В мышеловке

На ней было оливкового цвета летнее пальто, в тон к нему шляпа с широкими полями, которую она придерживала, чтобы ее не снесло ветром. Новая Сара, красивая, более непринужденная и не такая трусливая.

— Шампанское! — откупорил Джик бутылку. — Бифштексы и пироги с устрицами.

— И как только я потом смогу вернуться к какао с черствыми тостами? — спросил я.

— По крайней мере, обзаведешься телом, чтобы можно было худеть. Мы расправились с закусками, спрятали остатки в багажник и с чувством, будто принимаем участие в массовом религиозном обряде, вместе с толпой проследовали в святая святых — на трибуны.

— Во вторник будет еще хуже, — заявила Сара, уже несколько раз видевшая подобные празднества. — День Мельбурнского кубка — всенародное гулянье. В городе три миллиона жителей, и половина из них мечтает попасть сюда. — Она старалась перекричать гул толпы.

— По-моему, они сошли с ума, не лучше ли остаться дома и посмотреть состязание по телику, — заметил я, с трудом переводя дыхание после того, как шедший рядом мужчина, открывая на ходу банку с пивом, очень чувствительно ударил меня локтем по почкам.

— В Мельбурне трансляции по телевидению не будет, только по радио.

— Неужели? А почему?

— Потому что устроители хотят, чтобы пришло как можно больше зрителей. Трансляция идет на остальную Австралию.

— С гольфом и крикетом то же самое, — грустно сказал Джик. — И нельзя даже по-человечески сделать ставку.

Мы прошли по узкому проходу, а потом по унаследованным нами билетам — через другие ворота в спокойные воды зеленой прямоугольной площадки для членов клуба.

«Как у нас в День дерби, — подумал я. — Точно такая же победа воли над погодой. Горящие глаза и раскрасневшиеся лица под серым небом. Непромокаемые плащи на нарядных платьях, зонтики над цилиндрами». Когда я рисовал болельщиков на скачках в дождь — а мне случалось делать и такое, — они, рассматривая картину, откровенно хохотали. Зрители на ипподроме, конечно, понимали, что плохая погода не может лишить их удовольствия, и они могли бы заиграть на трубе и в бурю… «Тоже интересно, — размышлял я. — Почему я никогда не нарисовал болельщика, играющего в бурю на трубе? Это было бы символично даже для Джика!»

Тем временем мои друзья вступили в спор относительно первого заезда. Как выяснилось, у Сары в области скачек стаж был не меньше, чем у мужа, и она не соглашалась:

— На той неделе в Рендвике трек был разбит, но и здесь после дождя очень нетвердое покрытие, а Бен Ган любит вырываться вперед…

— Так ведь его обошел только Бойблу, и тот же Бойблу пришел с большим отрывом в Корнфилдском кубке.

— Пусть будет по-твоему, — снизошла Сара, — но для Виноградника все равно слишком мягко.

— Будешь ставить? — спросил у меня он.

— Я не знаю лошадей.

— Разве это имеет значение?

— Ладно. — Я посмотрел график заездов. — Поставлю два доллара на Генератора.

Они подняли головы и оба спросили:

— Почему?

— Если сомневаетесь, то ставьте на одиннадцатый номер. Однажды я почти во всех заездах выиграл на этом номере.

Они стали смеяться надо мной и заявили, что я могу просто подарить свои два доллара букмекеру или сдать в ФУТ.

— Что-что?

— Филиал управления тотализаторами.

Оказалось, здешние букмекеры занимаются только текущими ставками. Они не имеют больших фирм, как в Англии. А все внеипподромные заведения, где принимают ставки, подчиняются ФУТ, который значительную долю прибыли снова вкладывает в скачки. Скачки здесь богатые, ипподромы процветают, ФУТ, по выражению Джика, является национальным грабителем страны.

Мы сделали ставки, уплатили деньги, и Генератор победил один против двадцати пяти.

— Начинающим всегда везет, — объяснила случившееся Сара.

— Он не начинающий, — засмеялся Джик. — Его из спортшколы выгнали за букмекерство!

Они порвали свои билетики, помудрили над следующим заездом и пошли платить. А я поставил четыре доллара на первый номер.

