Затон

Человеческий силуэт возник на размытой границе света и тьмы в виде смутного темного пятна. Слава невольно напрягся и поставил ногу на винтовку, лежащую на полу. Силуэт медленно приближался, и уже можно было понять, что это женщина. Молодая и спортивная, судя по осанке и фигуре, женщина. Она еще немного продвинулась к нему, и Слава уже смог разглядеть черты ее лица. Это… Это же… объект.

«Как? Как она нашла меня? Она вообще не может знать о моем существовании… Тем лучше. На ловца и зверь бежит». – Слава припал на одно колено и схватил в руки винтовку. Затвор пошел легко и гладко, выбросив наружу заклинивший патрон. До объекта было меньше десяти метров, и ребенок попадет. Слава, не останавливаясь, расстрелял весь магазин, до железки. А объекту хоть бы хны. Она тихонечко рассмеялась каким-то странным переливчатым смехом, как будто кто-то прошелся палочкой по клавишам детского ксилофона, и шагнула вперед.

Голуби, потревоженные человеческой возней, вспорхнули с балки и спланировали куда-то в темноту. Слава готов был поклясться чем угодно, что один из голубей пролетел сквозь нее!

Она снова рассмеялась своим странным смехом.

Меня нельзя убить, Слава.

Почему? – тупо спросил он.

Я призрак. Так люди называют это.

«Как во сне… У меня снова галлюцинации, значит, я все-таки схожу с ума. Но если я это понимаю, я еще не до конца сумасшедший? Я же всадил ей в грудь всю обойму… А у нее ни кровиночки… И голубь… Голубь! – Только теперь Слава заметил, что объект не стоит обеими ногами твердо на полу, а как бы парит в воздухе. Зазор между ее ступнями и полом был небольшой, но был. – Привидение… Как у гугнивого Миньки… – Минька был его соседом по палате те несколько месяцев, которые Славе пришлось провести в дурдоме. Гугнивый зарубил топором собственную мать, когда та, стараясь припрятать последнюю сотню, отказалась дать ему на водку. После этого Минька небезуспешно пытался уверить всех, что его преследует привидение матери. Врачи ему охотно верили, хотя Слава считал, что тот мастерски ломает комедию.

Так вот, оказывается, почему у меня ничего не получается! – Всю свою жизнь Слава был убежденным материалистом, но сейчас он обрадовался неожиданно нашедшемуся объяснению, охотно поверив и в призраков, и в привидения (да, хоть, в самого черта), ибо в противном случае все странности, творящиеся с ним в последнее время, объяснялись только одним – собственным безумием. – А эти фокусы с этажами в гостинице, в Самаре? Твоих рук дело? – Она утвердительно кивнула. – А лифт-убийца, как в кино, тоже? – Она снова подтвердила его догадку. Он с облегчением рассмеялся. – А я то думал… что у меня крыша едет. – Он спохватился. – А сегодня ночью? Всякие фокусы… Тоже ты?

Ты болен, Слава. Давно болен.

Нет! Не говори так! Я не сумасшедший!

Но посуди сам, разве может здоровый человек пытаться с помощью убийств исправить общество, человека, сделать их лучше, порядочнее, чище? Мир можно исправить только одним – любовью.

Ага… Слышал я эти басни. Ты мне еще про бога расскажи… Про его мудрость, человеколюбие… Про то, что неисповедимы пути господни… Нет никакого бога! Даже если он когда-то и был… Он умер, понимаешь? Бог мертв! А если он жив, то как же он допускает такое? Молодые мамаши, выбрасывающие своих младенцев в помойку, командиры, продающие в рабство своих солдат, отцы, торгующие телом своих дочерей, правители, уничтожающие свой народ… Грязь! Лицемерие! Подлость! – С каждым словом его выкрики становились все более бессвязными.

Злом не исправить Зла, – пыталась увещевать его она.

А я и не собираюсь ничего исправлять, я его искореняю. И создаю свой, новый мир. Милосердный и человечный! Я… Я…

Кто дал тебе право судить других, Слава?

Я… Я не сумасшедший! – По его телу пробежала судорога, лицо исказилось чудовищной гримасой, глаза закатились под верхние веки, и он рухнул на пол.

