Страница 68 из 96
— Хорошо. Я скажу.
— Я не хочу, чтобы эта лошадь была здесь, я застрелю её.
Тобиас ничего не доводит до крайности.
— Мы сведём её к жеребцу, — предлагает он.
Такой выход не приходил Августу в голову, и он спрашивает, поможет ли это.
— Да, сейчас же! — настаивает Тобиас.
— Тогда бы это следовало сделать раньше.
— Это верно. Что правда, то правда! Только в сенокос времени совсем не было.
Август потерял терпение:
— Тогда сходи с ней завтра.
— Нет, видите ли, вам придётся подождать, потому что сейчас как раз не время. Корнелия справляется с ней как ни в чём ни бывало.
— Вредное животное! — проворчал Август. — Я подошёл к ней, так она, меня чуть с ног не сшибла.
— Это потому, что вы чужой.
— Да, да. Чужой или нет, но ты должен что-нибудь придумать.
Тобиас опять не стал доводить дела до крайности.
— Я думаю, что через три недели опять ей понадобится жеребец, и тогда Корнелия сходит с ней.
— Как, Корнелия поведёт её? — возмутился Август. — Это Корнелия должна идти с бешеной кобылой по всем деревням?
— Она делает это гораздо лучше, чем кто-либо из нас.
— Где она, Корнелия? — строго спросил Август.
— Если б я это знал, или мог разузнать для вас!
— Потому что я не позволю ей идти с кобылой.
— Я не перечу, — поддакнул Тобиас.
— И какого лешего носится эта Корнелия по ночам!
— Вы совершенно правы!
Август покинул двор, глубоко огорчённый, и забыв спросить Маттиса о гармонике. И стоило после этого заходить в Южную деревню? Он мог бы спуститься вдоль водопада и давным-давно быть дома; эта пропасть в пятьсот метров не представляла собой ничего особенного. Разве Августу не приходилось столько раз прежде стоять на краю самых ужасных пропастей земного шара, и он каждый раз благополучно спускался!
XXVI
Как Август предполагал, так и случилось. Александер скупал до ста голов овец в день; поэтому вскоре на горе собралось большое стадо. В собачьи дни пошёл дождь, и трава стала расти; овцы чувствовали себя отлично и жирели, шерсть росла, никаких несчастий не случалось.
Затем в купле произошёл перерыв: Александеру пришлось заняться ловлей лососей, так как он по-прежнему был на службе у консула. Но он неохотно оставил свою новую профессию: благодаря своему старанию и ловкости он зарабатывал изрядную сумму в день, и Август щедро снабжал его деньгами каждый раз, как он отправлялся из дому. Два дня Александер был занят неводом или в коптильне, потом он приготовил свои ящики с рыбой к отправке и теперь снова мог заняться овцами.
Август был доволен. Его стадо увеличивалось, и цыган Александер каждый вечер честно отчитывался перед ним. Чего же ещё можно было желать? Звезда Августа снова поднималась, и на этот раз он выступал как богач и человек крупного масштаба. Деньги так и текли, тысяча за тысячью, а так как для него было радостью видеть, как развивается дело, то он порешил истратить на овец всё до последнего шиллинга. Словно ему не терпелось поскорей всадить все деньги в предприятие, произвести ими переворот. Если б он случайно не накупил овец, он так же случайно мог купить что-нибудь другое. Если он выиграет на этом деле, — будет прекрасно; если потеряет, то всё же не станет горевать. Ведь это же и есть сама жизнь: купля, продажа, дальше следуют мировая торговля, биржа и банки, — в этом выражается наше время.
Теперь он попал в газету: добряк Давидсен написал о нём в «Сегельфосских известиях». Давидсен был приставлен к банку, и он честно работал в нём, но всё же прежде всего он был редактором своей маленькой благонамеренной газетки. Он с похвалой отозвался об Августе, — об этом добросердечном и сведущем человеке, у которого было достаточно и средств и сердца, чтобы делать добро людям и животным. Все соседние округа приносят Августу глубокую благодарность за то, что он сумел предоставить мелкому скоту обширные пастбища.