— Почему?

— Двойная ставка на половину числа одиннадцать.

— О Боже! — возмутилась Сара. — Умник!

Из черных туч полил дождь, и менее стойкие болельщики начали искать укрытия.

— Пойдемте, — сказал я, — поищем сухое местечко.

— Вы идите, — сказала Сара, — а я не могу.

— Почему?

— Потому что те места для мужчин.

Я засмеялся. Я думал, что она шутит, но выяснилось, что тут не до шуток. Ничего смешного. Около двух третей лучших мест на трибунах предназначалось для мужчин — членов клуба.

— А как же быть с женами и подругами? — спросил я, все еще не веря.

— Они могут пойти на крышу.

Сара, коренная австралийка, не видела здесь ничего странного. Для меня же и, несомненно, для Джика такая традиция была нелепой. Однако он невозмутимо сказал:

— На многих крупных ипподромах мужчины — распорядители скачек расставляют для себя кожаные кресла на застекленных трибунах и устраивают бары с толстыми коврами, где они могут есть и пить как короли, а их жены тем временем едят в кафетериях и сидят на твердых скамьях на открытых трибунах вместе с остальной толпой. И никто не протестует. Кстати, все антропологические группы считают вполне нормальными собственные самые дикие племенные обычаи.

— Я думал, ты любишь все австралийское.

— Нигде не бывает настоящей идиллии, — тяжело вздохнул он.

— А я уже промокла, — пожаловалась Сара.

Мы поднялись на крышу, где на одного мужчину приходилось по две женщины. Здесь было ветрено и сыро. Стояли жесткие скамейки.

— Не переживай. — Сару забавляло, что я поражен таким отношением к женщинам. — Я уже давно привыкла.

— Мне казалось, что Австралия гордится тем, что обеспечила всем одинаковые права.

— Кроме женской половины, — сказал Джик.

С высоты неприступной крепости мы чудесно видели весь ипподром. Сара и Джик криками подбадривали своих избранников, но номер первый финишировал с отрывом на два корпуса при восьми против одного.

— Возмутительно, — заявила Сара, разрывая новую серию билетов. — А какой номер ты выберешь на третий заезд?

— Прости, но меня здесь не будет. Я должен встретиться с одним человеком, который знает Дональда и Регину.

Она достойно приняла удар, но ее непринужденность исчезла.

— Снова… расследование?

— Я должен.

— Конечно. — Она сглотнула и через силу добавила: — Ну… счастливо!

— Ты все-таки замечательная девчонка!

Она не надеялась, что я так действительно думаю, и заподозрила иронию. Но ей все равно было приятно. Я спустился, теша себя воспоминаниями о ее растерянном лице.

С одной стороны площадка для членов клуба была ограничена трибунами, а с другой — проходом для лошадей от загородки, где их седлают, чтобы вывести на смотровой круг. Короткая сторона площадки примыкала к самому смотровому кругу. Так вот, с Хадсоном Тейлором я должен был встретиться в том углу площадки, где лошади выходили на смотровой круг.

Дождь почти утих, так что я мог не беспокоиться за свой костюм. Я добрался до условленного места и ждал, любуясь цветником-газоном.

— Чарльз Тодд?

— Да. Вы мистер Тейлор?

— Хадсон, Приятно познакомиться. — Мы обменялись рукопожатиями.

Его рука была сухой и крепкой. Лет пятидесяти, среднего роста, худощавый. Приветливый, немного печальные и чуточку раскосые глаза. На нем — и, может, еще на нескольких посетителях ипподрома — была визитка, и он носил ее с такой непринужденностью, как будто это был свитер.

— Пойдемте найдем сухое место, — предложил он. — Сюда, пожалуйста!

Он повел меня. Мы поднялись на один лестничный пролет, прошли вдоль внутреннего коридора, расположенного под трибунами, миновали швейцара в униформе и оказались в удобном зале для членов комитета. До сих пор нам приходилось с извинениями протискиваться между группами нарядно одетых людей, но в баре было тихо и малолюдно. Двое мужчин и две женщины болтали стоя, держа полупустые бокалы. В углу две дамы в мехах громко жаловались на холодную погоду.