Скитальцы

Да вы совсем замёрзли, сказала экономка. Ну-ка, разрешите!.. Она хотела прикрыть его полой своей шубки, но он со смехом уклонился, тогда она предложила ему пойти домой и вообще была очень заботлива. Ступайте спать, сказала она. Я провожу вас. А у двери эта йомфру Эллингсен, эта весёлая бестия сказала ему: Доброй ночи! Вы не пригласите меня зайти?

Он даже рот раскрыл от удивления: Что?..

Ха-ха-ха! — засмеялась она и ушла.

Под утро Эдеварт проснулся, оттого что кто-то бросил снежок в его окно. Он и его друг пекарь вскочили и выглянули в окно, но там никого не было — месяц зашёл за гору, а утро ещё не наступило. Эдеварт поспешно натянул на себя первое, что попалось под руку, и выбежал во двор; он был так влюблён, так тосковал, что в нём снова вспыхнула надежда. И он не ошибся, Лувисе Магрете ждала его за углом дома, дрожала от страха, но ждала.

Пожалуйста, не спи, сказала она.

Я и не сплю, Эдеварт был удивлён.

Понимаешь, он совсем спятил от вина.

Ты позвала меня, чтобы предупредить? — спросил он с благодарностью. Хотела меня спасти?

Нет. Впрочем, да, и это тоже, но... Не спи, пожалуйста. Я так боюсь! Она помедлила и побежала к дому, где ночевала вместе с мужем.

Всё ясно, она хотела спасти не его, а своего мужа, чтобы тот снова не натворил беды, не хотела, чтобы он ещё раз угодил в тюрьму! Эдеварт вернулся к себе, остаток ночи он пролежал без сна и окончательно решил, что покинет это злосчастное место и вернётся в Поллен, как только представится такая возможность. Незадолго до этого Эдеварт получил письмо от отца, который благодарил его за присланные деньги: такая великодушная помощь, щедрый дар, теперь они обеспечены едой на всю зиму и сделали на сарае новую крышу из дерна, старая протекала, осталось и на платьица для сестёр, которые Юсефине из Клейвы им уже сшила, она такая мастерица. Письмо было написано Йоакимом, он-то был мастер и писать и читать, не чета Эдеварту — веснушчатый, смышленый, в борьбе и подножках ему тоже не было равных. О себе Йоаким написал, что идёт с артелью Каролуса на Лофотены, а потом хотел бы попытать счастья с неводом, если, понятно, пойдёт сельдь. Четвёртого августа ему стукнуло четырнадцать, но он уже конфирмовался, раньше своих сверстников, и теперь на Лофотенах у него будет полный пай...

Да-да, Йоаким хороший малый, в нём Эдеварт не сомневался, вот кто не увязнет в мечтах и жалких выдумках и найдёт своё место в жизни.

Утром Эдеварт встал за прилавок, покупателей было мало. Лувисе Магрете и её мужа он увидел в длинном коридоре лавки, где стояли печи, заступы и всякий скобяной товар, она держала его за руку и, похоже, хотела увести прочь, но Хокон всё-таки вошёл в лавку и остановился перед прилавком. Мешок он опустил на пол. Мы уходим домой, сказала Лувисе Магрете, но вчера мы забыли кое-что взять.

Хокон явно проспался, вид у него был пристыженный, глаза красные, он угрюмо попросил то, что они забыли купить, и расплатился без лишних слов. В лавку вошла рыжеволосая девушка, с которой Хокон разговаривал накануне, и один из помощников приказчика занялся с нею; увидев девушку, Лувисе Магрете побледнела и встала между нею и Хоконом, иначе как неприязнью и глупой ревностью её поведение было не объяснить.

Эдеварт невольно проникся жалостью к Хокону; ночью он думал, что, пожалуй, Хокон Доппен просто приревновал к нему свою жену, потому и выказал такую враждебность, он и сам бы не меньше озлился в таких обстоятельствах. Как-никак, а он провёл в доме Лувисе Магрете несколько недель и уехал лишь дня за два до возвращения Хокона. У Хокона были причины сердиться.

Быстро ты вчера ушла с танцев! — обратился Хокон к рыжеволосой девушке.

Да. Она улыбнулась. А что, стоило остаться? Спроси у этого, с золотыми кольцами! Лувисе Магрете: Не надо, пожалуйста! Хокон послушно сбавил тон, но всё же повернулся к Эдеварту: Никак мы вчера с тобой повздорили, приятель? Эдеварту всё ещё было жаль Хокона, и он буркнул: Не о чем говорить!