Нюточка присела на корточки рядом с хрипящим, бьющимся в конвульсиях Славиным телом. Она положила свою ладошку на его горячий, потный лоб, и он затих, расслабился, задышал мерно и ровно.

Несчастный Слава… Здешний климат неподходящ для тебя. Здесь слишком жарко для твоей бедной больной головушки. Тебе нужен покой и прохлада… Прохлада и покой.

Эпизод 21. Эдя, Вадя. Москва. 2006

Да, да, Оленька. Услышимся. Пока. – Чуть помедлив, Эдя аккуратно положил трубку на телефонный аппарат.

«И почему так всегда получается? – с тоской подумал он. – Как ни встретишь достойную женщину, так она обязательно несвободна».

Ольга пробыла в Москве неделю. И всю эту неделю они были вместе. По утрам Эдя каждый раз, пытаясь оберечь сон Ольги, старался производить как можно меньше шума, собираясь на работу. Но, выходя из ванной и осторожно, на цыпочках ступая по полу, он все равно заставал Ольгу на кухне – готовящей ему завтрак. С работы он сбегал пораньше, часа в четыре. Она уже ждала его, и они отправлялись обедать. А потом шли куда-нибудь в театр или просто бродили по улицам. Впервые Эдя познал удовольствие – одаривать любимую женщину. Пару раз ненадолго заскакивали в дансинг, но, в основном, старались пораньше вернуться к Ольге домой, чтобы подольше побыть наедине.

И все бы было просто замечательно, если бы не четкое осознание того факта, что Ольга – законная супруга человека, от которого в данный момент зависит исполнение всех его, Эдиных, жизненных планов и мечтаний. В самые чудесные, самые романтические моменты их с Ольгой близости подлое подсознание постоянно подсовывало Эде какую-нибудь скверную мыслишку, вроде: «А что если он нанял детективов, и они повсюду таскаются за Ольгой, а квартира напичкана аппаратурой, и через какое-то время Курт увидит интересное кино с моим и Ольгиным участием?» Подобные мыслишки то и дело приходили ему в голову, обкусывая его счастье, уворовывая его не то что крохами, а целыми огромными кусищами.

В последний день он не выдержал и решился заговорить с Ольгой на эту тему. Но только он раскрыл рот, собираясь сказать ей, что впредь им следует быть осторожнее, как услышал Ольгины слова: «Лапочка (так она называла его), лапочка, нам, наверное, не скоро удастся свидеться. Я хотела бы просить тебя проявлять благоразумие и не искать встреч. Мы будем иногда созваниваться, но и здесь следует быть предусмотрительными. Я буду сама звонить тебе. Хорошо? – хотя она говорила то же, что Эдя хотел сказать ей, он надул губы, как пятилетний мальчуган, у которого отобрали любимую игрушку. – Конечно, при всех прочих равных, выбирая между тобой и Куртом, я, безусловно, выбрала бы тебя. Но… Мы сейчас не имеем права на выбор. Тебе необходимо делать бизнес (не забывай, что теперь в нем и мои деньги), а я совершенно не готова жить в Москве дольше десяти дней. Так что давай будем благоразумными и осторожными до тех пор, пока не разбогатеем настолько, что сможем себе позволить и неосторожность, и неблагоразумие».

Ольга улетела во Франкфурт, к своему Курту, а Эдя вновь нырнул в любимую работу. Сегодня она впервые побаловала его телефонным звонком, разбередив успокоившуюся было душевную рану.

Эдя отпихнул от себя стопку документов, над которыми собирался сегодня поработать и повернулся к компьютеру. Пальцы забегали по клавиатуре, вызвав на экран простенький пасьянс – самое верное средство успокоиться, вновь обрести душевное равновесие.

Эдвард! – В дверях появился Вадя. – День-то какой! Что-то ни черта не работается. А почему бы нам не выехать сейчас на природу? – Он прошел к Эдиному столу.

Ты что, сдурел? Одиннадцать утра. – Нажатием клавиши Эдя убрал пасьянс с монитора, но Вадя уже успел одним глазом подглядеть, чем занимается шеф.

Грязный лицемер! – с притворным возмущением загремел он. – Да ладно, Эдь, пятница летом все равно нерабочий день. С двух часов Москва уже будет пуста. Народ двинет на дачи. Спешного вроде ничего нет…

Ну, давай хоть до двух… – не очень уверенно попробовал уговорить его Эдя.