скору, покойнику безразлично, он может и без кольца обойтись. Ты должен забрать мои зубы, Эдеварт, больше мне нечего оставить тебе. Да и они пустяк по сравнению с тем, что ты должен бы получить, если найдёшь мне пастора; только, может, они из плохого золота, низкой пробы...

Дверь распахивается, входят три человека, один из них доктор.

Они спрашивают: Где он? Здесь есть лампа? Поднесите его к двери!

Август в страхе зажимает рану рукой, но доктор силой убирает его руку. Да, на рубашке и на груди засохла кровь, но сейчас она почти не идёт, ничего страшного. Доктор спрашивает, глубоко ли вошёл нож? Глубоко, отвечает Август. Насколько глубоко? Этого Август не знает. Подышите, велит доктор. Август дышит. Доктор вставляет в рану зонд. Во время этой процедуры Август скрежет зубами. Рана неглубокая, говорит доктор, но Август горько улыбается: У меня болит спина! Это естественно, отвечает доктор, в углу, где ты лежал, был сквозняк.

Доктор протирает рану ватой со спиртом, и Август стонет от боли. Его перевязывают, переносят обратно в угол и укутывают тканью, снятой с полок. Расплачиваясь с доктором, Эдеварт спрашивает: Это опасно? Нисколько, отвечает доктор, но рану не следует тревожить, пока она не заживёт.

При этих словах доктора Август опять горько улыбается. Первые двое суток его улыбка остаётся горькой, но потом, когда рана начинает зудеть и Август понимает, что она заживает, он приободряется и рассказывает, как всё произошло. Он не скрывает презрения, говоря о человеке, так неумело пырнувшем его ножом. Случись это в другой стране!..

Разумеется, тут была замешана женщина, та самая укротительница, с которой Август свёл дружбу. Все последние дни он провёл в цирке. Показав виртуозную игру на гармони, он получил номер и должен был выступать каждый час — на трёх представлениях. Укротительница прониклась к нему нежными чувствами и даже позволила себя поцеловать. Перед её выходом Август должен был играть бурный марш и остановиться посреди такта, чтобы наступила тишина, когда она выйдет со своими двумя хищниками, — это он сам придумал, он видел похожий номер во время своих странствий по свету. Всё было оговорено, директор обещал платить Августу два далера за вечер и даже написал готическим шрифтом большую афишу о его выступлении и повесил её возле входа в палатку.

Всё шло хорошо, Август играл, и его известность после танцев в трактире Маттеа собирала на каждое представление множество зрителей. Когда он неожиданно прерывал игру посреди такта, точно пугался хищников, зрители замирали и вскрикивали от страха, директор довольно потирал руки, а укротительница была в восторге.

Да, всё шло лучше некуда. Но тут произошла небольшая неприятность: перед третьим представлением явился молодой служитель, который смотрел за зверьми, и потребовал, чтобы Август держался подальше от укротительницы. Что? Август засмеялся, блеснув золотыми зубами. А то, что слышал, сказал служитель, потому что укротительница его невеста. Я не верю, воскликнул Август, это наглая ложь! Служитель не на шутку рассердился, стал грязно ругаться и пригрозил, что даром Августу это не пройдёт. Клянусь честью! — сказал он. Чем-чем? — спросил Август. Клянусь честью! Тогда Август опять засмеялся, блеснув золотыми зубами, и посоветовал служителю не слишком заноситься и не забывать своего места. А теперь ступай прочь! И служитель ушёл.