Ответ Эдеварта разозлил Хокона, в тот день на него никто не мог угодить, тем более что рыжеволосая девушка стояла рядом и всё слышала. Слова, что об их вчерашней драке и говорить нечего, ранили его мужскую гордость, недоставало ещё, чтобы этот добряк Эдеварт и эта рыжая решили, что с ним всегда легко справиться, как вчера. Он спросил: Но ведь что-то всё-таки было, верно?

Эдеварт не ответил.

А то ли ещё будет! — сказал Хокон и засмеялся рыжеволосой девушке.

Лувисе Магрете: Ну, мы готовы!

Хокон посмотрел на неё: Да-да, Лувисе Магрете, я был тебе плохим мужем, ты заслуживаешь лучшего, и я не такой щеголь, у меня нет четырёх золотых колец, которые я мог бы выставлять напоказ, как некоторые, не буду называть имён...

Господи, Хокон, не надо! — простонала она.

Хокон быстро взвалил мешок на плечо и вместе с женой вышел за дверь. Эдеварт слышал, как он говорил, идя к двери: Я только хотел спросить у него, носил ли он свои золотые кольца, когда работал у меня.

Закончилась рождественская торговля, миновало Рождество, и январь, и часть февраля. Теперь Эдеварту поручили осмотреть шхуну и подготовить её к плаванию. Кто же у вас шкипер? — спросил он. Должен приехать один человек, ответил Кнофф.

У Кноффа не было времени заниматься такими мелочами, должен приехать один человек, а уж приедет или не приедет... Кнофф был занят. Он собрал всех своих лошадей, нанял ещё лошадей в посёлке и велел возить камни с полей; камень за камнем, много больших каменных глыб было свезено к самому концу причала — они должны были лечь в основание пристани. Кнофф радовался зимней дороге с морозом и снегом и устойчивой погоде, лучшей погоды для строительства пристани и пожелать было трудно — камни укладывали друг на друга по прямой линии, платформа, поднимающаяся над водой, должна была иметь пятнадцать локтей в вышину, не считая той части, что будет скрыта под водой, специально для этих работ выписали водолазов из Тронхейма; кроме того, там трудились каменщики, ремесленники, работал большой подъёмный кран, паром и телеги. Расходы? О, они были огромны! Кнофф уже получил некоторое представление об ожидавших его расходах, когда по субботам расплачивался с десятью возчиками, возившими на своих лошадях камень, и с десятью работниками, которые взрывали в горах скалы, распиливали каменные глыбы и укладывали их на сани.

Когда судам пришло время отправляться на Лофотены, Эдеварту поручили набрать команду для шхуны. Это должен делать шкипер, возразил он. Кнофф согласился с ним, но шкипер не приехал, тот человек, которого он прочил в шкиперы, прислал отказ, и у Кноффа остался один выход: назначить шкипером Эдеварта. Этого я не могу, сказал Эдеварт. Кнофф взглянул на свои часы, у него было мало времени, но пришлось объяснить: Ты просто поведёшь шхуну за галеасом, а галеас поведёт мой старый шкипер. Разве ты не говорил, что тебе приходилось покупать рыбу на Лофотенах? Вот и хорошо, закупишь рыбу, деньги получишь у шкипера галеаса, советуйся с ним во всём. На новые возражения Эдеварта Кнофф только сказал: Ты же не хочешь, чтобы шхуна осталась дома? Нет, но... Недосуг мне толковать тут с тобой, поведёшь шхуну и баста!

Эдеварту предложили почётную должность, и больше он не отказывался. Само собой, Август научил его водить шхуну, иначе и быть не могло; и читать карту, насколько это требовалось для поездки на Лофотены, Эдеварт тоже мог, вот он и решил отважиться на такое путешествие.

Он нашёл Кноффа и спросил: У вас в пакгаузе висит старый невод для сельди, на что он вам?

Невод для сельди? А почему ты спросил о нём?

Я бы взял его.

Кнофф думал недолго. Бери, сказал он. О цене мы столкуемся потом.

Хозяин снова оказал ему доверие, не каждый получил бы невод для сельди под честное слово. Но и не каждому, как Эдеварту, пришла бы в голову блестящая мысль построить пристань.

Шли последние дни, за всем приходилось следить, и провиант, и бочка со спиртным, и хлеб, и бочонки с солью доставлялись на борт. Эдеварту предстояло по-доброму проститься с экономкой Эллингсен, избежать этого было невозможно, ведь он несколько раз дружески разговаривал с нею за последнее время, и чёрт её знает почему, но экономка придавала особое значение этой дружбе, словно ей предстояло длиться вечно. Эдеварт вовсе и не думал об экономке, он не был влюблён в неё, однако немало гордился тем, что такая женщина не гнушается иметь с ним дело и что в лавке она не замечает других приказчиков, а смотрит только на него. Это придавало ему уважения к себе.