Август сделался важным лицом, народ стал здороваться с ним, его стали уважать. По мере того как он стал привыкать к своему богатству, стало уменьшаться его пристрастие к кричащим краскам; он сменил красные рубашки на белые и забросил пёстрый пояс с никелированной пряжкой. Впрочем, Август оставался всё тем же и никогда не мог измениться.
Его старый приятель по карточной игре, вторично крещёный торговец, который присвоил себе его русскую библию, до неприличия низко кланялся ему и хотел непременно занять у него денег. Он получит их обратно через три месяца, он заплатит ему с процентами.
— У меня нет денег, чтобы давать взаймы, — сказал Август, — я трачу их! — И с этими словами он ушёл.
Торговец пошёл за ним. Это противное крещение ничуть не помогло ему: покупатели перестали приходить в его лавчонку и покупали опять у некрещёных купцов.
— Сам видишь, что такое крещение есть наихудшая хула против духа святого.
— Да, да, — согласился торговец.
Но теперь очень уж плохо; жена, дети, надо платить за коммунальные услуги, платить по счёту за верёвки, гвозди и зелёное мыло, он не сможет свести концы с концами. У Августа ничего не было для него, для этой жалкой личности; ведь он ещё в первый вечер, проведенный в его каморке, пробовал хитростью завладеть его новешенькой колодой карт и утащить её домой. Но в конце концов он, конечно, помог ему, спас его, само собой разумеется, но он это сделал так же, как важный капитан бросает матросу десять фунтов стерлингов от своего богатства.
Зато Больдеману, который обратился к нему, он помог с большой охотой. Рабочий Больдеман пришёл к своему старосте и пожаловался, что нотариус Петерсен, Голова-трубой, хочет обмануть его.
— Как же так?
Да так, Больдеман и его товарищи отстроили и зацементировали подвал под новую постройку нотариуса и уже принялись за фундамент, и вдруг приходит Голова-трубой и требует, чтобы всё перестраивали.
— Это уж его дело, — сказал Август.
— Да, но он хочет, чтобы мы сломали всё за те же деньги, — сказал Больдеман.
— Этого не будет! — заявил Август.
Он отправился к Голове-трубой и потребовал разъяснения. Из оправдания нотариуса он смог понять только, что каменщики работали без рисунка, придерживаясь лишь устных указаний, и от этого всё вышло не так.
— А разве у вас не было письменного договора? — спросил Август.
— Нет.
— Но разве вы сами не ходили каждый день на стройку и не следили за тем, что делали каменщики?
— Ходил, но что из того, — отвечал Голова-трубой. — Моя жена заставила их устроить подвал для хранения овощей, и тут же выстроить прачечную и врыть в землю котёл для кипячения белья, и всё такое...
— Все очень нужные вещи в человеческом жильё.
— Да, но они не нужны мне! — воскликнул нотариус. — Это вовсе не человеческое жильё, а учреждение.
Август только рот разинул. Лицо у нотариуса сделалось таким странным, глаза за очками казались совсем дикими.
— Я не понимаю вас, — сказал Август.
Нотариус настаивал:
— Это совершенно ясно: дом мне нужен для банка. Да, для банка. И мне нужен только совсем маленький несгораемый шкафчик для денег. На что мне в таком случае котёл?
Август окончательно запутался:
— Если так...
— Да, и я не хочу никаких подвалов для съестных припасов, и никаких товаров, — они только запачкают мои ассигнации. Пусть нас судят, я не сдамся.
Август почувствовал, что не в состоянии разговаривать долее с этим сумасшедшим, он встал, намереваясь уйти. Нотариус остановил его:
— Я читал о вас в газете. Вы человек с огромными средствами, и у вас блестящая голова. Выслушайте меня, я построю на своём пустыре здание из серого камня и буду принимать на хранение деньги. Это будет самый солидный банк в северной Норвегии, и через несколько месяцев Сегельфосская сберегательная касса не сможет конкурировать со мною. Даже башня будет из серого камня. Подумайте об этом при случае и вкладывайте ко мне хотя бы по десяти тысяч изредка.