Страница 18 из 158
VIII
Это край счастливый. Горы там уходят в небеса,Их подножья осенили кедров темные леса.Там, посеянные Богом, разрослись в тиши долинСладкий лук, чеснок и мята, и душистый розмарин.По скалам – орел да кречет, в мраке девственных лесов —Чернобурая лисица, стаи диких кабанов.Там и стерлядь, и осетры ходят густо под водой,Таймень жирная сверкает серебристой чешуей.Всё там есть, но все чужое, – люди, вера... И тоскойНоет сердце, вспоминая об отчизне дорогой.Повстречали мы однажды у Байкальских береговСоболиную станицу наших русских земляков.Плачут миленькие, смотрят, не насмотрятся на нас,Обнимают и жалеют, подхватили мой карбас,И хлопочут, и смеются: каждый жизнь отдать готов;Привезли мне на телеге сорок свежих осетров.Вместе кашу заварили, пели песни за костром;На чужбине Русь святую поминали мы добром.В эту ночь, с улыбкой тихой, очи скорбные смежив,Засыпали мы под шорох золотых, родимых нив.IX
Ты один, Владыка, знаешь, сколько мук я перенес:Хлеб не сладок был от горя, и вода – горька от слез.На Шаманских водопадах, на Тунгуске я тонул,Замерзал в сугробах, лямку с бурлаками я тянул.Без приюта, без одежды насыщался я поройТо поганою кониной, то сосновою корой.Пять недель мы шли по Нерчи, пять недель – все голый лед.Деток с рухлядью в обозе лошаденка чуть везет.Мы с женою вслед за ними, убиваючись, идем;Скользко, ноги еле держат. Полумертвые бредем.Протопопица, бывало, поскользнется, упадет.На нее мужик усталый из обоза набредет,Тоже валится, и оба на снегу они лежат,И барахтаются в шубах, встать не могут и кричат:«Задавил меня ты, батько!» – «Государыня, прости!»Что тут делать, – смех и горе! Я спешу к ним подойти,И бранит меня с улыбкой, и бредет она опять:«Протопоп ты горемычный, долго ль нам еще страдать?»«Видно, Марковна, до смерти!» Тихо, с ласковым лицом:«Что ж, Петрович, – отвечает, – с Богом дальше побредем!»На санях у нас в обозе, помню, курочка была;Два яйца для наших деток каждый день она несла.Чудо-птица! и за деньги нам такой бы не найти.Жалко, бедную в обозе раздавили на пути.До сих пор об ней я помню: я привык ее ласкать;Мы крупу в котле семейном позволяли ей клевать:Божья тварь! Создатель любит всех животных, как детей;Он не брезгает, Пречистый, и последним из зверей,Он из рук Своих питает все, что дышит и живет,Он и птицу пожалеет, и былинку сбережет.X
Собрались мы плыть на лодках; кормчий парус подымал;Из тайги в ту пору беглый к нам бродяга забежал.Он, дрожа и задыхаясь, пал на землю предо мнойИ глядел мне прямо в очи с боязливою мольбой:«Я скитался диким зверем тридцать дней в глуши лесов,Сжалься, батюшка, не выдай, скрой от лютых казаков!..»Вижу – лоб с клеймом позорным, обруч сломанных цепей,Но прощенья страшно молит взор испуганных очей.Плачет, ноги мне целует – окровавленный, в пыли:До чего созданье Божье, человека, довели!..Я забыл, что он преступник, я хотел его поднятьИ как брату, кто б он ни был, слово доброе сказать.Но жена меня торопит: «Спрячем бедного скорей!..»И голубка отвернулась, – льются слезы из очей.Скрыл я миленького в лодке да подушек навалил;Протопопицу и деток на постелю положил.Казаки к нам скачут вихрем и с пищалями в руках,Как затравленного зверя, ищут беглого в кустах.И кричат нам: «Где бродяга? – уж не спрятан ли у вас?»«Никого мы не видали, – обыщите наш карбас!»Ищут, роют, но с постели бедной Марковны моейНе согнали: «Спи, родная, не тревожься!» – молвят ей, —«Вдоволь мук ты натерпелась!» Так его и не нашли.Обманул я их, сердечных. Делать нечего – ушли.Пусть же Бог меня накажет: как мне было не солгать?Согрешил я против воли: я не мог его предать.Этот грех мне был так сладок, дорога мне эта ложь;Ты простишь мне, Милосердный, ты, Христос, меня поймешь:Не велел ли ты за брата душу в жертву принести.Все смолкает пред любовью: чтобы гибнущих спасти,Согрешил бы я, как прежде, без стыда солгал бы вновь:Лучше правда пусть исчезнет, но останется любовь!