Страница 7 из 11
КАРТИНА XIII
Печальны древности Афин.Колон, статуй ряд обветшалыйСреди глухих стоит равнин.Печален след веков усталых:Изящный памятник разбит,Изломлен немощный гранит,Одни обломки уцелели.Еще доныне величав,Чернеет дряхлый архитрав,И вьется плющ по капители;Упал расщепленный карнизВ давно-заглохшие окопы.Еще блестит сей дивный фриз,Сии рельефные метопы;Еще доныне здесь груститКоринфский орден многолепный,– Рой ящериц по нем скользит —На мир с презреньем он глядит;Всё тот же он великолепный,Времен минувших вдавлен в тму,И без вниманья ко всему.Печальны древности Афин.Туманен ряд былых картин.Облокотясь на мрамор хладный,Напрасно путник алчет жадныйВ душе былое воскресить,Напрасно силится развитьПротекших дел истлевший свиток, —Ничтожен труд бессильных пыток;Везде читает смутный взорИ разрушенье, и позор.Промеж колон чалма мелькает,И мусульманин по стенам,По сим обломкам, камням, рвам,Коня свирепо напирает,Останки с воплем разоряет.Невыразимая печальМгновенно путника объемлет,Души он тяжкий ропот внемлет;Ему и горестно, и жаль,Зачем он путь сюда направил.Не для истлевших ли могилКров безмятежный свой оставил,Покой свой тихий позабыл?Пускай бы в мыслях обиталиСии воздушные мечты!Пускай бы сердце волновалиЗерцалом чистой красоты!Но и убийственно, и хладноРазворожились вы теперь.Безжалостно и беспощадноПред ним захлопнули вы дверь,Сыны существенности жалкой,Дверь в тихий мир мечтаний, жаркой! —И грустно, медленной стопойРуины путник покидает;Клянется их забыть душой;И всё невольно помышляетО жертвах бренности слепой.КАРТИНА XVI
Ушло два года. В мирном ЛюненсдорфеПо-прежнему красуется, цветет;Всё те ж заботы, и забавы те жеВолнуют жителей покойные сердца.Но не по-прежнему в семье Вильгельма:Пастора уж давно на свете нет.Окончив путь и тягостный, и трудный,Не нашим сном он крепко опочил.Все жители останки провожалиСвященные, с слезами на глазах;Его дела, поступки поминали:Не он ли нам спасением служил?Нас наделял своим духовным хлебом,В словах добру прекрасно поучая.Не он ли был утехою скорбящих;Сирот и вдов нетрепетным щитом. —В день праздничный, как кротко он, бывало,Всходил на кафедру! и с умиленьемНам говорил про мучеников чистых,Про тяжкие страдания Христовы,А мы ему, растроганны, внимали,Дивилися и слезы проливали.От Висмара когда кто держит путь,Встречается налево от дорогиЕму кладбище: старые крестыСклонилися, обшиты мохом,И времени изведены резцом.Но промеж них белеет резко урнаНа черном камне, и над ней смиренноДва явора зеленые шумят,Далеко хладной обнимая тенью. —Тут бренные покоятся останки Пастора.Вызвались на свой же счетСооружить над ним благие поселянеПоследний знак его существованьяВ сем мире. Надпись с четырех сторонГласит, как жил и сколько мирных летПровел на пастве, и когда оставилСвой долгий путь, и богу дух вручил. —И в час, когда стыдливый развиваетРумяные восток свои власы;Подымется по полю свежий ветер;Посыплется алмазами роса;В своих кустах малиновка зальется;Полсолнца на земле всходя горит; —К нему идут младые поселянки,С гвоздиками и розами в руках.Увешают душистыми цветами,Гирландою зеленой обовьют,И снова в путь назначенный идут.Из них одна, младая, остаетсяИ, опершись лилейною рукой,Над ним сидит в раздумьи долго, долго,Как будто бы о непостижном мыслит.В задумчивой, скорбящей деве сейКто б не узнал печальныя Луизы?Давно в глазах веселье не блестит;Не кажется невинная усмешкаВ ее лице; не пробежит по нем,Хотя ошибкой, радостное чувство;Но как мила она и в грусти томной!О, как возвышенен невинный этот взгляд!Так светлый серафим тоскуетО пагубном паденьи человека.Мила была счастливая Луиза,Но как-то мне в несчастии милее.Осьмнадцать лет тогда минуло ей,Когда преставился пастор разумный.Всей детскою она своей душойБогоподобного любила старца;И думает в душевной глубине:“Нет, не сбылись живые упованьяТвои. Как, добрый старец, ты желалНас обвенчать перед святым налоем,Навеки наш союз соединить.Как ты любил мечтательного Ганца! А он…”Заглянем в хижину Вильгельма.Уж осень. Холодно. И дома онВытачивал с искусством хитрым кружкиИз крепкого с слоями бука,Затейливой резьбою украшая;У ног его свернувшися лежалЛюбимый друг, товарищ верный, Гектор.А вот разумная хозяйка БертаС утра уже заботливо хлопочетО всем. Толпится также под окномГусей ватага долгошейных; так жеНеугомонные кудахчут куры;Чиликают нахалы воробьи,Весь день в навозной куче роясь.Видали уж красавца снигиря;И осенью давно запахло в поле,И пожелтел давно зеленый лист,И ласточки давно уж отлетелиЗа дальние, роскошные моря.Кричит разумная хозяйка Берта:“Так долго не годится быть Луизе!Темнеет день. Теперь не то, что летом;Уж сыро, мокро, и густой туманТак холодом всего и пронимает.Зачем бродить? беда мне с этой девкой;Не выкинет она из мыслей Ганца;А бог знает, он жив ли, или нет”.Не то совсем раздумывает Фанни,За пяльцами сидя в своем углу.Шестнадцать лет ей, и, полна тоскиИ тайных дум по идеальном друге,Рассеянно, невнятно говорит:“И я бы так, и я б его любила”. —